роль в сопротивлении папским притязаниям на светскую власть над государствами, расположенными за пределами территорий, непосредственно управлявшихся Святейшим Престолом Такие мотивы, очевидно, имели место во Франции. На теоретическом уровне, однако, распространение аристотелизма оказалось мощным фактором, способствовавшим выдвижению требований государственной автономии. Правда, не стоит преувеличивать действительное влияние философии на политической арене, хотя не стоит и недооценивать его. По мере постепенного укрепления национальных государств в христианском мире сопротивление наиболее крайним притязаниям папства было, без сомнения, неизбежно. Но аристотелевская политическая теория обеспечила теоретическое обоснование такого сопротивления, интеллектуальные средства для прояснения, выражения и оправдания установок, которые были обязаны своим существованием не одной лишь философской рефлексии. Другими словами, аристотелизм дал сторонникам автономии государства теорию, в терминах которой можно было выразить и отстаивать их практические установки и которая в свою очередь оказывала влияние на эти установки.
Фома Аквинский и Эгидий Римский пытались соединить аристотелевскую политическую теорию с признанием превосходства церкви над государством и с подтверждением папской юрисдикции над светскими правителями ratione peccati (по причине греха или в тех делах, где не обходилось без греха). С учетом их теологических убеждений эта попытка гармонизации вполне понятна и оправданна. В то же время ясно, что политическая теория Аристотеля могла использоваться в целях возвышения государства за счет церкви[[520 . Поводом послужила намеченная женитьба сына Людвига.]], подчинения последней первому. Это вряд ли можно было сделать, пока церковь и государство истолковывались при помощи одних и тех же категорий и рассматривались как два «совершенных» общества в одном и том же смысле или в строго аналогичных смыслах. При таком образе мыслей подчеркивание единства христианского мира естественным образом приводило к попытке соединить признание автономии государства в его собственной сфере с признанием превосходства и верховенства церкви, тогда как подчеркивание статуса политического сообщества как самодостаточного или совершенного общества приводило к настаиванию на независимости церкви, хотя и без подчинения ее государству, поскольку церковь тоже рассматривалась как самодостаточное или совершенное общество. Однако как только теоретики перестали мыслить церковь как своего рода сверхгосударство или наднациональное государство и подчеркивать различия между типами общества, представленными церковью и государством, был открыт путь к некоторым весьма революционным точкам зрения.
На примере Жана Парижского можно видеть, что процесс проведения различений между двумя типами общества, представленными церковью и государством, уже начал прокладывать себе путь. Ведь, несмотря на аристотелевскую подоплеку своего учения, Жан склонен представлять церковь как особого рода общество, а не применять к ней аристотелевские категории и не изображать ее как некое сверхгосударство. И этот процесс получил продолжение благодаря Марсилию Падуанскому, к которому мы теперь можем обратиться. Нападки Оккама на папский абсолютизм, возможно, предвещали бесплодное соборное движение. Однако хотя Оккам ввязывался в ожесточенные споры в интересах своего покровителя Людвига Баварского и выступал по разным поводам в его защиту, политическая его теория сама по себе не была особо впечатляющей. В поисках чегото более революционного нужно обратиться к Марсилию.
Марсилий из Падуи, видимо, изучал медицину в Падуанском университете. Впоследствии он был ректором Парижского университета (1312-1313). Возможно, после этого он на несколько лег вернулся в Италию. Однако в любом случае свою знаменитую работу Defensor pads («Защитник мира») он закончил в 1324 г. Книга была осуждена церковными властями, и когда в 1326 г. стало известно авторство Марсилия, он вместе со своим другом Жаном Жанденом бежал из Парижа и нашел убежище при дворе Людвига Баварского. Папа Иоанн XXII характеризовал его как еретика. Идеи Марсилия были близки Людвигу, но вызвали критику Оккама, тоже пользовавшегося покровительством Людвига, в его «Диалоге». Марсилий ответил ему в своем сочинении Defensor minor. Он написал также трактат, задавшись целью показать, что император своей властью может расторгнуть существующий брак и не считать препятствием к браку кровное родствоT Дата смерти Марсилия неизвестна, однако, поскольку папа Климент VI в письме, написанном в апреле 1343 г., упоминает о «ересиархе» как об умершем, вероятно, что он умер в 1342 г.
Рассматривая политическую теорию Марсилия Падуанского, без сомнения, целесообразно вспомнить об исторической ситуации, сложившейся тогда на его родине. Княжества и города-республики Северной Италии были истерзаны раздорами, войнами и всеми сопутствующими им бедствиями. С точки зрения Марсилия, такое положение дел сложилось главным образом из-за политики и притязаний пап, а также из-за нарушений общественного покоя, которые вызваны вмешательством в дела государства церковных властей, пользующихся такими принудительными средствами, как отлучение и интердикт. Его объяснение ситуации, будь оно адекватно или неадекватно, во всяком случае помогает нам понять его яростное противодействие притязаниям папства на юрисдикцию в светской сфере. Энтузиазм Марсилия по отношению к автономному государству и известное равнодушие к империи выражают его страстную преданность делу маленького города-республики в Северной Италии. А враждебность Марсилия по отношению к папству в значительной мере обусловлена его истолкованием несчастий, постигших его родину.
Не следует, однако, заострять внимание исключительно на этом аспекте мысли Марсилия. Ведь его теоретическая трактовка насущных проблем имеет значение, которое выходит далеко за рамки простого истолкования событий на современной ему политической сцене. Правда, ссылка на исторические факторы, повлиявшие на направление его мысли, помогает предотвратить излишнюю модернизацию его идей. Но не следует и прувеличивать значимость такой ссылки. Defensorpacis, осужденный в 1327 г. и повторно в 1378 г, был опубликован в 1517 r, и им, по-видимому, воспользовались Кранмер и Хукер. Нет нужды превращать Марсилия в современного политического философа, дабы понять, что его мысль предвосхищает позднейшую политическую теорию и развитие государства по окончании средних веков. Естественно, сам Марсилий сосредоточивал свое внимание на современных ему проблемах, как он их понимал; но общая его установка имеет более важное значение.
Вслед за Аристотелем Марсилий исходит из общего представления о государстве как самодостаточном сообществе, которое изначально возникло ради обеспечения жизни, но целью своей ставит содействие добродетельной жизни. Направление его мысли далее обнаруживает себя в том, что он объявляет священство «частью» государства[[521 . Defensor pads, 1, 5-6.]]. Из его книги становится достаточно ясно, что он не удовлетворяется просто отрицанием церковного вмешательства в светские дела, но намерен подчинить церковь государству. Его позиция, таким образом, может быть охарактеризована как открыто «эрастианская», если только не понимать этот термин в том смысле, что Марсилий был протестантом прежде возникновения протестантизма. Он начинает Defensor pads с цитаты из Кассиодора, содержащей восхваление мира, и далее замечает, что, хотя Аристотель упомянул большинство причин раздоров в человеческом обществе, существует еще одна, которой ни Аристотель, ни кто-либо из его предшественников или современников не видели, да и не могли видеть. Марсилий явно имеет в виду притязания и деятельность церкви, которые, по его мнению, нарушают мир. Другими словами, подчиняя клир государству, Марсилий делает это во имя того, что считает интересами государства и делом мира, а не исходя из своих религиозных или теологических убеждений.
Таким образом, Марсилий находит решение волновавшей его проблемы — восстановления и сохранения мира — в аристотелевской идее автономного государства, истолковывая ее как предполагакицую подчинение церкви государству. Его мысль может поразить нас своей излишней наивностью: Ведь мы едва ли станем думать, что подчинение церкви государству каким-то образом окажется гарантией мира.
В этом отношении Марсилий выказывает свою поглощенность определенными конкретными проблемами. Вместе с тем развитие им аристотелевского компонента средневековой политической теории, подрывающее или разрушающее другой ее компонент — утверждение независимости духовной власти, — более существенно и важно[[522 . По-видимому, нет достаточно веских причин говорить о Марсилиевой трактовке Аристотеля как о специфически «аверроистской».]].
Преследуя свою главную цель, Марсилий развивает философию права в направлении, отличном от направления мысли, скажем, Фомы Аквинского. В мысли Аквината, как мы видели, разные типы закона тесно связаны друг с другом.
Ведь положительный закон государства основывается на естественном нравственном законе, тогда как естественный закон есть выражение вечного закона, предустановленного Богом, который является предельным источником всякого закона. Однако Марсилий склонен отделять человеческий положительный закон, т. е. закон государства, от его отношения к естественному закону. Он, правда, не отрицает того, что естественный закон есть, но различает два его типа.
Во-первых, термин «естественный закон» может подразумевать законы, которые имеют силу у всех народов и обязательный характер которых практически считается само собой разумеющимся. Во-вторых, ‹есть люди, которые называют «естественным законом» веление справедливого разума касательно человеческих поступков и естественный закон в этом смысле слова включают в божественный закон›[[523 . Defensor pads, II, 12,]].
В этих двух характеристиках естественного закона термин «естественный закон» используется в разных смыслах. Почему? Здесь мы подошли к самой сути. Марсилий определяет закон в строгом смысле слова как наставительное и принудительное правило, которое подкрепляется санкциями, применимыми в этой жизни. Однако в таком случае законом в строгом смысле слова является человеческий положительный закон, т. е. закон государства. Естественный закон во втором из вышеупомянутых смыслов не есть закон в строгом смысле слова. Правда, веление справедливого разума становится законом, если оно воплощается в правовом кодексе государства и за его нарушения устанавливаются определенные мирские санкции. Если же естественный закон рассматривается просто как нравственный закон, а санкции — как применимые только в будущей жизни, то он является законом лишь в несобственном смысле слова.
Из этого тезиса следует, что закон Христа не есть закон в строгом смысле слова. Как замечает Марсилий, он скорее сродни предписаниям врача. В строгом смысле слова не является законом и закон церкви. Ведь сам по себе он обеспечен только духовными санкциями. Конечно, он может быть обеспечен мирскими санкциями, полностью применимыми в этой жизни. Однако делаться это должно лишь с разрешения и согласно воле государства. И обсуждаемый закон становится в таком случае законом государства.
Марсилий подчас в довольно шаблонной манере высказывается о том, что в случае столкновения между божественным и человеческим законами следует подчиниться первому. Но вполне ясно, что, по его мнению, суждение о том, совместим ли установленный закон или предлагаемый закон с божественным законом или нет, относится к компетенции государства. Авторы, желающие доказать, что Марсилий отнюдь не был таким революционером, каким его иногда считают, могут, конечно, сослаться на тот факт, что на самом деле он не отвергает томистское понятие естественного закона, а просто подчеркивает, что оно не служит примером некоего конкретного определения закона. Могут они также сослаться и на то, что Марсилий признает, что христианин должен повиноваться Богу, а не человеку. Однако если нет священнической юрисдикции в собственном смысле слова и если именно государство судит о том, является ли предлагаемый или существующий закон совместимым с нравственностью, то шаблонно благочестивые утверждения о повиновении божественному, а не человеческому закону, суть не
