степени.
Под «любовью» он понимает любовь к благу ради него самого. Он согласен с Аристотелем, что человек имеет естественную склонность стремиться к счастью или самосовершенствованию. Однако он не считает, что человек ограничивается такой любовью и к другим людям, и к Богу, которая была бы средством для его самосовершенствования. В соответствии с христианской верой любовь Бога к другим существам — не средство для достижения им собственной пользы. Он любит их альтруистически. Любовь Бога есть мера любви. И человек, который любит Бога свободно, поскольку Бог есть то, что он есть, т. е. абсолютная благость, является, так сказать, христианским человеком. Разумеется, Скот не желает принизить деятельность и достижения разума. Однако в его признании превосходства воли над разумом можно усмотреть лежащее в основе схоластического спора о силах или способностях противопоставление христианской любви и философского рационализма.
Подчеркивание Скотом значения любви находит выражение в его этике. Бог есть бесконечная благость и высший предмет любви. Поэтому фундаментальная этическая норма предполагает, что Бога надлежит любить ради него самого и превыше всех вещей. А основной запрет состоит в том, что Бога нельзя ненавидеть или поносить. Эти предписания неизменны. Бог никогда не может ни приказать ненавидеть себя, ни запретить любить себя, поскольку такие повеления несовместимы с божественной природой. Любовь к Богу никогда не может быть неправедной, а ненависть к Богу никогда не может быть праведной.
Если любовь к Богу — фундаментальное и неизменное моральное предписание, то отсюда, согласно Скоту, следует, что человеческое деяние не может быть морально благим, если оно не мотивировано — явно или скрыто — любовью к Богу[[401 . Человеку не надо, совершая каждый поступок, сознательно говорить себе, что он совершает его ради любви к Богу. Однако, с точки зрения Скота, каждый поступок должен хотя бы неявно определяться любовью к Богу.]]. Впрочем, отсюда не следует, что человеческое деяние, мотивированное иначе, обязательно дурно. Оно дурно, если несовместимо с любовью к Богу. Однако поступок может быть совместим с любовью к Богу, не будучи соотнесен с Богом ни явно, ни скрыто. Например, человек, совершенно не верящий в Бога, может подать бедняку милостыню из жалости. Его поступок, разумеется, не является дурным И хотя этот поступок свидетельствует о некоторой естественной добродетельности, с моральной точки зрения он «индифферентен», т. е. не является ни морально благим, ни морально дурным[[402 . Аквинат не признавал существования класса морально индифферентных «человеческих поступков» (отличных, скажем, от непроизвольных действий) Человеческий поступок либо совместим, либо несовместим с возможностью достижения человеком его конечной цели и, таким образом, является либо благим, либо дурным. Скот, однако, мыслит моральный порядок, оставляя место для класса человеческих поступков, выпадающих из данного порядка.]]. Он — вне морального порядка, который основывается на норме любви к Богу.
Итак, Скот утверждает, что «воля Бога есть причина блага и нечто является благим благодаря тому, что он волит нечто»[[403 . Keportata Parisiensia, кн. 1, разд. 48, вопр. 1. (Vivfa, XXII, p. 512).]]. Само по себе это утверждение означает только, что все творение зависит от божественной воли[[404 . Скот утверждал, что, если мы спросим, почему Бог создал это или то, единственно пригодным будет ответ такова была Божья воля. Он имел в виду, что для случайных истин (а именно: Х или У существует, причем Х и Y являются конечными вещами) нельзя указать необходимых оснований. Поэтому философ не способен доказать, почему Бог создал это или то. Бог, будучи абсолютной благостью, должен творить ради осуществления благости. Но отсюда не следует, что посредством философского рассуждения можно узнать, почему Бог создал мир таким, а не иным.]] и, поскольку Бог есть бесконечная благость, то все, что он волит, есть действие бесконечно благой творческой воли и, таким образом, само является благим. Но хорошо известно, что, согласно Скоту, определенные предписания морального закона зависят от божественной воли и должны исполняться, поскольку так нам велит Бог. Если бы он просто имел в виду, что моральных предписаний не было бы, не будь мира, населенного человеческими существами, и что творение зависит от божественной воли, тогда в его утверждении не было бы ничего странного, учитывая исходную для него теистическую веру. Далее, если бы он просто имел в виду, что христианская совесть движима желанием Исполнять волю Бога, а не мотивами, предполагаемыми чисто утилитарной этикой или этикой человеческой самореализации или самосовершенствования, то эта точка зрения не была бы неожиданной для такого человека, который считал, что основная моральная норма — любить Бога превыше всех вещей. Однако фактически Скот ставит определенные предписания морального закона в зависимость от божественной воли в том, что касается их содержания. Это не относится, конечно, к моральным требованиям любить Бога превыше всех вещей и никогда не ненавидеть и не поносить его. Ведь, как мы уже видели, даже сам Бог не мог бы изменить эти предписания.
Однако это касается наставлений, относящихся к ближнему, или, как говорит Скот, предписаний второй заповеди Декалога. Поэтому утверждалось, что Скот находится в начале первой стадии теологического авторитаризма в этике, который стал гораздо более заметным в мысли Уильяма Оккама.
То, что имеет в виду Скот, отчасти является вопросом логики. По его мнению, Бог не мог бы, не впадая в противоречие, приказать ненавидеть себя. Ибо это повеление требовало бы ненавидеть бесконечно любимое, высший предмет человеческой воли. Но, коль скоро дело касается логики, Бог не мог приказать человеческим существам иметь все вещи в общем пользовании. В этом случае не было бы частной собственности, и заповедь «не укради» лишилась бы всякой нравственной силы. Далее, принимая эту точку зрения, Скот находится под влиянием тех повествований Ветхого Завета, в которых Бог изображается либо как побуждающий к действиям, какие обычно считаются запретными (примером служит его приказ Аврааму принести в жертву своего сына Исаака), либо же как освобождающий от какого-то предписания или поощряющий его нарушение (например, в случае с многобрачием патриархов). Скот доказывает, что Бог не мог бы приказать Аврааму принести в жертву сына, если бы такой приказ был самопротиворечив в том же смысле, в каком самопротиворечив приказ ненавидеть Бога. Что касается многобрачия, то божественное позволение практиковать его не заключало в себе противоречия, поскольку речь шла о необходимости увеличить число евреев. Если бы Земля обезлюдела в результате войны или бедствия, то Бог мог бы снова разрешить многобрачие.
Если бы Скот смотрел на этику просто и исключительно с точки зрения логика, мы знали бы, в чем дело. Тогда были бы уместны логические вопросы. Всю проблему осложняет, однако, очевидное признание Скотом идеи естественного закона. Он проводит различение между действиями, которые плохи просто потому, что они запрещены, и действиями, которые запрещены, потому что они дурны. Например, есть мясо в пятницу само по себе не хуже, чем есть мясо в понедельник. Это плохо для члена католической церкви, только если и поскольку это запрещено Церковью и если не присутствует ни одно из известных извиняющих обстоятельств.
Другие же поступки — например, супружеская измена — запрещены потому, что они дурны. И Скот прямо утверждает, что «все грехи, упомянутые в десяти заповедях, формально дурны не просто потому, что запрещены, но потому, что они действительно дурны»[[405 . Keportato Patriewm, Kiill, page 22, вопр. I, №3 (Vives XXIII, p. 104).]]. Они запрещены Богом, поскольку противоречат закону природы, и человеческий разум способен понять, что соответствующие предписания должны выполняться. Мы вполне можем спросить, как эта точка зрения согласуется с утверждением, что предписания второй заповеди Декалога зависят от божественной воли?
Мы получили бы примерно такой ответ. Разум может понять, что определенные виды действий обычно вредны для человека, живущего в обществе. Поэтому он предписывает не совершать таких действий. Если Бог запрещает их, потому что они противоречат «правильному разумению», то не совершать их становится моральной обязанностью в полном смысле слова. Ибо высшая моральная норма состоит в любви к Богу, а любовь обнаруживается в послушании. Однако если логически возможно (т. е. непротиворечиво) приказать нечто противоположное какому-то предписанию или освободить от его выполнения, то во власти Бога (и никого более) сделать это. Возьмем, например, многобрачие. Заповедь любви к Богу логически не предполагает, что необходимо иметь только одну жену. Поэтому в «абсолютной» власти Бога предписать многобрачие. Иначе говоря, коль скоро дело касается логики, Бог мог предписать многобрачие. Но если мы оставим область чистой логики и обратимся к миру, где многобрачие обычно вредно для человека, живущего в обществе, то ясно, что, какие бы возможности ни открывала Богу его «абсолютная» мощь, на деле он допустит многобрачие, только когда оно скорее полезно, чем вредно, — например, в случае угрозы вымирания человеческого рода.
Этическое мировоззрение Скота вряд ли приемлемо для большинства нынешних философов морали. Но, возможно, оно станет для нас понятнее, если связать его с точкой зрения Скота, согласно которой воплощение имеет ключевое значение для истории, а не просто является событием, которого не произошло бы, если бы не случилось грехопадения.
Человек в любом случае призван к единению с Христом. Христианская этика требует исполнять волю Бога, действовать в послушании Отцу, как действовал Христос. Правда, фактически приказы и запреты Бога не бывают совершенно произвольны. Возможна некая этика «правильного разумения» — светская, или философская этика. Но поступки, продиктованные благоразумием или утилитарными соображениями, в строгом смысле слова не являются моральными. В нравственной жизни, как мыслит ее Скот, высшей нормой является любовь к Богу — и тем самым послушание Богу.
С одной стороны, мысль Скота может рассматриваться как часть христианской реакции против распространения философского рационализма, которая привела к осуждениям 1277 г. Очевидно, однако, что, с другой стороны, он нашел много более широкое применение философской рефлексии — особенно, пожалуй, философии Авиценны, — нежели твердолобые консерваторы вроде Джона Пекама. Скот разработал сложную и оригинальную систему. И поистине не удивительно, что францисканцы стали считать его своим главным Учителем и интеллектуальным светилом, пусть даже Бонавентура и стоял ближе к св. Франциску Ассизскому и по времени, и по духу. Конечно, жаль, что Скот умер относительно молодым. Но подобные сожаления бесполезны.
Четырнадцатый век: Уильям Оккам
Средневековые мыслители, которые соединяли теологическое умозрение с философским, жили главным образом в XIII в, хотя некоторые из них, например Дунс Скот, умерли в начале XIV в. Системы некоторых из этих мыслителей остались на века существенно важными частями доктрин, характерных для определенных школ. Поскольку эти школы, как правило, были связаны с религиозными орденами, им было гарантировано долголетие. Аквинат стал официальным учителем доминиканского ордена еще
