России, природа социального и морального зла, роль государственности и православия в социальном и духовном возрождении России.
Становление философских взглядов Ильина началось с увлечения системой Гегеля. В 1918 году он пишет блестящую, не потерявшую научную ценность по сей день работу «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека». Однако в дальнейшем под воздействием идей православия, религиозно-философских и нравственных исканий русских мыслителей Ильин критически пересматривает свое отношение к философии Гегеля, выступая против построения системы и сведения философского познания к логико-теоретическим обоснованиям. Ильин приходит к убеждению, что философ должен сформировать собственный духовный опыт, прежде чем приступать к исследованиям. Так, чтобы изучать нравственные проблемы, надо, считал Ильин, самому пережить живой опыт любви, страданий, борьбы; создание плодотворной теории познания также невозможно, если философ сам не работал в качестве исследователя, не пережил акт открытия истины и ее проверки. Собственный духовный опыт необходим философу при изучении правосознания, религиозной веры, искусства. Ильин формулирует основное правило, которому должен следовать философ: «сначала — быть, потом — действовать и лишь затем из осуществленного бытия и из ответственного, а может быть, и опасного, даже мучительного делания — философствовать».
Свой духовный нравственный опыт, сформировавшийся в актах переживания по поводу судьбы России и вынужденной эмиграции, Ильин выговорил в работе «О сопротивлении злу силой» (1925). «Разложению и гибели» России, утверждал он, способствовали идеологические заблуждения и предрассудки русской интеллигенции конца XIX — начала XX веков и, прежде всего, учение Л. Н. Толстого о непротивлении злу силой. Критически анализируя это учение, Ильин одновременно преследовал цель — метафизически оправдать борьбу «белого воинства» против большевиков. Зачем понадобилось такое оправдание?
Претендуя на единственно верное истолкование Христова откровения, Толстой учил, «что любовь исключает меч; что всякое сопротивление злодею силою есть озлобленное и преступное насилие; что жизненное и патриотическое дезертирство есть проявление святости…». Осуждая внешнюю борьбу со злом как «неестественную и неплодотворную», он, правда, не отрицал возможность самопринуждения, т.е. насилия «духа над плотью» в пределах только своего тела. Насилие же, направленное на другого, объявлял грехом, на том основании, что любой другой человек сам способен к верному «самоуправлению изнутри». Всякая попытка пресечь зло, исходящее от деяний других людей, рассматривалась Толстым как вторжение в Божие дело и даже прямое отрицание Бога. «Лучше умереть или быть убитым, — учил он, — чем пустить в ход насилие». Если учесть, что белогвардейцы чтили православную веру, то легко представить, какие духовно-душевные муки испытывали многие из них, приняв учение Толстого и одновременно подняв меч борьбы. Ильин в заостренной форме ставит вопросы, передающие суть данной трагической ситуации: «Может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силой? Может ли человек, верующий в Бога …не сопротивляться злу мечом и силой?»
Чтобы дать ответ на поставленные вопросы, Ильин определяет предварительно сущность зла и его «местонахождение»: «зло начинается там, где начинается человек», и истинное местонахождение его — не человеческое тело, а «душевно-духовный мир». Сущность зла в отвращенности от Божественного. Внутренне сопротивляться злу учит всякая зрелая религия, в особенности восточное православие, которое в лице своих аскетов (Антония Великого, Макария Великого, Ефрема Сириани-на, Иоанна Лествичника) дало образцы внутренней «брани» со злыми помыслами в длительном религиозно-нравственном самоочищении души. Эти процессы духовного самовоспитания всегда сопровождаются самопринуждением. Неспособность человека к душевному и телесному ограничению с помощью самопринуждающей воли является причиной многих зол: лени, дурных привычек, азарта, запоя и т.д.
Становление внутренней культуры человека невозможно без самопринуждения. До этого пункта взгляды Ильина и Толстого совпадали. Дальше начинались расхождения: Толстой осуждал борьбу с внешним злом, Ильин признавал ее на том основании, что есть люди, которые каждым своим поступком доказывают неспособность самоуправлять своей волей и направлять ее на искоренение зла внутри себя. Это внутреннее зло (жадность, корысть, жестокость и т.д.), направляясь во вне, становится причиной горя и страданий других людей, что делает оправданным применение внешнего, вначале психического, принуждения по отношению к автономной воле «злых» людей, с целью помочь им активизировать собственные духовные усилия на борьбу с внутренним злом. Но психическое понуждение извне зачастую оказывается малоэффективным и тогда остаются два исхода: или предоставить людям свободу в их злодеяниях, или прибегнуть к физическому принуждению, которое Толстой считал злом и путем дьявола.
Всегда ли физическое принуждение является насилием, а следовательно, злом? На этот вопрос Ильин отвечал категорично: «Нет», проводя различие между принуждением и насилием. Насилие есть деяние необоснованное, произвольное, преступающее рамки дозволенного. Оно исходит из злой души и направляет на зло. Принуждение же исходит от доброжелательной души и цель его — понудить неокрепшую в моральном плане душу к благу. Нравственная ценность внешнего физического принуждения зависит «от состояния души и духа физически воздействующего человека». Ильин ни в коей мере не считал физическое принуждение главным средством борьбы со злом. Ведь зло, с его точки зрения, имеет душевно-духовную природу, а потому победить его, превратить в добро можно только из глубины собственных духовных усилий.
Но тогда возникает вопрос: оправдано ли применение физического принуждения или прав Толстой, что надо «предоставить других — самим себе»? Ильин разъясняет, что внешнее принуждение имеет троякую цель: во-первых, предотвратить совершение злодеяния; во-вторых, оградить других людей от злодеяния и его отравляющего воздействия на их души, избавить других от страха за свою жизнь, свободу и т.д.; в-третьих, удержать других людей от соблазна встать на путь злодейства. Следовательно, «физическое пресечение и понуждение могут быть прямою религиозною и патриотическою обязанностью человека». Исполняя эту обязанность, человек становится участником великой битвы между слугами Бога и силами дьявола. В этой битве ему придется не только обнажить меч, но взять на себя бремя человекоубийства, что христианская религия относит к неправедным действиям. Путь меча одновременно и обязательный и неправедный. Обязательный в том смысле, что «христианин призван идти по стопам Христа: как Он — принять мир и не принять зла в мире»; повести со злом жизненно-смертную борьбу и готовиться к приятию смерти от руки отвергнутого зла. Неправедный, ибо Божья заповедь гласит: «Не убий!» Тот, кто поднялся на борьбу со злодеем, как врагом Божиим, попадает в «нравственно-трагическую» ситуацию: надо взять меч и применить силу и в то же время не опрокинуться в бездну греха, остаться на духовной высоте, что невозможно без непрестанной «заботы о религиозном очищении своей души и своей воли». Поэтому для сопротивления злу силой нужны «лучшие люди, сочетающие в себе благородство и силу», ибо только они смогут побороть ту духовную опасность, которая подстерегает их на пути борьбы со злодеями.
Очищение души — основное условие победы в борьбе со злом. В древнерусской православной традиции возле воина, как носителя меча, всегда был монах-духовник, который помогал воину постоянно проверять цель своего служения и очищать душу. «И воин не падал под тяжестью своего бремени; и монах не отвертывался от бремени мира». «Так слагается, — писал Ильин, один из самых трагических парадоксов человеческой земной жизни: именно лучшие люди призваны к тому, чтобы вести борьбу со злодеями — вступать с ними в неизбежное взаимодействие, понуждать их злую волю, пресекать их злую деятельность и притом вести эту борьбу нелучшими средствами, среди которых меч всегда будет еще наиболее прямым и благородным».
Поднимая вопрос о моральной оправданности, условиях и границах использования силы для искоренения социального и морального зла, Ильин пытался возродить религиозную и государственную мудрость восточного, и особенно русского, Православия.
Развернутое исследование тех основ духовности, без которых нельзя брать меч и начинать борьбу со злом во всех его видах, Ильин дает в работе «Путь духовного обновления» (1935). Почему «обновления»? Мыслитель был уверен, что современный мир переживает глубокий религиозный, духовный и национальный кризис. Выйти из него можно, если каждый человек начнет работу по одолению соблазнов безбожной цивилизации, глубоко укоренившись в своем «собственном, выстраданном и вымоленном духовном опыте…». «Надо самому начать быть по-новому», отказаться от соблазна видеть смысл жизни в самой жизни, обратиться на познание истины, созерцание красоты, совершение добра, общение с Богом. Размышляя о духовных основах человека — вере, любви, свободе, совести, Ильин выделяет среди них в качестве самых важных и непременных — веру и любовь. Свобода сотворяется верой и любовью, а совесть движется ими. На вере, любви, свободе строится семья — первый естественный и священный союз между людьми, который учит их духовному единству. «Родина постигается любовью и строится верою. И национализм есть…любовь к своеобразной духовности своего народа и вера в его творческие богоданные силы». Ильин был уверен, что без любви и веры невозможно правосознание, сильная государственность, справедливая организация экономической жизни.
Показав духовные основы индивидуального и социального бытия, Ильин пишет работу «Путь к очевидности» (1954), в которой делает упор на осмыслении природы духовности, творческого акта, созидающего культуру. Будучи православным мыслителем, он понимает духовность как развитый, полный и глубокий религиозный опыт евангельской веры, в основании которого лежит «сердце», т.е. живое и деятельное чувство любви к Богу, к человеку и ко всему живому. Европейское же человечество построило культуру без «сердца», культивируя только волю и мышление. Но мышление без сердца равнодушно, машинообразно, холодно и цинично: ему все равно, что изучать, оно безучастно к священным основам жизни. Бессердечная же воля, будучи безжалостной, напористой, приводит к злому произволу в политике, искусстве, праве, экономике и т. д., превращаясь в «злую энергию души». Кризис «бессердечной» евоопейской цивилизации имеет духовную природу, а потому преодолеть его можно только при условии внутреннего духовного обновления людей, о котором будут свидетельствовать исходящие от них лучи «живой доброты, сердечного созерцания, совести и мужественно-спокойной веры».
Ильин призывал людей понять, что их судьба зависит от того, что они сами излучают в мир, в какой мере они способны осваивать и накапливать духовно-нравственный опыт.
Огромное количество работ Ильин посвятил размышлениям о судьбе России в современном мире, о роли революции 1917 года, о сущности большевизма, национализма, русской идеи и т.д. Так, ставя вопрос, что будет с Россией в посткоммунистический период, он пророчески предсказывал неизбежность опрокидывания на первых порах страны в хаос. Выход из него Ипь-ин видел в установлении «национальной диктатуры», задача которой быстро выделить из народа «наверх» «трезвых и честных патриотов». Демократия, введенная немедленно после тотального коммунизма, продлит хаос «на непредвидимое время и будет стоить жизни огромному количеству людей, как виновных, так и невинных». Одна из задач национальной диктатуры состоит в защите России «от врагов и расхитителей».
Живя на Западе, Ильин воочию убедился в том, что Западу «нужна слабая Россия, изнемогающая в смутах, в революциях, в гражданских войнах и в расчленении… Россия с убывающим
