не та, что подразумевается словами о сопряженности сознания с его интенционально-предметным, ибо каждому ноэтическому моменту, специально же всякому моменту тетически-ноэтическому, соответствует момент ноэмы, а в этой последней от комплекса тетических характеристик отличается характеризуемое ими ноэматическое ядро. Если же мы вспомним, далее, о «взгляде-на», который при известных обстоятельствах проходит сквозь ноэсу (сквозь актуальное cogito), который преобразует специфически тетические моменты в лучи актуального полагания со стороны Я, и если мы будем внимательно следить за тем, каким образом это Я — как Я схватывающее бытие, или предполагающее, или желающее и т. д. — своими лучами «направляется» на предметное, каким образом взгляд его проходит сквозь ноэматическое ядро, — то мы обратим внимание на то, что, говоря о сопряжении (и специально «направлении») сознания на его предметное, мы отсылаемся к наивнутреннейшему моменту ноэмы. Это не само только что упоминавшееся ядро, а нечто такое, что, так сказать, составляет необходимую центральную точку ядра, функционируя в качестве «носителя» специально принадлежных ему ноэматических своеобразий, а именно ноэматически модифицируемых свойств «подразумеваемого как такового».
Как только мы начинаем точнее входить во все это, то мы замечаем в себе то, что различение «содержания» и «предмета» следует производить на деле не только для «сознания», интенционального переживания, но и для ноэмы, взятой в ней самой. Стало быть, и ноэма тоже сопрягается с предметом и обладает «содержанием», «посредством» которого она сопрягается с этим предметом, — при этом предмет тот же, что и у ноэсы, но вновь повсеместно подтверждается параллелизм.
§ 130. Ограничивание сущности «ноэматический смысл»
Приблизим к себе эти примечательные структуры. Мы упростим свое рассуждение, оставив без внимания аттенциональные модификации и, далее, ограничившись позициональными актами, в тезисах каковых мы живем, — это, по обстоятельствам, значит, согласно последовательности ступеней фундирования, то больше в одном, то больше в другом из частных тезисов, в то время как остальные хотя и совершаются, но выступают во вторичной функции. То же, что наши анализы от этого ничуть не страдают в отношении всеобщности своей значимости, можно показать впоследствии, выявляя это без лишних слов. Речь ведь как раз идет о сущности, невосприимчивой к подобным модификациям.
Если же перенестись теперь в живое cogito, то таковое обладает по мере своей сущности «направлением» — в отмеченном смысле — на предметность. Иными словами к его ноэме принадлежна «предметность» — в кавычках — с определенным ноэматическим составом, каковой развертывается в описании с определенной ограниченностью, а именно в такой, которая, как описание «подразумеваемого предметного, каким таковое подразумевается», избегает любых «субъективных» выражений. Применяются формально-онтологические выражения, как-то «предмет», «устроенность», «положение дел»; материально-онтологические, как-то «вещь», «фигура», «причина»; вещные определения, как-то «шероховатое», «жесткое», «цветное» — все в кавычках, как обладающие ноэматически модифицированным смыслом. Напротив того исключены для описания такого разумеемого предметного как такового выражения вроде «по мере восприятия», «по мере воспоминания», «ясно-наглядно», «по мере мысли», «данное», — они принадлежат к иного измерения описаниям, не к предметному, которое сознается, но к способу, каким оно сознается. Напротив того, в случае являющегося вещного объекта вновь оказалось бы в рамках входящего сейчас в рассмотрение описания, если бы мы говорили так: его «фронт» так-то и так-то определен по цвету, фигуре и т. д.; его «тыл» окрашен, но в цвет, который конкретнее не определен, объект вообще в таком-то и таком-то аспекте «неопределен» — такой он или такой.
Это значимо не только для предметов природы, но и вообще — например, для ценностных объективностей; от описания таковых неотъемлемо описание подразумеваемой «вещи», а сверх того указание предикатов «ценности» — как когда мы о являющемся дереве «в смысле» нашего оценивающего подразумевания говорим, что оно покрыто «великолепно» пахнущими цветами. При этом и ценностные предикаты обретают свои кавычки — это не предикаты ценности просто как таковой, но предикаты ценностной ноэмы.
Очевидно, что тем самым отграничивается устойчивое содержательное наполнение всякой ноэмы. У всякого сознания — свое «что», и каждое разумеет «свое» предметное; очевидно, что в отношении любого сознания мы должны в принципе уметь совершать подобное ноэматическое описание такого предметного — «точно так, как оно подразумевается»; благодаря экспликации и понятийному постижению мы обретаем замкнутую совокупность формальных или материальных, вещно определенных или же и «неопределенных» («пусто» подразумеваемых[131 — Пустоту неопределенности нельзя смешивать с пустотой созерцания, с пустотой темного представления.]) «предикатов», а эти последние определяют в своем модифицированном значении «содержание» того предметного ядра, о каком конкретно идет разговор.
§ 131. «Предмет», «определимое X в ноэматическом смысле»
Но предикаты — это предикаты «чего-то», и такое «что-то» тоже принадлежит — и, очевидно, неотделимо от такового — к рассматриваемому ядру, — вот центральная точка единства, о какой говорили мы выше. Вот точка схождения, или «носитель», предикатов, но никоим образом не единство таковых в том же смысле, в каком можно было бы назвать единством какой-нибудь комплекс предикатов, какое-нибудь соединение их. Такую точку необходимо непременно отличать от последних, но только не ставя ее рядом с ними и не отделяя ее от них, подобно тому как и сами они суть ее предикаты, немыслимые без нее и все же отделимые от нее. Мы говорим: интенциональный объект непрестанно сознается в непрерывном или синтетическом ходе сознания, однако «дается» в таковом все иным и иным; он — «тот же самый», он лишь дается с другими предикатами, с другим содержательным наполнением определения, «он» только показывается с разных сторон, причем остававшиеся неопределенными предикаты определяются конкретнее; или же: вот «этот» объект оставался на этом участке данности неизменным, а теперь «он», — «тождественное» — изменяется, благодаря такому изменению он остановится красивее, утрачивает потребительскую ценность и т. д. Если таковое постоянно понимается как ноэматическое описание соответственно подразумеваемого как такового и если описание такое, что всегда возможно, совершается в чистой адеквации, то, очевидно, тождественный интенциональный «предмет» отделяется от меняющихся и переменчивых «предикатов». Отделяется как центральный ноэматический момент — «предмет», «объект», «тождественное», «определимый субъект возможных предикатов» — просто X при абстрагировании от всех предикатов, — и отделяется от этих предикатов, или, точнее, от ноэм предикатов.
Одному объекту мы соопределяем многообразие способов сознания, акты, соответственно, ноэмы актов. Очевидно, тут нет ничего случайного, — не мыслим объект без того, чтобы мыслимы были многообразные интенциональные переживания, сочетаемые в непрерывном или в собственно синтетическом (политетическом) единстве, в каких сознается «он», объект — как тождественный и все же ноэматически различными способами, — так, что характеризуемое ядро изменчиво-непостоянно, а «предмет», просто субъект предикатов, именно тождествен. Ясно, что мы уже и на любой частичный участок имманентной длительности акта можем смотреть как на «акт», а на совокупный акт — как на известное согласованное единство непрерывно соединяемых актов. Мы можем также говорить: у каждой из вот этих ноэм актов свое ядро, однако все они несмотря на это смыкаются в единство тождественности, в единство, в каком «нечто» — то определимое, что заключено в каждом ядре, — сознается в качестве тождественного.
Однако точно так же могут смыкаться во «взаимосогласное» единство и раздельные акты, например, два восприятия или восприятие и воспоминание, а в силу своеобразия такого смыкания, каковое, очевидно, не чуждо сущности смыкающихся актов, нечто поначалу раздельных ядер — нечто, определяемое то так, то так, — сознается как то же самое нечто, или как взаимосогласно тот же самый «предмет».
Итак, в каждой ноэме в качестве точки единства заключено такое просто предметное нечто, а одновременно мы видим, что в ноэматическом аспекте следует различать два понятия предмета — вот эта просто точка единства, вот этот ноэматический «предмет просто как таковой», и «предмет, взятый в том, как его определенности», — относя сюда же и соответствующие «остающиеся открытыми» и со-подразумеваемые в этом модусе неопределенности. При этом «то, как» следует брать точно так, как предписывает это соответствующий акт, именно таким, каким оно действительно принадлежит к своей ноэме. «Смысл» же, о каком говорили мы не раз, есть вот этот ноэматический «предмет в том, как», вместе со всем тем, что способно с очевидностью обнаруживать в нем и понятийно выражать выше охарактеризованное описание.
Следует обратить внимание — мы осторожно сказали сейчас: «смысл», а не «ядро». Потому что позднее прояснится, что для того, чтобы обрести действительное, конкретно-полное ядро ноэмы, нам придется учесть еще одно измерение различения — то, которое не находит еще своего отпечатления в охарактеризованном выше, дефинирующем для нас смысл, описании. Если же держаться пока исключительно того, что постигает наше описание, то «смысл» — это фундаментальный кусок ноэмы. В общем и целом «смысл» меняется от ноэмы к ноэме, но при известных обстоятельствах он бывает и абсолютно одинаковым, а иногда даже характеризуется как «тождественный» — именно постольку, поскольку «предмет в том, как определенности» с обеих сторон пребывает здесь как тот же самый и описываемый абсолютно одинаково. Ни в одной ноэме не может недоставать «смысла» и не может недоставать необходимого центра ноэмы, точки единства, определимого «просто X». Не может быть «смысла» без его «чего-то», и не может опять же и без «определяющего содержания». При этом очевидно, что что-либо подобное не укладывается сюда лишь позднейшим анализом и описанием, но что это — в качестве условия возможности очевидного описания и до такового — действительно заключено и корреляте сознания.
Благодаря принадлежному к смыслу носителю смысла (как пустому X) и основывающейся в сущности смыслов возможности взаимосогласного соединения в смысловые единства любой ступени не только у всякого смысла есть свой «предмет», но и различные смыслы сопрягаются с тем же самым предметом именно постольку, поскольку они включаемы в смысловые единства, в которых определимые X объединенных смыслов покрываются как друг другом, так и X совокупного смысла соответствующего смыслового единства.
Изложенное нами с монотетических актов переносится на акты синтетические, или же, говоря отчетливее, на акты политетические. В тетически почлененном сознании у любого звена — описанное ноэматическое строение; любое обладает своим X с его «определяющим содержанием»; но в дополнение к этому ноэма синтетического совокупного акта обладает, в сопряженности с «архонтовым»[132 — Ср. § 114.] тезисом, синтетическим X и его определяющим содержанием. В совершении акта луч взгляда чистого Я, разделяясь на множественность лучей, направляется на те X, что вступают в синтетическое единство. В преобразовании номинализации синтетический совокупный феномен модифицируется — так, что луч актуальности направляется на высшее синтетическое X.
§ 132. Ядро как смысл в модусе своей полноты
Смысл, как определили мы его, — это не конкретная сущность в совокупном составе ноэмы, а своего рода вселившаяся в таковой абстрактная форма. А именно, если мы зафиксируем смысл, стало быть, «подразумеваемое» точь-в-точь с тем содержательным наполнением определениями, в каком оно есть подразумеваемое, то в результате бессомненно выявится второе
