Этот экстатический характер Бога, тот факт, что Его бытие идентично акту общения обеспечивает трансцендентность онтологической необходимости, которую требовала бы Его субстанция — если бы субстанция являлась первичным онтологическим предикатом Бога — и заменяет эту необходимость свободным самоутверждением божественного существования. Ибо это общение является продуктом свободы как результата не субстанции Бога, а Лица, Отца — заметьте, почему эта вероучительная деталь является такой важной — Который есть Троица не потому, что божественная природа является экстатической, а потому, что Отец какЛичностьсвободно возжелает этого общения.[41 — Концепция»экстасис»как онтологическую категорию мы находим у греческих Отцов–мистиков (особенно) в сочинениях, так называемых ареопагитиков и у Максима Исповедника), а также совершенно независимо в философии М. Хайдеггера. Хр. Яннарас в своем важном сочинении» TХ СntologikХn PeriecТmenon tБj QeologikБj ‘Enno…aj toа Prosиpou»(1970) пытается использовать Хайдеггера для философского оправдания и понимания греческого патристического богословия. Общепринятым является то, что Хайдеггер представляет важную стадию в развитии западной мысли, особенно в освобождении онтологии от абсолютного»онтизма»и от философского рационализма, хотя фактически не от концепции сознания и субъекта. (Смотри критику Хайдеггера известным современным философом Э. Левиносом в его блестящей работе»Тотальное и бесконечное»(1971), стр.15. Однако использование Хайдеггера при истолковании патристического богословия наталкивается на фундаментальные трудности. В качестве указателя на трудности следует поставить (среди прочего) следующие вопросы: а) возможно ли мыслить об онтологии вне времени (у Хайдеггера) или об онтологии во времени как у греческих Отцов? б) Возможно ли, что смерть является у Отцов онтологической концепцией, которые считают ее последним врагом бытия? в) Возможно ли считать концепцию истины (ў–l»qeia) в смысле проявления или произрастания из забвения (l»qh) как неизбежный атрибут онтологии, предписываемой Богу? Эти вопросы оказываются критически важными, если принимать во внимание, что тем современным западным богословам, которые пытаются использовать в своем богословии Хайдеггера, не удалось избежать ни введения концепции времени в Боге (К. Барт), ни точки зрения, что концепция откровения является важной онтологической категорией бытия Бога, так что»икономия»: способ Божия откровения человеку составляет базис, отправную точку и онтологическую структуру богословия Святой Троицы (К. Раннер). Яннарас в новом издании своей книги (под названием»То просопо каи о Эрос», 1976, стр.60 и далее пытается пойти дальше Хайдеггера, отождествляя экстаз»не просто со способом, которым то, что существует, по–видимому, возникает на горизонте времени, но»с опытом личностной кафоличности, то есть экстатической, эротической самотрансцендентности». Однако трудности в применении Хайдеггера при интерпретации патристического богословия остается непреодолимой) если принимать также во внимание, кроме тех трех важных вопросов, которые я только что поставил, общую проблему отношений между философией и богословием, как это проявляется у Хайдеггера. Имея в виду здесь наш тезис, что Бог–экстатичен, то есть что Он существует поскольку Он есть Отец, мы одновременно отрицаем не только онтологический приоритет субстанции над личностью, но и»панорамическую»онтологию (этот термин принадлежит критику Хайдеггера Э. Левинасу, цит. соч., стр.270 и далее; сравн. цит. стр.16 и далее), которая рассматривает Троицу как параллельное существование трех лиц, своего рода множественное проявление бытия Бога. Настойчивое указание на»монархию»Отца в греческом патристическом мышлении совершенно исключает дифференциацию лиц, онтологически оправдываемую»горизонтом»их проявления. В Боге такой горизонт является несуществующим и непостижимым и, следовательно, онтология как проявление, возможно (вероятно?) для»икономического богословия, которое совершается»во времени», а не только для онтологии тринитарного существования Бога, Который — вне времени. Это означает, что богословская онтология, которая основывается на концепции монархии Отца и равным образом исключает приоритет субстанции над лицом и параллельное сосуществование трех Лиц Троицы наряду с»горизонтом»проявления, освобождает онтологию от гносеологии. Не так обстоит дело у Хайдеггера, но это, возможно, относится к любой философской онтологии, которая всегда связана с гносеологией. Следовательно, встает более общая проблема: возможно ли философское оправдание патристического богословия? Или патристическое богословие в своей сущности составляет обратное, то есть богословское оправдание философии, возвещение, что философия и мир могут приобрести истинную онтологию, только если они примут предпосылку о Боге, как единственно существующем бытие Которого воистину отождествляется с лицом и со свободой?]
Таким образом, становится очевидным, что единственным способом осуществления свободы в какой‑то онтологической форме является любовь. Выражение»Бог есть любовь»(I Ин.4.16) означает, что Бог»существует»как Троица, то есть как личность, а не как сущность. Любовь не является эманацией или»свойством»сущности Бога — эта деталь является важной в свете того, что я сказал до сих пор, — но является составляющей Его сущности, то есть это то, что делает Бога тем, чем Он есть, одним Богом. Таким образом, любовь прекращает быть квалифицирующим — то есть вторичным — свойством бытия и становится высшим онтологическим предикатом. Любовь как способ существования Бога»ипостазирует»Бога, составляет Его бытие. Поэтому как результат любви онтология Бога не есть субъект необходимости субстанции. Любовь отождествляется с онтологической свободой.[42 — Однако, снова необходимо сразу же добавить, что эта любовь, которая»ипостазирует»Бога, не является чем‑то»общим»для трех Лиц, чем‑то, что есть, наподобие общей природы Бога, но отождествляется с Отцом. Когда мы говорим, что»Бог есть любовь», мы имеем ввиду Отца, то есть Лицо, Которое»ипостазирует»Бога, Которое делает Бога, существующим в трех Лицах. Тщательное изучение I Послания Иоанна открывает, что в нем фраза»Бог есть любовь»также относится к Отцу: слово»Бог»отождествляется с Тем, Кто»послал Своего единородного Сына»и т. д. (I Ин.4.7–17).]
Все это означает, что личность порождает для существования человека следующую дилемму: или свобода как любовь, или свобода как отрицание. Выбор последнего определенно составляет выражение личности — только лицо может стремиться к негативной свободе — но это, тем не менее, является отрицанием его онтологического содержания. Ибо ничто не имеет никакого онтологического содержания, если лицо рассматривается в свете тринитарного богословия.
в) Лицо, Личность не просто хочет быть, она хочет существовать»вечно», то есть обладать онтологическим содержанием. Она желает нечто большего: существовать в качестве конкретной, уникальной и неповторяемой единицы. Личность нельзя понимать просто как»экстаз»субстанции; по необходимости ее следует рассматривать также как»ипостась»субстанции, как конкретное и уникальное тождество. Уникальность есть нечто абсолютное для лица. Личность является настолько абсолютной в своей уникальности, что она не позволяет, чтобы ее рассматривали в качестве какого‑то арифметического понятия, полагали наряду с другими существованиями (beings), объединяли с другими объектами или использовали как средство даже для самых святых целей. Целью является сама личность, личность есть полное исполнение бытия, кафолическое выражение ее природы. Эта тенденция личности как свободы есть»обоюдоострый меч»существования. Ибо примененное к человеку, оно ведет к отрицанию других, к эгоцентризму, к полному разрушению социальной жизни. Как и в случае со свободой, так и с уникальной и ипостатической природой лица, релятивизм, по–видимому, является обязательным, если необходимо избежать хаоса. Таким образом, уникальность становится относительной в социальной жизни и человек становится — в большей или меньшей степени, но, тем не менее, уверенно так — полезным»объектом»,»сочетанием»,»персона». Но это именно то, что составляет трагический аспект личности. Сегодня во всех формах общественной жизни идет интенсивный поиск. Личность не релятивизируется, не вызывая реакции.
Неспособность человека обеспечить свою абсолютную идентичность в мире находит свою кульминацию в смерти. Смерть становится трагической и неприемлемой только тогда, когда человек рассматривается как личность и, кроме того, как ипостась и уникальная идентичность. Как биологическое явление, смерть является чем‑то природным и приветствуемым, потому что только таким путем жизнь становится вечной. В естественном мире»личностная»идентичность обеспечивается деторождением,»продолжением»родителей в лице своих детей, Но это — не продолжение личностей; это — продолжение вида, которое равным образом можно наблюдать и во всем животном мире и направляется жесткими законами естественного отбора. Продолжение личности как уникальной единицы не обеспечивается браком и деторождением, которое в конечном итоге проявляются только в том, чтобы обеспечить материал для смерти. Ибо если в ходе всего этого и продолжается бытие человека, то лишь как»субстанция»или как»вид», но не как личность, не как конкретная и уникальная идентичность.
Продолжение существования уникальности, ипостаси, личности не может быть обеспечено каким‑то свойством субстанции или природы. Попытка древнегреческой философии — а также под ее влиянием различных форм христианства — найти какую‑либо естественную или»субстанциальную»основу для выживания человека (например, бессмертие души) не приводит к сохранению и»выживанию»личности. Если душа по природе является бессмертной, то личностное выживание есть необходимость; и мы снова возвращаемся к древней, классической онтологии. Тогда даже Бог через Свою природу является бессмертным, то есть по необходимости, а человек — по необходимости — субстанциально соотносится с Богом. Все это (что было так естественно для древнего грека, который не имел полной концепции Личности) порождает огромные экзистенциальные проблемы, которые применялись к личности в ее христианском смысле. Ибо неизбежное бессмертие непостижимо в отношении свободного Бога и представляет собой вызов личности. Каким образом тогда обеспечивается абсолютная и уникальная идентичность личности, считая, что субстанция не может сделать этого?
Гуманистическая экзистенциальная философия стремится дать ответы через онтологизацию смерти, через нерасторжимое единство бытия с не–бытием, существования со смертью. Здесь не место для критики такой»онтологии». Такая философия сама по себе является абсолютно последовательной, потому что с самого начала она отказывается, точно также как древняя философия, обсуждать, является ли здравой гипотеза онтологии вне этого мира. Именно те богословы, которые принимают эту»онтологию»смерти, говоря одновременно о Боге, являются непоследовательными. Ибо Бог утверждает бытие как»жизнь вечную», Он не является»Богом мертвых, но живых»(Мф.22,32.). И это означает, что богословие в отличие от философии, преподает онтологию, которая превосходит трагический аспект смерти, не принимая ни в какой мере смерть как онтологическую реальность, смерть, являющуюся»последним врагом»существования (IКор.15,26).
Сохранение (бессмертие) личностной идентичности возможно для Бога не благодаря Его субстанции, сущности, а благодаря Его троичному существованию. Если Бог Отец является бессмертным, то это потому, что Его уникальная и неповторимая тождественность как Отца вечно отличается от тождественности Сына и Духа, Которые называют Его»Отцом». Если Сын бессмертен, то Он обязан этим, прежде всего не Его сущности, но Своему бытию»единородного»(обратите здесь внимание на концепцию уникальности) и Его бытию единственного, к Которому»благоволит»[43 — Слово»единородный»в писаниях Иоанна означает не только уникальный способ рождения Сына Отцом, но также»Того, Кто возлюблен (особым) уникальным образом»(С. Агуридес, Хиномнима ис тас А, В, кэ С, Еписталас ту Апостолу Иоанну, 1973, стр.158). Именно это отождествление онтологии с любовью в Боге означает, что вечность и бессмертие не принадлежит Его»природе», но личным отношениям, которые инициируются Отцом.] Отец. Подобным же образом Дух является»Животворящим», потому что Он есть»общение»(II Кор.13,14.). Жизнь Бога является»вечной»потому что она является личностной, то есть она реализуется как выражение свободного общения, как любовь. Жизнь и любовь идентифицируются в личности: личность не умирает только потому, что она любит или любима; вне общения любви личность теряет свою уникальность и становится существом (being), как и другие существа,[44 —
