чем-то

лишь искаженным — разрушенным, разодранным прасознанием. Правда, прежде под

монотеизмом, который будто бы разложился в многобожие, понимали монотеизм

исторический — он, как предполагали, существовал в какую-то эпоху

человеческого рода. Но с таким монотеизмом нам пришлось распрощаться. Зато

тем временем мы приняли существование сущностного, т. е. потенциального,

монотеизма прасознания. Так, может быть, этот монотеизм разрушился в

теогониче-ском процессе, а тогда мы могли бы сказать: те самые потенции,

которые в своем совокупном действии и в своем единстве обращают сознание в

сознание, полагающее Бога,- те самые потенции, расходясь, становятся

причинами процесса, в котором полагаются Боги, следовательно, возникает

мифология.

Но давайте задумаемся: как в том процессе, какой мы принимаем, могло бы

разрушаться истинное единство, если, напротив, разъяснено, что процесс

заключался в разрушении ложной единости как таковой, а это разрушение само

было лишь средством, лишь переходом — ни с какой иной целью, кроме как с

целью восстановления истинного единства, воссоздания и в конечном счете

осуществления в сознании того самого монотеизма, который поначалу был лишь

сущностным или потенциальным?

Против этого можно возразить следующее. Мифология — это

сущностно-сукцессивный политеизм, а таковой может возникать лишь в

результате действительного последования потенций, последования, в котором

каждая предшествующая потенция требует последующей, последующая

восполняется предшествующей и, наконец, вновь полагается истинное единство;

однако именно это последовательное выступление составляющих и

восстанавливающих единство потенций и есть ведь не что иное, как

расхождение, или же оно по меньшей мере предполагает, что потенции уже

разошлись внутри себя.

Последнее можно было бы признать, с тем, однако, добавлением, что такое

расхождение совершается не в процессе, порождающем мифологию, потому что в

нем, в этом процессе, потенции следуют друг за другом лишь для того, чтобы

вновь полагать и порождать единство. Поэтому смысл процесса не в

расхождении, но, напротив, в схождении полагающих единство моментов; сам

процесс состоит не в разделении, а в объединении разделенного. Повод к

такому процессу подает, по всей видимости, потенция, которая овладевает

сознанием совершенно, исключая все иные, причем так, что сознание не

подозревает об этом; но вот именно эта самая снимающая пока истинное

единство потенция преобразуется — она смещается со своего исключительного

места и преодолевается процессом — преобразуется в такую потенцию, которая

полагает теперь единство уже не просто молчаливо, неявно, но действительно,

т. е., как я обычно говорю, cum ictu et actu, так что полагаемый тем самым

монотеизм — это теперь монотеизм действительный, возникший и одновременно

постигнутый — предметный для самого сознания. То ложное, чем полагается

напряженность, что подает повод к процессу, таким образом, дано еще до

процесса; в процессе же как таковом (а в этом-то все и дело!) нет поэтому

ничего ложного, а есть лишь истина, ведь это процесс восстанавливающейся и

благодаря этому осуществляющейся истины; итак, не в отдельном, правда,

моменте истина, иначе не было бы необходимости в поступательном движении к

следующему моменту, не было бы нужды в процессе; однако в самом этом

процессе порождается, а потому и есть в нем — как порождающаяся — истина,

конец самого процесса, истина, которую, как завершенную, содержит,

следовательно, в себе процесс в целом.

Находя совершенно невозможным отыскать истину в мифологии, как она есть,

решались в лучшем случае узнавать в ней истину искаженную, однако сама

невозможность отыскать истину проистекала именно оттого, что отдельные

представления рассматривались как таковые, не в их последовательности, но в

их абстрактности, т. е. оттого, что их не возвышали до понятия процесса.

Можно признавать, что отдельное в мифологии — ложно, однако от этого не

ложно целое в его последнем разумении, не ложно целое, рассмотренное как

процесс. Сукцессивный политеизм — это лишь путь к новому порождению

истинного единства, многобожие как таковое лишь акцидентально, и такая

акцидентальность вновь снимается в целом (если иметь его в виду); не в

многобожии интенция процесса. Поэтому же можно было бы сказать и так:

ложное в мифологии наличествует лишь в силу неверного понимания процесса,

или, иначе, оно обретается лишь в растащенном, в рассмотренном по

отдельности, но ведь это лишь порок наблюдателя, который видит мифологию

только с внешней стороны, а не в ее сущности (в процессе); этот порок

объясняет ложный взгляд на мифологию, а не ее саму.

Чтобы наглядно пояснить это, можно было бы сравнить моменты мифологии с

отдельными тезисами философии. Каждый тезис истинной системы истинен на

своем месте, в свое время, как момент в поступательном движении, и каждый

тезис ложен, если рассматривать его отдельно, если изымать его из

неодолимого поступательного движения. Так неизбежно наступает такой момент,

когда надо сказать: Бог — это непосредственный принцип природы, ибо может

ли быть что-то, что не было бы Богом, нечто, откуда надо исключить Бога?

Для ограниченных умов такой тезис уже пантеизм, и под всем тем, что есть

Бог, они понимают все вещи; но ведь над вещами стоят чистые причины, из

которых лишь выведены вещи, и именно потому, что Бог есть все, он есть и

противоположное любого непосредственного принципа, а сам тезис истинен или

ложен в зависимости от того, как его рассматривать,- он истинен, если его

смысл таков: Бог есть принцип природы, но не с тем, чтобы быть таковым, а с

тем, чтобы вновь снимать себя как таковой, чтобы отрицать себя как такой

принцип и полагать себя как дух (вот у нас уже и три момента); он ложен,

если бы его смысл был таким: Бог есть этот принцип в особенности,

неподвижным и исключительным образом. Попутно можно сейчас заметить, что

самым пустоголовым и самым неспособным людям с помощью простейшего фокуса

легко удается превратить глубоко продуманное положение в ложный тезис,-

вопреки явным предостережениям не понимать его так, они выделяют его, берут

отдельно, умалчивая о том, что следует за ним, поступая так то ли с

намерением, то ли без всякого намерения, что, конечно, бывает чаще, потому

что они вообще неспособны постигать целое какого бы то ни было рода.

«Так что же — политеизм не ложная религия и вообще на свете нет ложной

религии?» Что касается первого, то, согласно нашему взгляду, мифология не

ложна лишь в себе самой; если принять ее предпосылку, она истинна, как ведь

и природа истинна, только если принять ее предпосылку. Что же касается

второго заключения, то уже объяснено, что ложен любой момент мифологии,

рассмотренный не как таковой, т. е. вне его сопряженности с другими. Теперь

же, в соответствии с тем, на что уже указывалось раньше, нам следует в

различных мифологиях народов на деле видеть лишь моменты — моменты

процесса, проходящего через все человечество; в этом смысле любая

политеистическая религия, закрепившаяся у какого-либо народа и

сохраняющаяся в таком виде, ложна, она ложна как таковая, как момент

исключительного пребывания. Но мы-то как раз рассматриваем мифологию не в

этих отдельных обособленных моментах, мы рассматриваем ее в целом, в

непрерывной взаимосвязи ее движения, проходящего сквозь все эти моменты.

Доколе человечество и, стало быть, каждая его часть еще погружены в это

мифологическое движение, доколе их — скажу так — несет на себе этот поток,

дотоле они находятся на пути к истине; лишь тогда, когда народ изымает себя

из этого движения и предоставляет вести этот процесс в его поступательном

развитии иному народу, он начинает впадать в заблуждение и пребывает в

ложной религии.

Не какой-то отдельный момент мифологии, лишь процесс в целом — истина.

Различные же мифологии — это лишь различные моменты мифологического

процесса. В этом смысле, конечно, всякая взятая по отдельности

политеистическая религия ложна (ложен, к примеру, и относительный

монотеизм), однако, если рассматривать политеизм как целое его

последовательных моментов, он есть путь к истине и в этом смысле сам есть

истина. Отсюда можно было бы кому-нибудь вывести: самая последняя,

объединяющая все свои моменты мифология — вот истинная религия. Так это и

есть — известным образом в той мере, в какой истина вообще достижима в

процессе (какой мы принимаем), предпосылкой которого является отчуждение от

божественной самости; божественная самость отсутствует, правда, в

мифологическом сознании, однако присутствует образ и подобие Бога. Образ —

не то, что сам предмет, и в то же время он все равно как сам предмет — в

этом смысле образ содержит истину; но поскольку он не есть сам предмет,

постольку образ и не есть истинное. Именно так, в таком смысле, в последнем

мифологическом сознании восстанавливается образ истинного Бога, но это не

значит, что тем самым тут дано отношение к божественной самости, т. е. к

самому истинному Богу, доступ к которому открывает лишь христианство.

Монотеизм, к какому приходит мифологический процесс,- он не ложный (вообще

не может быть ложного монотеизма), но по сравнению с истинным,

эзотерическим он только экзотерический монотеизм.

Политеистические религии, взятые по отдельности, ложны, но в том смысле,

однако, в каком истины, т. е. той истины, что присуща вещи в пределах

целого и как моменту целого, нет ни в одной вещи природы, коль скоро она

обособлена от движения, проходящего сквозь все, или коль скоро она

выброшена из этого движения и осталась лишь мертвым осадком. Не только те

языческие народы, существование которых продолжается и по сей день, как,

например, индийцы, пребывают в совершенно тупом отношении к предметам

своего суеверного почитания, но, в сущности говоря, у обыкновенного грека

тоже не было какого-либо иного отношения к Богам его наличной, раз и

навсегда остановившейся религии. Ложная религия как таковая — это всегда

лишь мертвый, обессмыслившийся остаток процесса, который в своей

целостности есть истина. Любые практические действия, какие основываются на

неведомой уже взаимосвязи или на уже непонятном процессе,- это суеверие,

суперстиция. Уже издавна задавались вопросом об этимологии, т. е. исконном

значении, этого латинского слова. Одни считали, что это слово поначалу

характеризовало верования, касавшиеся душ умерших; субъекты суеверия тут

названы, но самое главное (именно само суеверие) не выражено. Еще лучше

было бы, однако, сказать, что любая ложная религия — это только superstes

quid — оставшееся от того, что более не понимается. Неких Богов, вероятно

таинственных, римляне называли praestites; можно поэтому допустить, что эти

же Боги в более древней форме именовались superstites с тем же значением

(предстоящих Богов).

Итак, в соответствии со всем только что обсужденным можно было бы сказать,

что политеистические религии подобны обессмысленному целому, они словно

развалины опрокинувшейся системы; однако такой аналогией не объяснить

возникновения. Единство надо искать не в прасистеме, которую когда-то ранее

понимали, а в процессе, которого уже не понимают, но в котором не просто

субъективная (для захваченного процесса человечества) истина, а истина в

себе, объективная истина; и то самое, что раньше не считали возможным, о

чем даже не думали, то самое вытекает теперь как необходимое следствие из

выдвинутого нами способа объяснения, а именно истина заключена в мифологии

как таковой, т. е. в мифологии постольку, поскольку она есть процесс,

сукцессивный политеизм.

Весьма желательно воспользоваться последним полученным нами результатом,

чтобы представить в виде схемы краткий обзор различных взглядов, какими

предстают они, если исходить из объективной истины в качестве главной точки

зрения. Замечу одно: при такой классификации взгляды отчасти располагаются

в ином порядке, нежели в нашем развитии, и это лишь естественно, так как

наше рассуждение исходило из вопроса о том, как понимались мифологические

представления, и, следовательно, тогда речь могла идти лишь о возможной

субъективной истинности.

А.

В мифологии вообще нет истины; мифология

1) либо понимается чисто поэтически, и истина, какая обнаруживается в ней,

чисто случайна;

2) либо же она состоит из бессмысленных представлений, порожденных

невежеством, позднее развитых поэзией