кок таковым тем, о чем выносится суждение, удовольствие — тем, что доставляет удовольствие, и т. д. Ноэматический коррелят, который именуется здесь (в чрезвычайно расширительном значении) «смыслом», следует брать точно так, как «имманентно» заключен он в переживании восприятия, суждения, удовольствия и т. д., то есть точно так, как он предлагается нам переживанием, когда мы вопрошаем об этом чисто само переживание.
Как понимаем мы все это, станет совершенно ясно после выполнения показательного анализа, который мы намерены совершать в чистом интуировании.
Предположим, что мы с удовольствием смотрим в саду на цветущую яблоню, на свежую зелень травы и т. д. Очевидно, что восприятие и сопровождающее его удовольствие — не то же самое, что воспринимается и доставляет удовольствие. При естественной установке яблоня есть для нас нечто сущее в трансцендентной пространственной действительности, а восприятие, равно как удовольствие, — психическое состояние, свойственное реальным людям. Между одним и другим реальным, между реальным человеком, его реальным восприятием и реальной яблоней существуют реальные отношения. В иных случаях при такой ситуации переживания говорят: это восприятие — «просто галлюцинация», воспринимаемое, то есть вот эта яблоня перед нами, вовсе не существует в «действительной» реальности. Тогда реальное отношение, которое раньше подразумевалось как действительно существующее, нарушается. Остается одно восприятие; нет ничего действительного, с чем бы оно сопрягалось.
Теперь же мы переходим в феноменологическую установку. Трансцендентный мир получает свои «скобки», мы осуществляем εποχή в отношении действительности. Мы спрашиваем теперь о том, что по мере сущности обретается в комплексе ноэтических переживаний восприятия и оценивания (как удовольствия). Вместе со всем физическим и психическим миром действительное существование реального отношения между восприятием и воспринимаемым заключено в скобки, и тем не менее, очевидно, осталось отношение между восприятием и воспринимаемым (как и между удовольствием и тем, что доставляет удовольствие), отношение, которое достигает сущностной данности в «чистой имманентности», а именно чисто на основе подвергшегося феноменологической редукции переживания восприятия и удовольствия, каким входит переживание в трансцендентальный поток переживаний. Вот это положение дел и должно занимать нас теперь, положение дел чисто феноменологическое. Может случиться так, что феноменологии будет что сказать, и, вполне вероятно, весьма немало, и относительно галлюцинаций, иллюзий, вообще ложных восприятий, — однако очевидно, что все подобное при той роли, какую оно играло при естественной установке, подлежит сейчас феноменологическому заключению в скобки. Сейчас, вопрошая восприятие, да и любую продолжающуюся, длящуюся взаимность восприятий (как если бы мы ambulando — прогуливаясь — рассматривали цветущее дерево), мы не обращаемся к ним с вопросами подобного рода: соответствует ли им что-либо в «самой» действительности. Нам не приходится производить тех «перечеркиваний», какие иной раз бывают мотивированы взаимосвязью опыта и выражаются как раз словами вроде «иллюзии» и т. д. — мы не имеем права полагать ни бытия, ни небытия в самой действительности (ни полагать, ни даже «принимать» их). Ведь эта действительность не налична для нас сейчас по мере суждения, и не налично ничто, что требовало бы такого полагания или «принимания» как полагаемая или «принимаемая» действительность. И тем не менее все остается, так сказать, как было. И подвергшееся феноменологической редукции переживание восприятия по-прежнему остается восприятием «вот этой цветущей яблони в этом саду и т. д.», и точно так же подвергшееся редукции удовольствие остается удовольствием, доставляемым все тем же. Яблоня не утратила ни малейшего нюанса из всех тех моментов, качеств, характерных свойств, с какими являлась она в этом восприятии, с какими выступала она «в» этом удовольствии, — «красивая», «чудесная» и т. п.
При феноменологическом восприятии мы можем и должны ставить вопрос о сущности: что есть «воспринимаемое как таковое», какие сущностные моменты скрывает оно в себе самом, будучи вот этой ноэмой восприятия. Мы получаем ответ, когда мы со всей чистотой отдаемся тому, что по мере сущности дает, мы можем адекватно, с полнейшей очевидностью, описывать «являющееся как таковое». Иное выражение для всего этого: «описывать восприятие в ноэматическом аспекте».
§ 89. Высказывания ноэматические и высказывания о действительности. Ноэма в психологической сфере. Психолого-феноменологическая редукция
Ясно, что все эти описательные высказывания, будь они даже тождественны высказываниям относительно действительности, на деле уже испытали решительную модификацию смысла, подобно тому как и само описываемое, хотя оно и дает себя «точно так, как прежде», стало решительно иным, так сказать, путем перемены знака на противоположный. «Внутри» подвергшегося редукции восприятия (в феноменологически чистом переживании) мы, как совершенно неотмыслимое от такого восприятия, обретаем воспринимаемое как таковое; выразить мы это можем так: «материальная вещь», «дерево», «цветущее» и т. д. Очевидно, что кавычки наделены здесь значением, — они-то и выражают перемену знака на противоположный и соответствующую решительную модификацию значения слов. Само дерево, вещь природы, не имеет ничего общего с этой воспринятостью дерева как таковой, каковая как смысл восприятия совершенно неотделима от соответствующего восприятия. Само дерево может сгореть, разложиться на свои химические элементы и т. д. Смысл же — смысл этого восприятия, нечто неотделимое от его сущности, — не может сгореть, в нем нет химических элементов, нет сил, нет реальных свойств.
Всё присущее переживанию чисто имманентно и после произведенной редукции, всё неотмыслимое от него, каково оно в себе, всё ео ipso переходящее при эйдетической установке в эйдос — всё это отделено от любой природы и физики и, не менее того, от психологии глубочайшей пропастью, — и даже это сравнение в духе натурализма недостаточно ярко, чтобы показать существующее тут различие.
Что разумеется само собою, смысл восприятия принадлежит тоже и к восприятию, не подвергшемуся феноменологической редукции (восприятию в психологическом смысле). Сейчас можно попутно прояснить и то, что феноменологическая редукция может приобретать полезную для психолога методическую функцию, а именно, фиксируя ноэматический смысл в резком отграничении его от самого предмета, она позволяет распознать все неотделимо принадлежащее чисто психологической сущности интенционального переживания, которое в таком случае будет пониматься как реальное.
Однако как при психологической, так и при феноменологической установке необходимо твердо помнить, что «воспринимаемое» не заключает в себе как смысл воспринимаемого ничего (причина, почему ему нельзя ничего приписывать и на основе «косвенных источников»), кроме того, что «действительно является» в являющемся по мере восприятия, причем в том именно модусе, в том способе данности, в какой являющееся и осознается в восприятии. На этот имманентный восприятию смысл всегда может быть направлена специфическая рефлексия, и феноменологическое суждение обязано верно следовать тому и только тому, что охватывается ею, находя для этого адекватное выражение.
§ 90. «Ноэматический смысл» и различение «имманентных» и «действительных объектов»
Подобно восприятию, любое интенциональное переживание — это и составляет самую основу интенциональности — обладает «интенциональным объектом», то есть своим предметным смыслом. Иными словами: обладать смыслом («иметь что-нибудь на уме») — это основной характер сознания вообще, которое благодаря этому есть не только переживание, но и переживание, обладающее смыслом, переживание «ноэтическое».
Правда, то, что выделилось в нашем показательном анализе как «смысл», не исчерпывает всю ноэму; в соответствии с этим ноэтическая сторона интенционального переживания состоит не только в моменте, собственно, «наделения смыслом», с которым в качестве коррелята и соотносится именно «смысл». Вскоре окажется, что полная ноэма заключается в целом комплексе ноэматических моментов, что специфический момент смысла образует в этом комплексе лишь своего рода необходимое ядро, или центральный слой, в котором сущностно фундируются другие моменты, — только поэтому мы и были вправе называть их смысловыми моментами, однако в расширительном смысле слова.
Однако пока остановимся лишь на том, что ясно выступило в предыдущем изложении. Мы показали, что интенциональное переживание вне всякого сомнения устроено так, что при соответствующей направленности взгляда из него можно извлечь «смысл». То положение, дел, какое определяет для нас этот смысл, а именно то обстоятельство, что несуществование (или, скажем, возникающее впоследствии убеждение в несуществовании) «самого» представляемого или мыслимого объекта не может отнимать представляемое как таковое у соответствующего представления (и у соответствующего интенционального переживания вообще), не может отнимать у него то, что так или иначе осознается в нем, так что необходимо различать «сам» объект и представляемое, — это положение дел не могло оставаться незамеченным и прежде. Различие это бросается в глаза, а потому должно было получить свое выражение и в литературе. И на деле на него указывает производившееся в схоластической философии различение «ментального» «интенционального» или «имманентного» объекта, с одной стороны, и «действительного» — с другой. Однако гигантский шаг разделяет самое первое схватывание некоторого различения в сознании и его правильную, феноменологически чистую фиксацию и вполне корректное оценивание, — и как раз этот шаг, решающий для разработки непротиворечивой и плодотворной феноменологии, не был осуществлен. Решающее при этом — прежде всего абсолютно адекватное описание всего наличествующего в феноменологической чистоте и устранение любых толкований, которые трансцендировали бы данное. Уже термины выдают здесь истолкованность, и нередко весьма ложную. Это проявляется уже в таких выражениях, как «ментальный», «имманентный» объект, и по меньшей мере способствует такому истолкованию выражение «интенциональный» объект.
Весьма соблазнительно говорить так: в переживании дана интенция вместе с ее интенциональным объектом, который как таковой неотделим от нее, то есть реально присутствует в ней. Этот интенциональный объект остается ведь в ней как подразумеваемый, представляемый и т. п. независимо от того, существует ли в действительности соответствующий «действительный объект» или нет, уничтожен ли он тем временем и т. д.
Однако, если мы попробуем разделять таким путем действительный объект (в случае внешнего восприятия — воспринимаемую вещь природы) и интенциональный объект и реально вкладывать последний как «имманентный» объект восприятия в переживание, то мы окажемся в затруднительном положении, когда противостоять друг другу будут две реальности, между тем как наличествует и возможна лишь одна. Я воспринимаю вещь, природный объект, например дерево в саду, — это и только это есть действительный объект воспринимающей «интенции». Второе же имманентное дерево или хотя бы «внутренний образ» действительного, стоящего перед моим окном дерева отнюдь не даны, и если гипотетически предполагать подобные вещи, то это ведет лишь к противосмысленности. Отражение как реальный момент психологически-реального восприятия было бы в свою очередь чем-то реальным — таким реальным, которое лишь функционировало бы, как образ, взамен другого. Однако оно могло бы функционировать так лишь при условии, что существовало бы сознание отражения: в нем нечто сначала являлось бы — тут мы имели бы первую интенциональность, — а затем функционировало бы по мере сознания как «образ-объект» взамен другого, — для этого необходима вторая, фундируемая в первой интенциональность. Не менее очевидно, однако, и то, что каждый из этих способов сознания уже требует различения имманентного и действительного объекта, то есть заключает в себе ту самую проблему, которая должна была быть разрешена всей этой конструкцией. Вдобавок и сама конструкция вызывает то самое возражение, которое мы однажды уже
