являются преходящими формами
проявления вечных истин. И тот, кто, как Лессинг, говорит, что
он довольствуется вечным стремлением к истине, так как полная,
чистая истина может существовать лишь для Бога, не отвергает
вечной ценности истины; напротив, подобными словами он
поддерживает ее. Потому что лишь то, что в самом себе несет
вечное значение, может вызывать к себе вечное стремление. Если
бы истина не была самостоятельной сама в себе, если бы она
получала свою ценность и свое значение через человеческое
душевное ощущение, тогда она не могла бы быть единой целью для
всех людей. Стремясь к ней, мы этим признаем ее как
самостоятельное существо.
И как обстоит дело с истиной, так же обстоит оно и с
истинным добром. Нравственно доброе независимо от склонностей и
страстей, поскольку оно не позволяет им управлять собой, а само
повелевает ими. Удовольствие и неудовольствие, желание и
отвращение принадлежат собственной Душе человека; долг стоит
выше удовольствия и неудовольствия. Человек может так высоко
поставить для себя долг, что жертвует для него жизнью. И тем
выше стоит человек, чем больше он облагораживает свои
склонности, свое удовольствие и неудовольствие, так как они без
принуждения, без порабощения, сами следуют признанному долгу.
Нравственно-доброе имеет так же, как истина, свою ценность
вечности в себе и не получает ее от души ощущающей.
Позволяя ожить внутри себя независимой истине и добру,
человек поднимается выше простой души ощущающей. Ее начинает
пронизывать светом вечный дух. В ней восходит свет, который
непреходящ. Поскольку душа живет в этом свете, она причастна
Вечному. Она связует свое собственное бытие с вечным бытием.
То, что несет в себе душа, как истину и добро, то в ней
бессмертно.
То, что в душе вспыхивает, как вечное, мы назовем здесь
душой сознательной (Bewusstseinsseele).
О сознании можно говорить и при низших душевных движениях.
Самое обыденное ощущение уже есть предмет сознания. И настолько
сознание есть и у животного. Под душою сознательною мы разумеем
здесь ядро человеческого сознания, т.е. душу в душе. Таким
образом, душа сознательная, как особый член души, здесь
отличается от души рассудочной. Эта последняя все еще запутана
в ощущениях, порывах, аффектах и т.д. Каждый человек знает, что
ему, прежде всего, кажется истинным то, что он предпочитает из
своих ощущений, и т.п. Но лишь та истина пребывающа, которая
освободилась от всякого привкуса таких симпатий и антипатий,
ощущения и т.д. Истина остается истиной, хотя бы все личные
чувства восставали против нее. Та часть души, в которой живет
эта истина, должна быть названа душой сознательной.
Таким образом, как в теле, так и в душе надо различать три
члена душу ощущающую, душу рассудочную и душу сознательную. И
подобие тому, как на душу снизу вверх телесность действует
ограничивающим, так сверху вниз духовность действует на нее
расширяющим образом. Ибо чем больше наполняется душа истиной, и
добром, тем дальше и глубже проникает ее вечное.
Для того, кто может «созерцать» душу, сияние, которое
исходит, от человека, ибо его вечное распространяется, есть
нечто столь же действительное, как действителен для
чувственного глаза свет, исходящий от пламени. Для «видящего»
телесный человек есть лишь часть всего человека. Тело, как
самое грубое образование, лежит среди других образований,
которые взаимно проникают его и друг друга. Как жизнеформа
физическое тело наполняется телом эфирным; со всех сторон,
выступая за его пределы видно тело душевное (астральный облик).
И опять-таки, выступая над ним, видна душа ощущающая, затем
душа рассудочная, которая становится тем больше, чем более она
воспринимает в себя истину и добро. Ибо истина и добро
способствуют расширению души рассудочной. Рассудочная душа
человека, живущего исключительно своими склонностями, своими
удовольствиями и неудовольствиями, вполне совпала бы с
границами его души ощущающей. Эти образования, среди которых
человеческое тело является как бы в облаке, называются
человеческой аурой. Если увидать ее в том смысле, в каком хочет
дать представление о ней эта книга, то эта человеческая аура
явится тем, благодаря чему обогащается «существо человека».
Во время детского развития в жизни человека наступает
момент, когда он впервые чувствует себя как самостоятельное
существо по отношению ко всему остальному миру. Для людей тонко
ощущающих это является значительным переживанием. Писатель
Жан-Поль рассказывает в своем жизнеописании: «Никогда не забуду
я то, еще никому из людей мною не рассказанное событие во мне,
когда я присутствовал при рождении своего самосознания; я помню
даже время и место. Однажды утром, будучи еще совсем ребенком,
стоял я у двери дома и смотрел влево на сложенные дрова, как
вдруг внутреннее зрение я семь «Я», как бы луч молнии с неба,
упало на меня и с тех пор осталось сияющее тут впервые мое «Я»
увидело себя само и навеки. Едва ли здесь мыслимо предположение
обмана памяти, так как никакие чужие рассказы не могли,
добавляя, примешаться к происшедшему лишь в сокровенном святая
святых, человека событию, единственно новизна которого дала
сохраниться столь повседневным побочным обстоятельствам».
Известно, что маленькие дети говорят о себе: «Карл
хороший», «Мария хочет этого». Они говорят о себе, как о
посторонних лицах, потому что они еще не осознали в себе
самостоятельное существо, потому что в них еще не родилось
сознание самого себя. Путем самосознания человек определяет
себя, как самостоятельное, от всего другого отделенное
существо, как «Я». В «Я» человек собирает воедино все то, что
он переживает как телесное и душевное существо. Тело и душа
суть носители «Я»; оно действует в них. Как физическое тело
имеет свой центре мозгу, так душа имеет свой центр в «Я». К
ощущениям человек побуждается извне; чувства проявляются, как
воздействия внешнего мира; воля касается внешнего мира, т.к.
она осуществляется во внешних действиях. «Я», как истинная
сущность человека, остается совершенно невидимым. Поэтому
Жан-Поль очень удачно называет это осознание своего «Я»,
«событием, совершившимся лишь в сокровенном святая святых
человека». Потому что со своим «Я» человек совсем наедине. И
это «Я» и есть сам человек. Это дает ему право смотреть на это
«Я», как на свою истинную сущность. Поэтому он может обозначать
свое тело и свою душу «оболочками», внутри которых он живет; и
он может обозначать их своими орудиями, при помощи которых он
действует. По мере своего развития он научается все более и
более пользоваться этими орудиями, как слугами своего «Я».
Слово «Я», как оно, например, употребляется в немецком языке,
есть имя, которое отличается от всех других имен. Тот, кто
надлежащим образом поразмыслит о природе этого имени, для того
вместе с тем откроется и доступ к познанию человеческого
существа в более глубоком смысле. Всякое другое имя каждый
человек может применить одинаково к соответствующему предмету.
Например, стол каждый может назвать «столом», стул — «стулом».
С именем «Я» дело обстоит иначе. Никто не может применить его
для обозначения другого человека; каждый может лишь себя самого
назвать «Я». Имя «Я» никогда не может проникнуть к моему уху
извне, если оно означает меня самого. Только изнутри, только
через самого себя может душа определить себя, как «Я». Значит,
когда человек говорит себе «Я», в нем начинает говорить нечто,
что не имеет ничего общего ни с одним из миров, из которых были
взяты вышеупомянутые «оболочки». «Я» становится все более и
более властелином тела и души.
И это тоже находит выражение в ауре. Чем больше «Я»
становится властелином тела и души, тем расчлененнее,
разнообразнее, богаче красками аура. Это влияние «Я» на ауру
может воспринимать «видящий». Само «Я» невидимо также и ему;
оно поистине заключено в «сокровенном святая святых человека».
Но «Я» вбирает в себя лучи света, который вспыхивает в
человеке, как вечный свет. Как человек соединяет в «Я»
переживания тела и души, так же дает он влиться в «Я» и мыслям
истины и добра. Чувственные явления раскрываются для «Я» с
одной стороны; дух — с другой стороны. Тело и душа отдаются
«Я», чтобы служить ему, а «Я», в свою очередь, отдается духу
для того, чтобы он наполнил его.
