обоснованию антропологической философии выразились в творчестве физиолога А.А. Ухтомского и литературоведа М.М. Бахтина.
а) А.А. Ухтомский (1875–1942). Прежде чем стать знаменитым физиологом, создателем доминантной теории, Ухтомский изучал богословие на словесном отделении Московской духовной академии. Тема его кандидатского сочинения — „Космологическое доказательство бытия Божиа“. В нем он, вопреки церковной традиции, выдвигал тезис о неограниченных возможностях человеческого разума, об уникальности и неповторимости каждой отдельной личности[40]. „Автономия науки — принцип, который я должен освободить от нападений богословствующего разума“, — записывает юноша в своем студенческом дневнике. Именно в духовной академии у него рождается замысел — выявить естественнонаучные основы нравственного поведения людей, найти те физиологические механизмы, которые создают все разнообразие человеческих типов. „Мы привыкли думать, — читаем в его дневнике, — что физиология — это одна из специальных наук, нужных для врача и ненужных для выработки миросозерцания. Но это неверно. Теперь надо понять, что разделение „души“, и „тела“ имеет лишь исторические основания, что дело „души“ — выработка миросозерцания — не может обойтись без знания „тела“ и что физиологию надлежит положить в руководящие основания при изучении законов жизни (в обширном смысле)“. В процессе идейно-мировоззренческого самоопределения Ухтомский в конечном счете перешел на позиции русского естественнонаучного материализма.
Важнейшее достижение Ухтомского — учение о доминанте как основе поведения и миросозерцания человека. В этом отношении рефлекторная теория, восходящая к картезианству и отчасти поддерживаемая И.П. Павловым, явно оказывалась недостаточной. Путь к решению проблемы открывали исследования Н.Е. Введенского. Последним впервые в физиологии было установлено, что нормальное отправление органа (например, нервного центра) в организме представляет собой не простой рефлекторный акт, характеризующийся постоянством и однородностью, а выступает в качестве функции от его состояния. Опираясь на идеи своего учителя, Ухтомский разработал теорию доминанты, которая переросла рамки физиологии и стала целым направлением в русской философской антропологии.
Что такое доминанта? Этим понятием, заимствованным из книги Рихарда Авенариуса „Критика чистого опыта“, Ухтомский обозначал тот господствующий очаг возбуждения, который в любой данный момент преимущественно определяет специфику и содержание текущих реакций организма. Способность формирования доминанты не относится к исключительной прерогативе коры головного мозга; это в равной степени общее свойство („modus operandi“) всей центральной нервной системы. Вместе с тем имеется существенная разница между „низшими“ и „высшими“ доминантами: первые, будучи продуктом чисто внутрисекреторной деятельности организма, носят в основном „телесный“, физиологический характер, вторые, поскольку они возникают в коре головного мозга, составляют физиологическую основу „акта внимания и предметного мышления“. Предметное мышление в своем развитии проходит три фазы. Первая фаза обусловливается тем, что наметившаяся в организме доминанта „привлекает к себе в качестве поводов к возбуждению самые разнообразные рецепции“, т. е. раздражители. Свои соображения Ухтомский иллюстрировал на примере творчества Толстого. Вот Наташа Ростова на первом балу в Петербурге: князь Андрей „любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившиеся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастью… вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю…“. Пока для нее существует только ее собственное самоощущение, в котором среда растворяется, не дифференцируясь на отдельные предметы и явления. Вторая фаза — это когда „из множества действующих рецепций доминанта вылавливает группу рецепций, которая для нее в особенности биологически интересна“. Теперь Наташа счастлива только для одного князя Андрея: доминанта нашла своего адекватного раздражителя. На третьей стадии устанавливается полная и прочная связь между доминантой (внутренним состоянием) и „комплексом раздражителей“: „Имя князя Андрея тотчас вызывает в Наташе ту, единственную посреди прочих доминанту, которая некогда создала для Наташи князя Андрея“. Теперь среда как бы действительно поделилась целиком на „предметы“, и каждому из них соответствует определенная, однажды пережитая доминанта в организме, определенный биологический интерес прошлого. Данную закономерность Ухтомский формулировал так: „Я узнаю вновь внешние предметы, насколько воспроизвожу в себе прежние доминанты, и воспроизвожу мои доминанты, насколько узнаю соответствующие предметы среды“. Речь идет о принципиальном единстве, соотнесенности доминанты и среды, хотя доминанта и может поддерживаться и повторяться в душе, даже если внешняя среда изменилась и прежние поводы к реакции исчезли. Эта самостоятельность доминанты находит свое выражение в том, что она способна трансформироваться в любое „индивидуальное психическое содержание“, т. е. в понятия и представления, которые не только определяют „рабочую позу организма“ в данный момент, но и содействуют его временным изменениям. Отсюда следовало, что человек таков, каковы его доминанты. „Суровая правда о нашей природе, — писал Ухтомский, — что в ней ничто не проходит бесследно и что „природа наша делаема“, как выразился один древний мудрый человек. Из следов протекшего вырастают доминанты и побуждения настоящего для того, чтобы предопределить будущее. Если не овладеть вовремя зачатками своих доминант, они завладевают нами. Поэтому, если нужно выработать в человеке продуктивное поведение с определенной направленностью действий, это достигается ежеминутным, неусыпным культивированием требующихся доминант. Если у отдельного человека не хватает для этого сил, это достигается строго построенным бытом“.
С проблемой доминанты вплотную связана проблема выбора — в жизни, в творчестве, в общественной сфере. Доминанты не должны подавлять человека, брать верх над ним. Человека должно воспитывать, а это предполагает вмешательство принуждения, дисциплины, нарочитой установки на внутреннее самосовершенствование. Идеальным образцом воплощения данной установки Ухтомскому представлялся старец Зосима Достоевского[41]. В нем он находил ответ на главный вопрос — о сущности исходной доминанты, которая рождает „настоящее счастье человечества“. Ею оказывалась доминанта „на лицо другого“, „интимно-близкого собеседника“. Доминанта на другого, меняя в корне старые схемы философской антропологии с их ориентацией на индивидуализм, автономность личности, превращалась у Ухтомского в краеугольный камень этики коллективизма. „Только там, — отмечал он, — где доминанта ставится на лицо другого как на самое дорогое, впервые преодолевается проклятие индивидуалистического отношения к жизни, индивидуалистического миропонимания, индивидуалистической науки. Ибо только в меру того, насколько каждый из нас преодолевает самого себя и свой индивидуализм, самоупор на себя, ему открывается лицо другого. И с этого момента, как открывается лицо другого, сам человек впервые заслуживает, чтобы о нем заговорили как о лице“. Другой дает человеку жизнь, и через другого же он становится социальным существом, личностью.
Согласно учению Ухтомского, Другой, или Собеседник, — необходимое условие самореализации, „раскрытости души к реальности“. Другой — „двойник“ человека, в нем он узнает самого себя. Это происходит потому, что человек проецирует на другого свои собственные нравственные качества. Оттого и восторгаясь, и осуждая своих знакомых, мы судим о них по аналогии с собой, приписывая им качества, известные так или иначе нам в себе самих. Через другого в нас могут усиливаться либо отрицательные, либо положительные свойства. Очень важно, чтобы представление о другом не заключало никаких деструктивных моментов. Для этого существует только одна возможность — любить другого, ибо „строить и расширять жизнь и общее дело можно лишь с тем, кого любишь“. Любовь предполагает идеализацию, т. е. наделение другого лучшими чертами, которые можно почерпнуть в своих собственных нравственных ресурсах. „Идеализация“ в понимании Ухтомского несет начало высших стремлений и благородных порывов, ярким светом мечты озаряет будущее. И не надо жалеть о днях и часах идеализации жизни: „Вы были тогда счастливы тою гармониею, которой была для Вас действительность, благодаря именно Вашей идеализации. Помните, что именно идеализация приближала Вас к действительности! А если потом гармония и идеализация нарушились, то это потому, что в себе самих Вы носили приземистость и корку, бессилие и слабость, которые не дали Вам дотянуться до виденного“. Идеализация — это принцип соборной этики: в нем находит свое воплощение единство „Я“ и „Ты“, а также вырастающее из этого единства коллективистское „Мы“. Человеку необходимо перешагнуть за границы своего индивидуализма и солипсизма; в противном случае он останется вечным заложником нравственного застоя л догматизма. Ухтомский открывал совершенно новое направление не только в русской, но и мировой философской антропологии, воплощая заветы и стремления славянофилов и Достоевского.
Невольно напрашивается сравнение Ухтомского с Чернышевским: они оба обусловливали развитие морали физиологией, медициной, химией. Но как разительно далеки они в своих выводах! Один — провозвестник гармонии и любви к ближнему, другой — апологет „разумного эгоизма“ и „топора“. Воистину трудны и неисповедимы пути русской мысли!
б) М.М. Бахтин (1895–1975). К тем же проблемам, которые решал Ухтомский, с позиций гуманитарного знания подходил и Бахтин. Созданная им философия диалогизма целиком строилась на интерпретации творчества Достоевского.
Суть учения Бахтина вытекала из представления о незавершенности, свободной открытости, „вненаходимости“ человека. „Челрвек, — писал он, — никогда не совпадает с самим собой“. В нем есть то, что не поддается „овнешняющему определению“ и раскрывается только „в акте свободного самосознания и слова“. Он всегда находится „в точке выхода“, нетождественности с самим собой; к нему неприложимы никакие конечные атрибуты и навязанные закономерности. Человек свободен, и ничто не может быть предсказано или определено помимо его воли. Бахтин отвергал материалистическое понимание истории. Индивидуализация личности, на его взгляд, совершается не в сфере социальности, а сознания. Критерий социальности исходит из принципа единства бытия. Но единство бытия неизбежно превращается в единство сознания, которое в конечном счете трансформируется в единство одного сознания. И при этом совершенно безразлично, какую метафизическую форму оно принимает: „сознания вообще“ („Bewusstsein uberhaupt“), „абсолютного Я“, „абсолютного духа“, „нормативного сознания“ и проч. По мнению Бахтина, важно лишь то, что рядом с этим единым и неизбежно одним сознанием уже не может сосуществовать „множество эмпирических человеческих сознаний“; последние оказываются как бы случайными и даже вовсе ненужными. Очевидно, что на почве философского монизма личность полностью закрывается для познания. Поэтому „подлинная жизнь личности доступна только диалогическому проникновению в нее, которому она сама ответно и свободно раскрывает себя“. В диалогизме Бахтин находил ключ к раскрытию сущности человека, его индивидуальности.
Диалогизм означал плюрализацию философской антропологии. Для Бахтина первостепенное значение имело не само я, а наличие вне себя другого равноправного сознания, другого равноправного я (ты). Человек реально существует в формах я и другого, причем форма другости в образе человека преобладает. Это создает особое поле напряжения, в котором происходит борьба я и другого, борьба „во всем, чем человек выражает (раскрывает) себя вовне (для других), — от тела до слова, в том числе до последнего, исповедального слова“. Где нет борьбы, нет живых я и другого, нет ценностного различия между ними, без чего невозможен никакой ценностно весомый поступок. „Я и другой, — констатировал мыслитель, — суть основные ценностные категории, впервые делающие возможной какую бы то ни было действительную оценку, а момент оценки или, точнее, ценностная установка сознания имеет место не только в поступке в собственном
