истинность зависит от включения термина «животное» в определение человека как разумного животного.]].
Среди сочинений Абеляра есть работа под названием Sic et Non («Да и Нет»), в которой собраны противоречащие друг другу библейские и теологические утверждения. Историческое значение этого произведения определяется тем, что оно сыграло важную роль в развитии схоластического метода, состоящего в формулировке различных мнений и обосновывающих их доводов и в попытке решить возникшие таким образом проблемы. Правда, в Sic et Non противоречащие друг другу или несовместимые утверждения обычно приводятся без какой бы то ни было попытки их гармонического соединения. Однако эта работа, несомненно, должна была дать студентам материал для размышлений и упражнений в диалектическом мастерстве. У нас нет причин заключать, что Абеляр считал невозможным найти такие решения поставленных проблем, которые были бы согласны с христианской верой. Помимо того, что даже в Sic et Non Абеляр изложил некоторые собственные мнения, его положительные теологические взгляды развиты в таких сочинениях, как Theologia Christiana («Христианская теология»), комментарий к Посланию к Римлянам и трактат «О Троице», Возможно, Абеляр был рационалистом в том смысле, что пытался понять и обосновать содержание христианской веры. А некоторые его мысли вызвали враждебную критику и обвинения в ереси.
Однако у нас нет достаточных оснований ни изображать его рационалистом в современном расхожем смысле термина, ни считать, что основной задачей его Sic et Non была дискредитация христианской веры[[144 . Слова из письма Абеляра к Элоизе достаточно известны: он утверждал, что не хотел бы быть ни философом, если бы это подразумевало отказ от проповеди апостола Павла, ни Аристотелем, если бы это предполагало отпадение от Христа (Письмо 17).]].
В работе Sdto teipsum («Познай самого себя») Абеляр обращается к этическим темам, хотя и не все предметы, о которых он здесь рассуждает, были бы сегодня отнесены к ведению моральной философии. Отличительная черта этого произведения — особое внимание, уделяемое намерению.
Действия, рассматриваемые исключительно как таковые, морально нейтральны. Именно намерение возводит их в ранг моральных, делая хорошими или дурными. Правда, существуют склонности, которые могут быть охарактеризованы как хорошие или дурные, однако дурная склонность как таковая не является грехом[[145 . См — Sdto teipsum, 3; Migne, PL, 176, col. 639A.]]. Ведь человек может с ней бороться, и эта борьба заслуживает похвалы. О грехе можно говорить, когда человек уступает злу или, точнее, не воздерживается от действия, которое не должен совершать[[146 . Абеляр выражает свою мысль в отрицательной форме, чтобы показать, что грех не является положительной сущностью, но представляет собой отсутствие должного порядка человеческой воли.]]. Если спросят, что значит уступать злу, следует ответить: это значит действовать, пренебрегая божественной волей. Грех состоит, по существу, в извращенной воле, во внутреннем презрении или равнодушии к божественной воле, тогда как хороший поступок предполагает внутреннее уважение к божественной воле. Внешнее действие ничего не добавляет. Если палач, повинуясь закону, вешает человека из уважения к справедливости и праву, его внешнее действие таково же, как если бы он повесил человека по мотивам личной мести или неприязни. Различие привносится именно намерением. Нравственный статус человеческих действий не может зависеть от их последствий, ибо последствия наших действий отнюдь не всегда нам подконтрольны. Таким образом, решающую роль играет намерение.
Уравнивая грех с презрением к божественной воле, познается ли она через естественный закон (посредством разума) или благодаря заповедям Бога, сообщенным в откровении, Абеляр считает, что неведение божественной воли делает невозможными виновность или греховность. По его утверждению, человек не виновен в презрении к Богу, если противоречит истине по неведению или не поступает против своей совести[[147 . Safeteipsum, 12; Migne, PL, 176, col. 667. Мысль Абеляра, что неведение освобождает от виновности, была осуждена собором в Сансе.]].
Поскольку о нравственной жизни человека Абеляр размышляет как христианин, он рассматривает и такие темы, какие нынешний философ морали, скорее всего, предоставил бы теологу. Однако было бы анахронизмом ожидать чего-то другого, так как христианин и впрямь может рассуждать о нравственной жизни человека только с позиций христианина. Во всяком случае, наиболее яркой чертой этики Абеляра является выделение намерения и личной совести как субъективной этической нормы. Конечно, он мог преувеличивать роль намерения за счет преуменьшения значимости других факторов, о которых следовало бы помнить.
Однако никто не утверждает, что этика Абеляра является законченной и сложившейся, зато с полным правом можно сказать, что он привлек внимание к интересным и важным моральным проблемам, рассмотрел их и способствовал повышению уровня этического обсуждения.
Школы 12-го столетия
О монастырских и кафедральных школах уже упоминалось в связи с Каролингским возрождением. Школы при монастырях, естественно, были прежде всего «внутренними» и предназначались главным образом для молодых монахов и тех, кто готовит себя к монашеской жизни, хотя некоторые монастыри имели также «внешние» школы. В XI в. некоторые монастырские школы, например школа в Веке, привлекали учеников из разных мест. Кафедральные школы также были клерикальными, т. е. занимались обучением клириков, принадлежавших к религиозным орденам. В XII в. некоторые из этих школ были знаменитыми центрами учености — например Шартрская и Парижская.
Исследования в области права и медицины сначала сосредоточивались в Италии. В некоторых итальянских городах, например в Павий, существовали городские школы права, но в XI 1 в. всех их затмила Школа в Болонье. В Болонье в первой половине века выступал Ирнерий с лекциями и комментариями к Кодексу Юстиниана. И именно здесь камальдолийский монах Грациан создал кодекс канонического права, который облегчил обучение квалифицированных правоведов и юристов для нужд Церкви. Если говорить о медицинских исследованиях, то первый важный центр находился в Салерно. В XI в.монах Константин из Монте-Кассино перевел с арабского языка на латинский некоторые трактаты Гиппократа и Галена, и именно в Салерно зародилось и получило развитие профессиональное обучение из Школы ХII столетия врачей, основанное на греко-арабской медицине. Впоследствии выдающуюся роль стали играть другие медицинские центры, такие, как Монпелье во Франции. Но в конце XI в. главным центром медицинских исследований был Салерно.
В первой половине XII в. процветала школа в Оксфорде, где Роберт Пуллен, впоследствии кардинал, читал лекции по теологии; потом он перебрался в Париж. Правовед Вакарий Ломбардский, который в середине века приехал в Йорк, впоследствии преподавал в Оксфорде. Что касается Парижа, то на протяжении XII столетия парижские школы постепенно выдвигались на передний план и уже привлекали учителей и учеников из других городов.
Болонья, Париж и Оксфорд впоследствии стали знамениты своими университетами. В этой главе мы рассматриваем главным образом школы, которые достигли расцвета и пережили упадок в XII в. Во Франции региональные или местные школы, такие, как Шартрская и Ланская[[148 . Школа в Лане переживала floreat, когда там учили теологии Ансельм Ланский (ок. 1050-1117) и его брат Ральф. Как мы знаем, Абеляр некоторое время учился теологии у Ансельма Ланского.]], совершенно померкли перед Парижским университетом.
Обычно в историях философии говорится, что в XII в. Шартр был центром гуманитарных наук. Так оно и было — в том смысле, что здесь культивировались свободные искусства.
Так, Бернар Шартрский, который возглавлял школу в 1119-1124 гг, превозносился Иоанном Солсберийским как замечательный учитель латинской грамматики[[149 . Иоанн Солсберийский не учился в Шартре, во всяком случае в период преподавательской деятельности Бернара. Должно быть, он получил эту информацию от учеников Бернара.]]. Далее, Тьерри (Теодорик) из Шаргра[[150 . Помимо работы Heptateuchon, посвященной свободным искусствам, Тьерри написал комментарий к De lmentione Цицерона, к книге Бытия и трактату Боэция о Троице.]] составил собрание текстов о семи искусствах, известное как Heptateuchon, и Иоанн Солеберийский хвалил его как прилежнейшего исследователя. Тот же достопочтенный англичанин называл Гильома из Конша самым одаренным грамматистом после Бернара.
Необходимо помнить, однако, что семь свободных искусств, составлявших квадривиум и тривиум, в эпоху раннего средневековья были основой всякого образования. Их изучение не было характерной особенностью Шартрской школы, хотя, возможно, они играли здесь гораздо более значительную роль, чем в некоторых других школах, знаменитых, например, теологическими исследованиями. Что еще важнее, восхваление Иоанном Солсберийским Тьерри и Гильома из Конша не доказывает, что эти люди действительно преподавали в Шартре. Известно, что Тьерри учительствовал в Париже, а в 1141 г. стал канцлером школы в Шартре. Возможно, он преподавал здесь еще до отъезда в Париж, или уже став канцлером, или же и в тот и другой период своей деятельности, однако надежного подтверждения этому мы не имеем. Что касается Гильома из Конша (ум. ок. 1154 г.), то он, видимо, был учеником Бернара Шартрского; но наиболее вероятно, что Иоанн Солсберийский почти три года был его слушателем в Париже[[151 . Противодействие, вызванное преподаванием Гильома в Париже, вынудило его удалиться в родную Нормандию, где он стал учителем будущего короля Англии Генриха II.]]. Хотя он, может быть, и преподавал в Шартре, мы не можем это доказать. Другими словами, панегирики Иоанна Солсберийского по адресу учителей, так или иначе связанных с Шартром, отнюдь не доказывают, что они действительно преподавали в школе этого города.
В области философской спекуляции Шартрская школа XII в. традиционно ассоциировалась с платонизмом. Главный довод в пользу этого мнения — использование шартрианцами платоновского «Тимея». Так, у Бернара Шартрского, которого Иоанн Солсберийский называл «наисовершенным платоником нашего времени»[[152 .Metalogcon, 4, 35.]], обнаруживается влияние этого платоновского диалога, когда он утверждает, что материя существовала в бесформенном или хаотическом состоянии, что из этого беспорядка возник порядок и что природа есть организм, получивший форму от души мира. Далее, Гильом из Конша, по крайней мере учившийся в Шартре, почерпнул свои космологические идеи главным образом из «Тимея», дополнив их из других источников, например Макробия. Гильом известен также отождествлением мировой души, о которой говорилось в «Тимее» Платона, со Святым Духом. Он, несомненно, имел в виду творческую активность Бога и Дух, носящийся над водами[[153 . Быт. 1-2.]]. Однако его теория вызвала недоумение и бурное противодействие, и во втором варианте комментария к «Тимею» он отказался от нее, заметив, что является христианином, а не членом Академии.
Идея гармоничного соединения Аристотеля и Платона восходит к античности. И хотя мыслители, которых принято связывать с Шартром, не слишком хорошо знали Аристотеля[[154 . Честно говоря, Платона они тоже знали не очень хорошо. Однако они располагали Боэциевым переводом «Тимея» или частями его.]], у них заметно желание сочетать платоновскую теорию вечных идей, или форм, с аристотелевской теорией имманентных форм, или умопостигаемых структур, благодаря которым всякая материальная вещь есть вещь данного вида. Например, Бернар Шартрский провел различение между, с одной стороны, вечными идеями, или архетипами, Платона и Августина и, с другой, — «врожденными формами» (formae nativae), которые
