математики. Декарт, однако, призывает решиться и на такой шаг. Главный аргумент Декарта о необходимости сомнения в научных, в том числе и математических истинах, — это, как ни странно, ссылка на Бога, прячем не в его качестве просветляющего разума, а некоего всемогущего существа, в силах которого не только вразумить человека, но и, если Ему того захочется, вконец человека запутать. Ссылка на Бога-обманщика, при всей её экстравагантности для верующего человека, облегчает Декарту переход к третьему этапу на пути универсального сомнения. Этот весьма непростой для той эпохи шаг касается самого Бога. «Итак, я предположу, что не всеблагой Бог, являющийся верховным источником истины, но какой-нибудь злой гений, настолько же обманчивый и хитрый, насколько могущественный, употребил всё своё искусство для того, чтобы меня обмануть». Но Декарт заключает, что Бог — не обманщик, ввести в заблуждение Он не может, напротив, Бог гарантирует истинность знания, Он — последняя инстанция, к которой мы обращаемся.
Сомневаться в истинах, принципах религии и теологии (систематическое изложение представлений о Боге)особенно трудно, что хорошо понимал Декарт. Ибо это приводит к сомнению в существовании мира как целого и человека как телесного существа: «Я стану думать, что небо, воздух, земля, цвета, формы, звуки и все остальные внешние вещи — лишь иллюзии и грезы, которыми он (Бог-обманщик) воспользовался, чтобы расставить сети моему легковерию». Сомнение привело философа к опаснейшему пределу, за которым — скептицизм и неверие. Но Декарт движется к роковому барьеру не для того, чтобы через него перешагнуть. Напротив, лишь приблизившись к этой границе, полагает Декарт, мы можем найти то, что искали достоверную, несомненную, исходную философскую истину. Для мыслителя сомнение является своего рода методологическим приёмом и средством, а не целью, как для скептиков. «Отбросив, таким образом, всё то, в чём так или иначе можем сомневаться, и даже предполагая всё это ложным, мы легко допустим, что нет ни Бога, ни неба, ни земли и что даже у нас самих нет тела, — но мы всё-таки не можем предположить, что мы не существуем, в то время как сомневаемся в истинности всёх этих вещей. Столь нелепо полагать несуществующим то, что мыслит, в то время, пока оно мыслит, что, невзирая на самые крайние предположения, мы не можем не верить, что заключение: я мыслю, следовательно, я существую, истинно и что оно поэтому есть первое и важнейшее из всех заключений, представляющееся тому, кто методически располагает свои мысли».
Принцип cogito ergo sum (Я мыслю, следовательно я существую)
После того, как всё было подвергнуто сомнению, «сразу вслед за этим я констатировал, — продолжает Декарт в «Рассуждении о методе», — что, хотя всё предположительно ложно, необходимо, чтобы я, так думающий, сам был чем-то. И, обнаружив, что истина «я мыслю, следовательно, я существую» столь крепка и прочна, что все самые необыкновенные гипотезы скептиков не смогли бы её поколебать, я решил, что могу принять её, не мучаясь сомнениями, как основной принцип искомой философии». Но эта определённость — не может ли она быть подорвана злым духом? В «Метафизических размышлениях» Декарт пишет: «Есть некая сила, не знаю, какая, но коварная и изощренная, использующая всё, чтобы обмануть меня. Но если она меня обманывает, нет никакого сомнения, что я существую; пусть обманывает меня, сколько хочет, — она никогда не сможет превратить меня в ничто до тех пор, пока я буду думать. Следовательно, обдумав и изучив всё с большим тщанием, необходимо заключить, что суждение «я есть, я существую» абсолютно верно всякий раз, когда я произношу его, а мой дух удостоверяет это».
Знаменитое cogito ergo sum — я мыслю, следовательно, я есть, я существую — рождается, таким образом, из картезианского сомнения и в то же время становится одним из позитивных первооснований, первопринципов его философии. Здесь следует уточнить, что в историко-философской русскоязычной литературе закрепился перевод cogito ergo sum — я мыслю, следовательно, я существую. Надо, однако, учесть что буквально «sum» значит: «я есть», или: «я есмь». Это важно особенно для XX века, когда термины «существование», «существую», приобрели специфические оттенки, не вполне тождественные простому обозначению бытия, наличия Я (что и выражается словами «я есть, есмь»).
Что же тогда нам необходимо, исходя из самой очевидности истины, допустить как не вызывающее сомнений? «В момент, когда мы отвергаем. всё то, в чём можем усомниться, не можем в равной мере предположить, что мы сами, сомневающиеся в истинности всего этого, не существуем: действительно, нежелание признать это Не может помешать нам, несмотря на всю необычность такого предположения, поверить, что заключение «я мыслю, следовательно, я существую» истинно, и это — первое и самое надежное, что предстает перед организованной мыслью». Но что понимает Декарт под «мыслью»? В «Ответах» он утверждает: «Под термином «мысль» я понимаю всё то, что делает нас рассудительными; таковы все операции воли, разума, воображения и чувств. И я бы добавил «непосредственное», чтобы исключить всё производное; так, например, осознанное движение имеет в качестве исходного пункта мысль, но само не есть мысль».
Поэтому, перед нами — истина без какого бы то ни было посредничества. Прозрачность «я» для себя самого, и, тем самым, мысль в действии, бегущая от любого сомнения, указывает, почему ясность — основное правило познания и почему фундаментальна интуиция (особая форма познавательной деятельности, характеризующаяся как способность непосредственного постижения истины). Моё бытие явлено моему «я» без какого-либо аргументирующего перехода. Хотя фигура «я мыслю, следовательно, я существую и сформулирована как силлогизм, это не суждение, а чистая интуиция. Это не сокращение вроде: «Всё, что мыслит, существует; я мыслю; следовательно, существую». Просто в результате интуитивного акта я воспринимаю своё существование, поскольку оно осмысливается. Декарт, пытаясь определить природу собственно существования, утверждает, что это — «res cogitans» (вещь мыслящая), мыслящая реальность, где нет зазора между мыслью и существованием. Мыслящая субстанция — мысль в действии, а мысль в действии — мыслящая реальность.
Тем самым Декарт достигает неоспоримого факта, что человек — это мыслящая реальность. Применение правил метода привело к открытию истины, которая, в свою очередь, подтверждает действенность этих правил, поскольку излишне доказывать: чтобы мыслить, нужно существовать. «Я решил, что можно взять за основу правило: всё, воспринимаемое ясно и отчётливо, одновременно истинно». И всё же ясность и отчётливость как правила метода исследования на чем основаны? Может, на бытии, конечном или бесконечном? На общих логических принципах, одновременно и онтологическом принципе непротиворечия или принципе тождества, как традиционная философия? — Видимо, нет. Данные правила обязаны своей определённостью нашему «я» как мыслящей реальности.
Отныне субъект познания должен будет не только метафизически обосновывать свои завоевания, но искать ясности и отчётливости, типичных для первой истины, явленной нашему разуму. Как наше существование в качестве res cogitans принимается не вызывающим сомнений лишь на основании ясности самосознания, так любая другая истина будет принята, если проявит эти признаки. Чтобы достичь их, нужно следовать по пути анализа, синтеза и контроля; и важно, что возведенное на этой основе не будет никогда подвергнуто сомнению. Философия больше не наука о бытии, она становится, прежде всего, гносеологией. Рассмотренная в таком ракурсе, избранном Декартом, философия обретет в любом своем суждении ясность и четкость, не нуждаясь более в другой поддержке или иных гарантиях. Как определённость моего существования в качестве res cogitans нуждается лишь в ясности и отчётливости, так и любая другая истина не нуждается в иных гарантиях, кроме ясности и отчётливости, — как непосредственной (интуиция), так и производной (дедукция).
Испытательным инструментом нового знания, философского и научного, становится субъект, разум, сознание. Любой тип исследования должен лишь стремиться к максимальной ясности и отчётливости, по достижении которых оно не будет нуждаться в других подтверждениях. Человек устроен таким образом, что допускает только истины. которые отвечают этим требованиям. Мы присутствуем при радикальной гуманизации знания, приобщенного к первоисточнику. Во всех областях знания человек должен идти путем дедукций от ясных отчётливых и самоочевидных принципов. Там, где эти принципы недоступны, необходимо предположить их-во имя порядка как в уме, так и реальности, — веруя в рациональность реального, иногда скрытую за второстепенными элементами или субъективными наслоениями, некритично спроецированными, помимо нас.
Подобная смена оси поиска с проблематики бытия в план мышления можно пояснить на примере Блаженного Августина, который был первым теоретиком cogito. В полемике со скептиками Августин сформулировал принцип «si fallor, sum» — «если я ошибаюсь, я существую». Сомнение — форма мысли, значит оно немыслимо вне бытия, поэтому бытие активируется сомнением. Августин защищал основополагающее верховенство бытия и, тем самым, Бога, близкого к нам более, чем мы сами. Декарт же использует выражение «я мыслю, следовательно, я существую» для того, чтобы подчеркнуть требования человеческой мысли, т. е. ясность и отчётливость, к которым должны стремиться другие виды знания. В то время как Августин в последнем анализе приходит к Богу, cogito Декарта обнаруживает человека и требования разума с его интеллектуальными завоеваниями. В то время как cogito Августина умиротворяет, преображая всё в Боге, cogito Декарта проблематизирует всё остальное, в том смысле, что после обретения истины собственного существования нужно обратиться к завоеванию отличной от нашего «я» реальности, постоянно стремясь при этом к ясности и отчётливости.
Итак, Декарт по правилам метода получает первую определённость cogito. Однако эта определённость не просто одна из многих истин. Это истина, которая, будучи постигнута, сама формирует правила, ведь она обнаруживает природу человеческого сознания как res cogitans, прозрачного для себя самого. Всякая другая истина будет воспринята только в той мере, в какой приравнивается и сближается с этой предельной самоочевидностью. Увлеченный вначале ясностью и очевидностью математики, теперь Декарт подчеркивает, что математические науки представляют собой лишь один из многих секторов знания, опирающийся на метод, имеющий универсальное применение. Отныне и впредь любое знание найдёт опору в этом методе не потому, что он обоснован математически, а потому, что метод обосновывает математику, как и любую другую науку. Носитель метода — это «bona mens» — человеческий разум, или тот здравый смысл, который есть у всех людей, нечто, по Декарту, наилучшим образом распределенное в мире. Что же такое этот здравый смысл? «Способность правильно оценивать и отличать истинное от ложного — это именно то, что называется здравым смыслом, или разумом, что естественным образом одинаково присуще всем». Единство людей проявляется в хорошо направляемом, здоровом и развивающемся разуме. Об этом Декарт пишет ещё в своем юношеском сочинении «Правила для руководства ума»: «Все различные науки не что иное, как человеческая мудрость,
