науки и философию и «обескуражен внешним изложением Закона»[[242 . Ibid, p. 5.]] и неоднозначным или двусмысленным языком, есть несколько выходов. Он может последовать тому, что считает требованием интеллектуальной честности, и отречься от Закона или твердо держаться того, что, как он уверен, является смыслом Писания и Закона, и противостоять настойчивым требованиям своего разума. Его ум находится в колеблющемся состоянии. Маймонид хочет показать, что в такой ситуации необязательно выбирать один из этих двух путей. Ведь человек может прийти к пониманию внутреннего смысла Писания и Закона и увидеть, что он согласуется с учением подлинной философии, а если и выходит за ее рамки, то из-за ограниченности человеческого разума, оставляющей место для пророческого откровения.
Едва ли можно отрицать, что «Путеводитель колеблющихся» — книга весьма озадачивающая. Прежде всего, не вполне ясна собственная позиция Маймонида. Его восхищение исламским мыслителем аль-Фараби наводит на мысль, что Маймонид считал философию проясняющей истину религии, обнаруживающей, так сказать, рациональную истину, выраженную в религиозных учениях в мифической или образной форме. Однако можно сказать и что он явно ставил пророческое озарение выше философского рассуждения. С другой стороны, Маймонид признает педагогическую роль противоречия и непоследовательности. Он упоминает, конечно, о случаях, в которых явные или prima fade противоречия могут быть разрешены, но отмечает также, что, «говоря об очень темных предметах, необходимо утаивать одни стороны и раскрывать другие»[[243 . Ibid. p. 18.]], и утверждает, что в таких случаях иногда бывает необходимо использовать одну посылку в одном месте, а противоречащую ей посылку — в другом, позаботившись, чтобы «простонародье ни в коем случае не знало о противоречии»[[244 . Ibid.]]. Читатель предупрежден, что с такой процедурой он столкнется в «Путеводителе колеблющихся», т. е. Маймонид намерен затруднить понимание для читателей со скудными интеллектуальными способностями, тогда как философски одаренные смогут одолеть камни преткновения, какими вымощен путь для менее талантливых, которые — как, вероятно, считает автор — не способны понять внутренний смысл учений и верований.
Действительно, Маймонид ясно говорит, что и большую часть естественных наук, и божественную науку «должно утаивать от толпы»[[245 .1bid,p.42.]].
Маймонид начинает с обсуждения речения, приписываемого Богу, а именно: «сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему»[[246 . Быт. 1:26.]], и разъясняет, что оно не должно быть понято в таком смысле, из какого бы следовало, что Бог телесен. Анализируя это и другие речения, он показывает читателю, как тот должен или не должен думать о Боге. Мы можем сказать, следовательно, что, прежде чем браться за доказательство существования Бога, Маймонид проясняет понятие того, чье существование намерен доказать. Иначе говоря, сначала он разъясняет, что означает слово «Бог», или, во всяком случае, что оно должно, по его мнению, означать, или что он намерен понимать под этим термином. В первой части «Путеводителя колеблющихся» он рассматривает этот вопрос весьма подробно.
Он разъясняет, например, что в Боге совсем нет множественности и что, приписывая Богу множество атрибутов, мы имеем в виду (или должны иметь в виду) множество действий Бога — если, конечно, мы не просто отрицаем, что Бог лишен какого-то из совершенств.
Последний момент немаловажен. Формулируя положительные утверждения о Боге, например о его мудрости, мы используем неопределенные термины. Мы не знаем, что они означают применительно к Богу, но знаем лишь, что они нечто отрицают. Сказать, например, что Бог всемогущ — значит сказать, что он не немощен. Божественная мощь как таковая есть божественная сущность; она превосходит человеческое понимание. То же самое можно сказать и по поводу утверждения о существовании Бога. Сказать, что Бог не существует — в том смысле, что мир самодостаточен и в нем нет никакой божественной реальности, — значило бы сказать нечто ложное. Следовательно, мы должны признать, что Бог существует. Это утверждение истинно, однако существование Бога «не согласуется с понятием о том существовании, которое присуще нам»[[247 . Qwde of the Perplexed, p. 144.]].
Следовательно, признание, что мы знаем о Боге скорее то, что он не есть, нежели то, что он есть, выражает для Маймонида должную человеческую установку перед лицом божественной тайны и трансцендентности. Критик мог бы возразить, что этот акцент на отрицании — весьма слабое основание для доказательства существования Бога. Может быть, Маймонид и впрямь намерен доказать существование неизвестно чего? Философ, вероятно, ответил бы так; он хочет показать, что конечные вещи, входящие в сферу нашего опыта, должны зависеть в своем существовании от реальности, отличной от нас самих, превосходящей человеческий опыт и понимание, а для этой цели не нужно положительного познания природы божественной реальности.
Маймониду прекрасно известно, что доказательства существования Бога включают в себя посылки. В начале второй части «Путеводителя колеблющихся» он перечисляет двадцать пять посылок, истинность которых, как он уверяет читателя, была доказана Аристотелем и его последователями. Для доказательства он добавляет еще одну посылку: вечность мира. Эта проблема подробно обсуждалась им уже в первой части. Маймонид разъяснял: хотя он убежден, что время имело начало, он убежден также, что философия так и не преуспела в доказательстве того, что мир не существовал вечно. Доказательства существования Бога, следовательно, не должны зависеть от решения вопроса о том, существовал или не существовал мир извечно. В сущности, это означает, что вечность мира нужно принимать в качестве посылки доказательства. Если мы можем доказать существование Бога, даже исходя из этой предпосылки или посылки, такое доказательство сохранит свою ценность a fortiori, если мир не существовал от века. Если же мы признаем, что мир имел начало во времени, и станем доказывать, что его должен был создать Бог, естественным следствием отсюда будет, что в случае ложности посылки Бог не существовал бы или, во всяком случае, его существование нельзя было бы доказать.
Для доказательства существования Бога Маймонид использует аргумент Аристотеля, обосновывающий существование первого, или верховного, неподвижного и нетелесного двигателя, и излагает данный аргумент несколькими способами. Он использовал также аргумент Авиценны, согласно которому существование «возможных» вещей (вещей, которые начинают и перестают существовать) предполагает существование сущего, которое не может не существовать, — необходимо сущего. Если бы такого сущего не было, ничего бы не существовало. Ибо просто возможное не может быть причиной собственного существования. Далее, в абсолютно необходимом сущем, Боге, существование и сущность должны быть тождественны. Ведь необходимо сущее существует в силу того, что оно есть. Его сущность е‹пъ его существование. В других сущих, однако, существование есть «акциденция», или случайное определение[[248 . Провозглашая существование акциденцией тварей, Маймонид следует за аль-Фараби.]].
Мир авиценновского аристотелизма был пронизан необходимостью. Первая подчиненная интеллигенция с необходимостью происходила из Бога, вторая — из первой и т. д., вплоть до земного мира. Бога, конечно, не принуждало чтото внешнее; но все другие, отличные от него вещи обрели бытие благодаря процессу эманации, который предполагает необходимость. Этот взгляд на мир, однако, был неприемлем для Маймонида, который полагал, что иудаизм включает веру в свободное творение мира Богом. Первопричиной всех вещей является «воля Бога и его свободный выбор»[[249 . Guide of the Perplexed, p. 409.]].
Что касается индивидуальной вещи, то «если хочет, он заставляет вещь исчезнуть, а если хочет, заставляет ее сохраняться»[[250 . Ibid, p. 332.]]. Это, возможно, не вполне согласуется с Маймонидовой доктриной провидения, согласно которой Бог наблюдает за человеческими существами, тогда как события, затрагивающие другие вещи, обусловлены «чистой случайностью»[[251 . Ibid, p. 471.]]. Однако ясно, что Маймонид приписывает творение мира свободному выбору Бога, и это вполне понятно, ибо он действительно хочет сказать и говорит, что мир не существовал вечно. Иными словами, если он желает оставить место для религиозной веры во временное начало мира, ему вряд ли удастся изобразить творение как следующее из вечной мысли Бога. В этом случае мир существовал бы вечно. Поэтому Маймонид заявляет, что в своей мудрости Бог свободно соизволил сотворить мир так, чтобы существовал мысленно определимый первый момент времени.
Критик мог бы с полным основанием возразить, что, согласно Маймониду, божественная мысль и воля тождественны неменяющейся и неизменной божественной сущности.
Можно также возразить, что поскольку, согласно Маймониду, такие термины, как «мыслящий», «знающий» и «волящий», применительно к Богу неопределенны, то утверждение, что сотворение мира было обусловлено свободной волей и выбором Бога, ни о чем не говорит. Вероятно, философ ответил бы, что утверждение о свободном творении мира Богом эквивалентно утверждению, что Бог создал мир не в силу необходимости. Мы знаем скорее, чего Бог не сделал, нежели что он сделал. Мы не можем понять, как Бог создал мир. Это событие представляется нам чудом[[252 . Если мы принимаем мысль о свободном творении мира Богом, то можем признать также возможность чудесного вмешательства в природу. Отоода не следует, что Маймонид буквально воспринимает чудесные события, о которых повествуется в Ветхом Завете. Однако в принципе он допускает чудеса.]].
Подобно Аристотелю, Маймонид рассматривает этические проблемы в социальном контексте. Есть две цели моральных предписаний — обеспечить человеку «благополучие души и благополучие тела»[[253 . Guide of the Perplexed, p. 510.]]. Но эти цели могут быть достигнуты только «посредством политического объединения, ибо уже известно, что человек является политическим по своей природе»[[254 . Ibid, p. 511, Разумеется, слово «политический» надо понимать в аристотелевском смысле. Говорить о политической природе человека — значит говорить о его общественной природе, о том, что человек может совершенствовать себя только как член человеческого общества и только благодаря тому, что является таковым. Это не означает, что он должен быть политиком в современном смысле термина.]]. Маймонид, однако, не просто аристотелик. Он иудей и крупный авторитет в области Закона. И он полагает, что упомянутые цели могут быть достигнуты благодаря следованию «истинному Закону»[[255 . Ibid.]], т. е. Закону Моисея, который наделяет человека благополучием души и тела «посредством упразднения взаимных прегрешений и посредством обретения благородного и добродетельного характера»[[256 . Ibid]]. Другими словами, совершенствование человека в обществе, выступающее целью морального поведения, осуществляется через соблюдение Моисеева Закона, как он понимается и развивается в иудейской традиции. Этот Закон предполагает или включает в себя определенные правильные верования, например веру в существование и единство Бога и в обязанность человека повиноваться Богу.
Идея закона сама по себе может предполагать идею произвольных повелений, или заповедей. Но Маймонид желает, конечно, соединить и сплавить воедино Моисеев Закон и философскую этику, а потому ищет причины или основания обязательности предписаний Закона. Он утверждает, что все они оправдываются своей полезностью, являясь средствами достижения благополучия души и тела. Однако Маймонид считает, что необходимо провести различение. Полезность определенных предписаний достаточно ясна. Например, человеческое общество не достигает благоденствия, если в нем будет дозволено
