какой нам следует постоянно держаться здесь) главенствующую роль играет примечательная двойственность и единство сенсуальной ϋλη, и интенциональной μορφή. На деле, эти понятия материи и формы прямо-таки навязывают себя нам, когда мы актуализуем какие бы то ни было ясные созерцания или же со всей ясностью осуществленные оценивания, воления, акты вкуса и т. п. Интенциональные переживание выступают тогда как единства благодаря наделению смыслом (в весьма расширительном смысле). Чувственные данные даются в качестве материалов для интенционального формирования или наделения смыслом на различных ступенях, как простого, так и своеобразно фундируемого; все это мы еще будем обсуждать конкретнее. До какой степени удачны все эти выражения, подтвердит еще со своей стороны и учение о «коррелятах». Что же касается тех возможностей, какие выше были оставлены открытыми, то их следовало бы обозначить как бес-форменные материалы и без-материальные формы.
В отношении терминологии надлежит еще прибавить следующее. Выражение «первичное содержание» не представляется уже достаточно характерным. С другой же стороны, выражение «чувственное содержание» для обозначения того же понятия непригодно по той причине, что этому препятствуют общепринятые выражения, такие, как «чувственные восприятия», «чувственные созерцания» вообще, «чувственная радость» и т. п., причем «чувственными» тут именуются не только гилетические, но и интенциональные переживания; очевидно, что положение не улучшится и в том случае, если мы станем говорить о «простых» или «чистых» чувственных переживаниях, поскольку таковые несут с собою новую многозначность. Сюда же прибавляется и собственная многозначность слова «чувственное» — она сохраняется и в феноменологической редукции. Если отвлечься от двусмысленности, какая выступает наружу в контрасте «наделяющего смыслом» и «чувственного, сенсуального»,[90 — В немецком языке «sinngebend» и «sinnlich» соответственно. Двусмысленность происходит оттого, что «Sinn» может значить и «чувство», и «смысл».] — как бы ни мешала она нам порой, ее уже не избежать, — то тут следовало бы упомянуть, что чувственность в более узком смысле обозначает феноменологический остаток всего, что опосредуется «чувствами» при нормальном внешнем восприятии. Оказывается, после осуществления редукции, что соответственные «чувственные» данные внешнего созерцания сущностно родственны между собой, и такому их сродству отвечает особая родовая сущность, или же, иначе, фундаментальное понятие феноменологии. В более широком же — в едином по сущности — смысле чувственность объемлет и чувственные эмоции и влечения, обладающие своим родовым единством, а с другой стороны, и сущностным сродством общего порядка со всеми «чувственностями» в более узком смысле, — все это еще притом, что мы отвлекаемся от той общности, какую выражает функциональное понятие «гиле». Все это, вместе взятое, было вынужденно порождено давним переносом «чувственности» в первоначально более узком смысле на сферу душевности и воления, а именно на интенциональные переживания, в каких в качестве функционирующих «материалов» выступают чувственные данные только что названных сфер. Так что у нас вновь появляется потребность в новом термине, который выражал бы всю группу в единстве ее функции и по контрасту к формующим характерным свойствам, — в качестве такового мы выберем выражение «гилетические данные», или же «материальные данные», — или попросту «материалы». В тех же случаях, когда надо будет напоминать о прежних, по-своему неизбежных выражениях, то мы будем говорить — «сенсуальные», а иногда и — «чувственные материалы».
Формует материалы, обращая их в интенциональные переживания и внося сюда специфику интенциональности, то самое, что придаст специфический смысл высказываниям о сознании: именно в связи с этим сознание eo ipso указывает на нечто такое, сознание чего оно сеть. Поскольку же, далее, выражения вроде «моментов сознания», «осознанности» и тому подобные словообразования, и равным образом и выражение «интенциональные моменты» совершенно непригодны по причине многообразия эквивокаций, какие еще выступят впоследствии со всей отчетливостью, то мы вводим термин «ноэтический момент», или же, короче, «ноэса». Ноэсы и составляют специфику нуса в самом широком смысле этого слова, — нус и возвращает нас, согласно со всеми его актуальными жизненными формами, к cogitationes, а затем и к интенциональным переживаниям вообще, а тем самым охватывает все (и по существу только это), что служит эйдетической предпосылкой идеи нормы. Одновременно тут весьма кстати оказывается и то, что слово «нус» напоминает об одном из отмеченных своих значений, именно о «смысле», хотя «наделение смыслом», осуществляющееся в ноэтических моментах, объемлет многое, а то «наделение смыслом», какое примыкает к отчетливому понятию смысла, — лишь в качестве фундамента.
С хорошим основанием можно было называть и психической эту ноэтическую сторону переживаний. Ибо когда философические психологи говорили о ψυχή психическом, они направляли свой взгляд по преимуществу на то, что вносит сюда интенциональность, тогда как чувственные моменты оставались за телом и деятельностью его органов чувств. Новейшее свое запечатление эта старинная тенденция получает у Брентано, который различает «феномены» «психические» и «физические». Это различение особенно значительно, поскольку проложило путь развитию феноменологии, — несмотря на то что сам Брентано остался чуждым феноменологической почве, а своим различением достиг вовсе не того, чего, собственно, искал, — размежевания опытных областей физического естествознания и психологии. Сейчас же из всего этого нас касается только одно: хотя Брентано и не обрел еще понятия материального момента, — не обрел, поскольку не учитывал принципиального размежевания между «физическими феноменами» как материальными моментами (данными ощущения) и «физическими феноменами» как предметными моментами (цвет, форма вещей и т. п.), как они предметно являются в ноэтическом схватывании первых, — но зато он, с другой стороны, охарактеризовал понятие «психического феномена», в одном из очерчивающих его границы определений, как раз через своеобразие интенциональности. Именно благодаря этому он привнес в горизонт нашей эпохи «психическое» — в том отмеченном смысле, каковой в историческом значении этого слова получал известный акцент, хотя и вовсе не вычленялся.
Однако против употребления такого слова в качестве эквивалента интенциональности говорит то обстоятельство, что конечно же никуда не годится одинаково обозначать психическое в этом смысле и психическое в смысле психологического (т. е. того, что составляет своеобразный объект психологии). К тому же и в этом последнем понятии мы обладаем крайне неприятной двусмысленностью, источник которой — известное тяготение к некоей «психологии без души». С этой тенденцией и связано то, что, говоря о психическом — в особенности же, об актуально психическом в противоположность соответствующим «психическим предрасположенностям», — предпочтительно думают о переживаниях в пределах единства эмпирически полагаемого потока переживаний. Но ведь совершенно неизбежно именовать психическими — или, скажем, объектами психологии — и реальных носителей психического, т. е. живые существа, или же их «души» и их психически-реальные свойства. Как нам кажется, «психология без души» вроде бы смешивает операцию выключения некоей душевной сущности в смысле какой-нибудь туманной метафизики и операцию выключения души вообще, т. е. той фактически данной в эмпирии психической реальности, состояния каковой суть переживания. Такая реальность — это вовсе не только поток переживаний, привязанный к телу и определенными способами эмпирически упорядочиваемый, а понятия предрасположенности — не просто показатели таких упорядочиваний. Однако, как бы то ни было, наличествующая многозначность, а прежде всего то обстоятельство, что преобладающие понятия психического не подходят к специфически интенциональному, делают это слово непригодным для нас.
Итак, мы остаемся при слове «ноэтическое» и тогда говорим:
В потоке феноменологического бытия есть слой материальный и слой ноэтический.
Феноменологические рассуждения и анализы, особо относящиеся к материальному, могут называться гилетически-феноменологическими; те же, что, с другой стороны, сопряжены с ноэтическими моментами, — ноэтически-феноменологическими. Несравненно более важные и богатые анализы производятся на этой стороне ноэтического.
§ 86. Функциональные проблемы
Однако самые большие проблемы — функциональные, или же, иначе, проблемы «конституирования предметностей сознания». Они относятся к тому, как, — скажем, в отношении природы, — ноэсы, одушевляющие материальное и сплетающиеся между собою в многообразно-единые континуумы и синтезы, производят сознание чего-то так, что в таковом может адекватно «изъявляться», «подтверждаться» и «разумно» определяться объективное единство предметности.
«Функция» в этом смысле (полностью отличного от понятия математики) есть нечто единственное в своем роде, нечто основывающееся в чистой сущности ноэс. Сознание — это именно сознание «чего-либо»; сущность сознания — в том, чтобы скрывать в себе «смысл», так сказать, квинтэссенцию «души», «духа», «разума». «Сознание» — это не рубрика для «психических комплексов», для каких-то сплавившихся воедино «содержаний», для «связок» или потоков «ощущений», каковые, бессмысленные в себе самих, и в любой смеси не в состоянии были бы дать нам «смысл», — нет, оно всецело и исключительно есть «сознание», источник разума и неразумности, нрава и несправедливости, реальности и фикции, ценности и бросовости, деяний и злодеяний — всего и всяческого такого. Следовательно, сознание toto coelo отлично от того, что единственно угодно видеть сенсуализму, — от материала, какой сам по себе бессмыслен, иррационален, — хотя, впрочем, и доступен рационализации. Что означает такая рационализация, вскоре мы еще лучше научимся понимать.
Точка зрении функции — центральная во всей феноменологии; лучи изысканий, исходящие оттуда, обнимают, можно сказать, всю феноменологическую сферу в целом, и в конце концов вообще все феноменологические анализы поступают к ней на службу в качестве составных или же в качестве подчиненных ступеней. На место анализов и сопоставлений, описаний и классификаций, какие липнут к отдельным переживаниям, заступает рассмотрение деталей под «телеологическим» углом зрения их функции — обеспечивать «синтетическое единство». Наше размышление обращается к тем многообразиям сознания, которые, по мере сущности, как бы предначертаны в самих переживаниях, в их смысловых наделениях, и их ноэсах вообще, которые как бы следует извлекать из них: так, например, в сфере опыта и мышления на основании опыта наше размышление обращается к многоликим континуумам сознания и отложившимся сочетаниям переживаний сознания, каковые в себе сочетаются благодаря своей смысловой сопринадлежности, благодаря едино объемлющему их сознания одного и того же — являющегося то таким, то иным способом, наглядно дающего себя или же определяющегося по мере мысли — объективного. Наше размышление стремится исследовать, каким образом то же самое, каким образом объективные, не реально имманентные единства всякого рода суть «сознаваемые», «подразумеваемые» и «имеемые в виду», каким образом к тождественности подразумеваемого принадлежат сложения сознания с их весьма различным, а притом все же именно требуемым по мере сущности строением, и — затем — каким образом возможно методически строго описывать такие сложения. Далее же наше размышление стремится исследовать, каким образом, в соответствии с двойной рубрикацией «разума» и «неразумия», единство предметностей каждого предметного региона, каждой предметной категории позволяет и должно позволять — «подтверждать» и «отвергать» себя, по мере сознания, определять себя в формах мыслительного сознания, определять себя «конкретнее» или же «иначе», а то и целиком и полностью отклонять себя в качестве «ничтожной» «кажимости». В связи со всем этим находятся любые разделения и размежевания, производимые под столь тривиальными, а притом все же столь загадочными названиями, как-то: «действительность» и «кажимость», «подлинная» реальность, «мнимая реальность», «истинные» ценности, «кажущиеся»
