Бога (по его субстанции) — они только не знают

его имени, т. е. не знают его в его отличенности. Однако Авраам, узрев Бога

истинного, отнюдь не может порвать связь с его предпосылкой.

Непосредственным содержанием его сознания остается для него Бог изначальной

поры — тот, который и не стал для него, и, следовательно, не открылся ему;

это — мы вынуждены сказать так — его природный, натуральный Бог. Чтобы Бог

истинный явился Аврааму, основанием должен послужить первый Бог — тот, в

котором Бог истинный может стать для него постоянным. Бог истинный

опосредован для Авраама Богом отприродным не просто временно, преходяще —

он постоянно опосредуется им; он никогда не бывает для него сущим, он

всегда лишь становящийся, и уже этим было бы объяснено имя Иеговы,

превосходно выражающее понятия становления. Религия Авраама, как вытекает

отсюда, отнюдь не состоит в том, что он отказывается от Бога праистории,

перестает быть верным ему,- наоборот, так поступают язычники; истинный Бог

открылся ему лишь в Боге праистории, и потому он неотделим от него,

неотделим от Бога, который был испокон века,- El olam, как называют его.

Это выражение обыкновенно переводят «Бог вечный», однако ошибкой было бы

думать при этом о метафизической вечности. Слово «olam» означает,

собственно, время, прежде которого человечеству неведомо никакое иное,

время, когда человечество обретает себя таким, каким оно себя обретает,

время, не ставшее для него и в этом смысле, конечно, вечное. Пророк

называет халдеев народом mе olam, народом, который существует с того

времени, когда не было еще народов (Иер. 5, 15). Поэтому Лютер переводит

правильно — «самый древний народ»; olam — время, когда не было народов. В

том же смысле ранее упомянутый фрагмент говорит о праисторических героях и

«сильных» людях, что они славны mе olam, т. е. с того времени, после

которого возникли народы. Иисус Навин говорит сынам Израилевым: ваши отцы

жили по ту сторону Евфрата (Нав. 24, 2) me olam, т. е. с того времени,

после которого возникли народы. Там, по ту сторону Евфрата, застает их

первое историческое время, первое, какое ведомо людям. Итак, El olam — это

Бог, который был не с того времени, но уже в то время, когда не было еще

народов, Бог, прежде которого не было никакого иного, о возникновении

которого не ведает никто, абсолютно первый — «незапамятный» Бог.

Противоположность этому Богу, El olam,- Elohim chadaschim, «новые» Боги,

которые существуют не «издавна», а возникли только теперь (Втор. 32, 17).

Так и для Авраама Бог истинный — не вечен в метафизическом смысле, это для

него Бог, о начале которого нет никакого ведения.

Для него Бог истинный — тот же, что и Е1 olam, тот же, что и «Бог неба и

земли», ибо именно как таковой он почитался ранее как общий для всего

человеческого рода Бог. Для Авраама Иегова — не материально иной, чем этот,

он для него лишь истинный Бог неба и земли. Когда Авраам заставляет

клясться старшего раба своего, что тот не возьмет сыну его жены из дочерей

язычников (Быт. 24, 3), он говорит так: «Клянись мне Господом, Богом неба и

Богом земли». Значит, Иегова для него — общий для всего более древнего

человеческого рода. Вот личность, еще принадлежащая тому же роду,- это

Мелхиседек, царь Салимский, «священник Бога Всевышнего» (14, 18), т. е.

Бога El eljon, под именем какого он еще упоминается и во фрагментах

Санхониатона,- Бога «Владыки неба и земли» (14, 19). Все замечательно в

этой личности, выступающей из мрака праистории,- и его собственное имя, и

название земли и места, где он царствует. Слова «sedek», «saddik» означают

также и праведного, праведность, однако первоначальный их смысл, как можно

судить по арабскому,- это твердость, неподвижность. «Мелхиседек» значит

неподвижный, т. е. тот, кто неподвижно остается при одном, едином. Это же

значение и в слове «salem», которым обычно пользуются, чтобы сказать, что

некий муж всецело, т.е. нераздельно, пребывает с Богом, или «ходит пред

Богом» (Быт. 5, 22; 6, 9). От того же слова образованы слова «ислам»,

«мослем». Ислам означает не что иное, как целую, нераздельную религию;

мослем значит «всецело преданный единому». И все позднейшее начинаешь

понимать, когда понял древнейшее. Люди, оспаривающие монотеизм Авраама или

считающие мифом весь рассказ о нем, вероятно, никогда не размышляли об

успехах ислама — о столь ужасающем преуспеянии той части человечества, что

на тысячелетия отстала в развитии от тех, кого ислам побеждал и покорял;

лишь чудовищной мощью прошлого можно объяснить эти успехи, мощью, какая,

восстав вновь, разрушительно и опустошительно внедрилась во все то, что тем

временем стало и сложилось. Мохаммедово учение о единстве Бога никогда не

произвело бы такого переворота, если бы оно с изначальных времен не жило в

этих сыновьях Агари, мимо которых, не оставив следа, прошло все время,

разделяющее их родоначальника и Мохаммеда. С христианством же возникла

религия, которая не просто исключала политеизм, как исключал его иудаизм.

Как раз в той самой точке развития, где было преодолено косное,

одностороннее единство, вновь суждено было воспрянуть древней, первозданной

религии в ее фанатической слепоте, коль скоро она и не могла предстать иной

в несравненно более развитую эпоху. То была реакция не только против

кумиропоклонения части арабов во времена Мохаммеда — той части, что

продолжала вести кочевой образ жизни, но и против мнимого многобожия

христианства, которому Мохаммед противопоставил косного, неподвижного Бога

праистории. Все тут взаимосвязано — закон Моисеев воспретил его

приверженцам вино, подобно тому как отвергали его рехавиты.

Вот, стало быть, этому царю Салимскому, «священнику Бога всевышнего», и

подчиняет себя Авраам, ибо сам Иегова есть лишь опосредованное им,

прабожеством, явление. Авраам покорствует Мелхиседеку, давая ему «десятую

часть из всего» (14, 20). Так время более юное, но благочестивое всегда

почитает прежнее время — как бы более близкое к истоку. Мелхиседек же прямо

выходит из того рода, просто, без сомнений и без различении преданного

прабожеству, в неведении своем почитающего в нем истинного Бога,- в

сравнении с тем родом Авраам в чем-то чувствует себя не столь чистым: ведь

он не был свободен от искушений, каким уступили народы, хотя сам он выстоял

и вынес отсюда понятие об отличенном и познанном Боге истинном. Мелхиседек

же в свою очередь выносит Аврааму хлеб и вино (14, 18) — знаки новой эпохи,

ибо, если Авраам и не был неверен старинному союзу с прабожеством, он все

же отдалился, и должен был отдалиться, от этого Бога, чтобы отличить

истинного Бога как такового; такую отдаленность (в сравнении с древнейшим

человеческим родом) он разделяет с народами,- те совершенно отверглись

старого союза и вступили в новый, дарами которого признавали хлеб и вино.

Иегова для Авраама — изначальный Бог лишь в своем истинном, непреходящем

существе. Тем самым этот Бог для него и El olam. Бог праистории. Бог неба и

земли, он же для него и El schaddai — вот его третий атрибут. Уже форма

слова указывает на самую глубокую древность: schaddai — это архаическое

множественное число, тоже множественное величия. Главный смысл слова —

крепость, мощь, т. е. тот же смысл, что и в столь же древнем слове «Е1» (в

отличие от Elohim и Eloah). El schaddai можно перевести так: «сильный

сильных», однако слово «schaddai» встречается и отдельно, так что здесь

оно, кажется, связано с Е1 только как приложение и оба слова вместе

означают: «Бог, который есть превышающая все мощь и сила». Вот Иегова и

говорит Аврааму: «Я — El schaddai» («Я Бог Всемогущий») (17, 1). Здесь

слова «El schaddai» находятся в положении поясняющего предиката и относятся

к имени Иеговы как нечто заранее известное, заведомо предпосылаемое. Во

второй же книге Моисея встречается знаменитое место огромной исторической

важности; тут, напротив, Элоим говорит, обращаясь к Моисею: «Я — Иегова»

(Исх. 6, 2), причем Иегова предполагается уже более известным,- и говорит

так: «Являлся Я Аврааму, Исааку и Иакову с именем beel schaddai», т. е. в

El schaddai. Здесь перед нами явное свидетельство того, что El schaddai, т.

е. Бог праистории, опосредовал откровение и явление Бога истинного, Иеговы.

Яснее не выразить наш взгляд на первое откровение, яснее этих слов,

вложенных в уста самого Иеговы. Иегова не непосредственно являлся Аврааму,

ввиду духовности своего понятия он не может являться непосредственно, он

являлся ему в El schaddai. А второе звено этого стиха составляют слова: «с

именем моим Иегова я не открылся им» (праотцам). Вот слова, из которых

угодно было выводить, будто, согласно самому же Моисею, имя Иеговы — не

древнее, но проповеданное им самим, Моисеем, а если считать, что книги

Моисеевы вовсе не написаны им самим, то, утверждая новизну этого имени,

можно дойти до времен Давидовых и Соломоновых. Однако в этих словах нет

того, что хотели в них отыскать. Ведь, как известно, закон еврейского стиля

— это параллелизм, т. е. друг за другом следуют два звена, высказывающие

одно и то же разными словами, причем так, что одно звено нечто утверждает,

а другое это же самое выражает через отрицание противоположного, например:

«Я Господь, Бог твой […]; да не будет у тебя других богов перед лицем

Моим» (Исх. 20, 2-3; Втор. 5, 6-7). Или: «Я Господь, это — Мое имя, и не

дам славы Моей иному и хвалы Моей истуканам» (Ис. 42, 8). Здесь же первый

член гласит: «я являлся праотцам моим в el schaddai», а потому второй — «с

именем моим Иегова я не открылся им» — может лишь повторять то же самое,

выражая смысл негативно; следовательно, второй может лишь значить:

«непосредственно (с именем моим Иегова), без посредства El schaddai, они

ничего не знали обо мне». Слово «bischmi» (с именем моим) лишь перифраза

слов «во мне самом»: «В El schaddai они меня видели, во мне самом — нет».

Второе звено лишь подтверждает первое; впрочем, этими словами отмечен более

поздний и более высокий момент сознания, такой, какому ведом Иегова

независимо от El schaddai,- сознание, которое мы должны приписывать Моисею

и на иных основаниях. Однако доказательства будто бы более позднего

происхождения этого имени (вместе с которым само собою отпало бы все

основное содержание Книги Бытия) не найти, по крайней мере в этом месте.

Все изложенное до сих пор показывает, каким был монотеизм Авраама,- он не

был абсолютно немифологичным, потому что предпосылкой его был тот самый

Бог, который равным образом был предпосылкой политеизма, а явление Бога

истинного столь тесно связано для Авраама с этим Богом, что Бог, являясь

ему, видит в Авраамовом послушании тому Богу послушание ему, Богу истинному

(ср. Быт. 22, 1 и 22, 12, 15-16). Я говорил недавно: монотеизм Авраама —

это отнюдь не вообще немифологический монотеизм, потому что предпосылкой

его выступает относительно-единый, т. е. лишь первая потенция политеизма. А

поэтому способ, каким является Бог истинный,- даже сам этот способ явления,

которое не может оторваться от своей предпосылки,- целиком мифологичен, т.

е. таков, что момент политеизма постоянно проникает сюда. Обращаться со

всеми рассказами, особенно Книги Бытия, как с мифами считается чем-то

кощунственным, между тем как эти рассказы по меньшей мере открыто мифичны,

они, правда, не мифы в том смысле, как обычно разумеют это слово (т. е. как

«басни»), однако они рассказывают действительные, хотя и мифологические, т.

е. подчиненные условиям мифологии, факты.

Связанность с относительно-единым