много общения, человек как бы растворяется среди людей, в обществе, теряет свою особенность, самость. Когда много уединения и оно вынужденное, человек начинает ощущать свое одиночество, теряет связь с людьми, обществом, отчуждается от них, и, наконец, перестает быть человеком, сходит с ума, дичает и даже гибнет (так бывало с теми, кто оставался на необитаемом острове несколько лет). Одиночество обозначает именно это: избыточное, т. е. вынужденное и поэтому нежелательное уединение. Одинокий человек обречен на медленную или быструю смерть (как в физическом, так и во всех других смыслах). Вспомним семью Лыковых, которая жила в полной изоляции от людей несколько десятилетий. Это ситуация частичного одиночества. И тем не менее, семья фактически оказалась в ситуации гражданской смерти. Да и в физическом плане они по сути были живыми мертвецами: как только после длительного одиночества они вступили в контакт с другими людьми, то из-за отсутствия иммунитета почти все погибли от легких инфекций.
Когда философы употребляют слово «одиночество» в положительном смысле, этим они, грубо говоря, ломают, насилуют язык, сбивая с толку многих и многих своих последователей. Если одиночество — хорошая вещь, то, значит, жить в обществе, быть в контакте (непосредственном и косвенном, заочном) с людьми — плохо. А это уже проповедь мизантропии, крайнего индивидуализма, человеконенавистничества и т. д., и т. п.
22. Попытки элиминировать понятие совести
Еще одно негативное следствие пренебрежительного отношения к естественному языку и мышлению: порой выкидываются за борт фундаментальные понятия, выработанные человечеством для регуляции человеческих отношений, и тем самым пересматриваются сами основы человеческой жизни. Ярчайший пример: попытка Ф. Ницше элиминировать понятие совести. В частности, он писал: «Испытывал ли я когда-нибудь угрызение совести? Память моя хранит на этот счет молчание.» (Т. 1. С. 722, «Злая мудрость», 10). Или: «Угрызение совести — такая же глупость, как попытка собаки разгрызть камень» (Там же. С. 817, «Странник и его тень», 38).
Гитлер наверняка был вдохновлен Ницше, когда напыщенно провозглашал, обращаясь к солдатам: «Я освобождаю вас от химеры, именуемой совестью»[26] (вариант: «Я освобождаю вас от грязной и разлагающей химеры, именуемой совестью и моралью»).
Аморализм гитлеризма (немецкого нацизма), замешанный на ницшеанском отношении к совести, всем известен. Цена этого аморализма: в развязанной им второй мировой войне погибло свыше 50?и миллионов людей. Советский Союз заплатил за этот аморализм 27 миллионов жизней.
Гитлеризм канул в лету. А вот попытки покончить с совестью не прекращались. Энрико Ферми, итальянский физик, участвовавший в атомном проекте США, в разгар дискуссий о правомерности предстоящей атомной бомбардировки двух японских городов (в августе 1945 г.) бросил фразу вполне в духе Ницше: «Не надоедайте мне с вашими угрызениями совести».[27] Цена этого «не надоедайте» — 140 тысяч погибших-раненых в Хиросиме и 75 тысяч погибших-раненых в Нагасаки.
Дух Ницше стал даже проникать в массовое сознание. Наглядная иллюстрация: в знаменитом американском фильме «Годзилла» молодая журналистка обманула доверие своего старого друга, украв и обнародовав принадлежавший ему секретный видеоматериал; в результате он потерял работу. Жена молодого человека, коллега этой журналистки, упрекнула его: «Ты убедил ее, что иметь совесть немодно». Если уж в фильм попала такая фраза, то это значит, что, действительно, в молодежной среде, в некоторых кругах активно проводится эта чудовищная и нелепая идея «иметь совесть немодно». Если эта идея овладеет сознанием большого количества людей, то жди беды: либо гитлеризма в новом обличье, либо чего еще похуже.
Совесть — фундаментальная нравственная категория, определяющая поведение человека практически во всех жизненных ситуациях. Невозможно представить нормальную жизнь человека без совести. Человек, поступающий противно совести, ставит себя, как правило, вне общества — и в моральном, и в физическом, и в юридическом смысле (диапазон этого «вне общества» велик: от потери нормальных человеческих отношений с окружающими до бойкота и, далее, к тюремной изоляции и даже физической гибели). Если количество людей, поступающих противно совести, превысит некоторую критическую массу, то жди великих бед и несчастий в виде войн, геноцида, терроризма, эпидемии наркомании, снижения рождаемости и повышения смертности…
23. Ницшеанское третирование морали и права
По поводу ницшеанского третирования морали и права Ю. Н. Давыдов пишет в книге «Этика любви и метафизика своеволия» (М., 1982):
«Стремление «преступить» выражает согласно Ницше суть дела, а то, в чем оно найдет свое выражение, не столь важно. Более того: это не всегда адекватный, зачастую совсем неадекватный способ реализовать изначальное стремление «преступить», нарушить норму, закон, принцип, абсолют, выйти за рамки заранее положенной «меры» (с. 91-92).
«…для Ницше главное заключалось в апологетике преступления и преступника, сколь бы чудовищным оно ни было. Подчас даже закрадывается подозрение, что чудовищные, из ряда вон выходящие преступления импонировали ему даже больше, чем преступления «средние» и «обычные», — ведь в них тоже было что-то от «усредненности», которую философ так ненавидел» (с. 91).
«На фоне больших и малых, индивидуальных и массовых преступлений, которыми изобилует наш век, — подытоживает Ю. Н. Давыдов, — эта «тоска по преступлению» выглядит какой-то кошмарной иронией, если не считать все это фантастической глупостью, возникающей в результате отрыва философствования от нравственной жизни народа» (с. 94) (выделено мной — Л.Б.).
24. Неразумие философов в вопросе о так называемом разумном эгоизме
Философы вносят порой путаницу и смятение в человеческие умы. Вот, например, они придумали теорию разумного эгоизма.
Л. Фейербах пишет: «Я употребляю к ужасу лицемерных теологов и фантастов-философов слово “эгоизм” для обозначения основы и сущности религии. Некритические критики, цепляющиеся за слова, высокомудро высосали поэтому из моей философии, что ее результатом является эгоизм, и что именно поэтому я и не проник в сущность религии. Но если я слово “эгоизм”, — заметьте, — употребляю в значении философского или универсального принципа, то понимаю я под ним не эгоизм в обыкновенном смысле этого слова (выделено мной — Л.Б.),как это может усмотреть всякий, хоть немного способный к критике, из тех сочетаний, из той связи, из того противоположения, в которых я употребляю слово “эгоизм”; употребляю же я его в противоположение к теологии или вере в бога, в понимании которой, если эта вера строга и последовательна, каждая любовь, раз она не имеет своею целью и предметом бога, даже и любовь к другим людям, есть эгоизм; я понимаю поэтому под этим словом не эгоизм человека по отношению к человеку, нравственный эгоизм, не тот эгоизм, который во всем, что он делает, даже как будто для других, соблюдает лишь свою выгоду, не тот эгоизм, который является характерной чертой филистера и буржуа и составляет прямую противоположность всякому дерзанию в мышлении и действии, всякому воодушевлению, всякой гениальности и любви. Я понимаю под эгоизмом человека соответствующее его природе, а стало быть, и разуму, — ибо разум человека ведь не что иное, как сознательная природа его, — его самопризнание, самоутверждение по отношению ко всем неестественным и бесчеловечным требованиям, которые предъявляют к нему теологическое лицемерие, религиозная и спекулятивная фантастика, политическая грубость и деспотизм. Я понимаю под эгоизмом эгоизм необходимый, неизбежный, не моральный, как я уже сказал, а метафизический, то есть эгоизм, основывающийся на существе человека без его ведома и воли, тот эгоизм, без которого человек не может жить: ибо для того, чтобы жить, я должен постоянно присваивать себе то, что мне полезно, и отстранять то, что мне враждебно и вредно, тот эгоизм, стало быть, который коренится в самом организме, в усвоении усвояемой материи и в выбрасывании неусвояемой. Я понимаю под эгоизмом любовь человека к самому себе, то есть любовь к человеческому существу, ту любовь, которая есть импульс к удовлетворению и развитию всех тех влечений и наклонностей, без удовлетворения и развития которых человек не есть настоящий, совершенный человек и не может им быть; я понимаю под эгоизмом любовь индивидуума к себе подобным индивидуумам, — ибо что я без них, что я без любви к существам, мне подобным? — любовь индивидуума к самому себе лишь постольку, поскольку всякая любовь к предмету, к существу есть косвенно любовь к самому себе, потому что я ведь могу любить лишь то, что отвечает моему идеалу, моему чувству, моему существу. Короче говоря, я понимаю под эгоизмом тот инстинкт самосохранения, в силу которого человек не приносит в жертву себя, своего разума, своего чувства, своего тела духовным — если взять примеры из ближе всего нам знакомого культа животных — духовным ослам и баранам, политическим волкам и тиграм, философским сверчкам и совам, тот инстинкт разума, который говорит человеку, что глупо, бессмысленно из религиозного самоотрицания давать вшам, блохам и клопам высасывать кровь из тела и разум из головы, давать отравлять себя гадюкам и змеям, поедать себя — тиграм и волкам…» (Л. Фейербах. Лекции о сущности религии. Лекция 7.)
Л. Фейербах обращается со словом «эгоизм» так же, как упомянутый раньше Шалтай-Болтай из сказки Л. Кэрролла со словом «слава». Вот беда многих философов. Столько путаницы из-за этого! Зачем понадобилось Л. Фейербаху употреблять слово «эгоизм» не в общепринятом значении? Чего он добивался?
По всем канонам естественного языка и мышления эгоизм — отрицательная нравственная характеристика поведения тех или иных людей. Да и философы в большинстве случаев не спорят с таким пониманием эгоизма. Так, еще Аристотель говорил об эгоизме в отрицательном смысле («эгоизм справедливо порицается»: см. Политика, 1263 b). Теория же разумного эгоизма допускает существование эгоизма со знаком плюс, так называемого разумного эгоизма, т. е. эгоизма, согласного с разумом, опирающегося на разум. Более того, находятся такие философы, которые утверждают, что разумный эгоизм не только не исключает самопожертвования и самоотверженности, но даже предполагает их. Н. Г. Чернышевский, сторонник теории разумного эгоизма, вывел в романе «Что делать?» образ Лопухова. Этот герой, совершая жертвы ради других, говорит: «Не такой я человек, чтобы приносить жертвы. Да их и не бывает, никто их не приносит, это фальшивое понятие: жертва — сапоги всмятку. Как приятнее, так и поступаешь». Вот так: жертва оказывается уже и не жертва, а нечто приятное. Действительно, сапоги всмятку! Когда человек жертвует собой (в крайнем варианте — своей жизнью) ради других, то это всегда драма и трагедия. Человек, жертвующий собой ради других, действует против себя, против своего «я», «эго». Да, конечно, он может быть нравственно удовлетворен своим самоотверженным поступком. Но нравственное удовлетворение не равносильно удовлетворению жизнью в целом. Оно по своей сути частично.
Теория разумного эгоизма неявно опирается на идею отождествления «я» и «мы», точнее, растворения «я» в «мы», «я» в «другом (других)». Это никуда не годная идея. В ней эгоизм, ячество фактически отождествляется с альтруизмом, самоотверженностью — сапоги всмятку! На
