Руси всегда сохранялась устойчивая тенденция к поддержке централизации. Она исходила даже от идеологов нарождавшегося дворянства, таких, как Ф.И. Карпов и И.С. Пересветов. Их позиции складывались в обстановке резкой конфронтации с удельно-боярской фрондой.
В XVI в., несмотря на деспотическое полновластие московских государей, Россия еще была далека от завершения процесса централизации. Этому препятствовало сосуществование самодержавия с боярской Думой и боярской аристократией. Она как бы стояла на перепутье: самодержавие или сословно-представительная монархия. Феодальная аристократия видела защиту от «тирании» царя в наличии при нем представительного совета из думцев и даже ставила вопрос о более широком сословно-представительном органе, близком к Земскому собору [A.M. Курбский].
Но это меньше всего устраивало идеологов дворянства. Им вполне импонировала самодержавная власть, с которой они связывали реальную гарантию благополучия собственного сословия. Они надеялись както смягчить ее деспотические проявления, возлагая надежды на развитие образованности, просвещения.
а) Так, в частности, думал Ф.И. Карпов (кон. XV в. — ок. 1545), видный дипломат и публицист Московской Руси. В устроении государства он главное место отводил «закону» — науке права. Ссылаясь на Аристотеля, Карпов доказывал: «всяк град и всяко царьство управитися имать от началник в правде и известными законы праведными, а не тръпением», т. е. насилием. Самодержавство, по мысли Карпова, обязано в первую очередь искоренять социальный произвол и добиваться общей пользы. Ради достижения этой цели государь может «блудящих и врежающих грешник понудити… на согласие благых грозою закона и правды… казньми полутшати, и прещении обличати, и от лихости на добро царскыми воспоминании приводити», проще говоря, царю дозволялись казни и наказания, но в пределах закона и правды. Закон — высшее мерило справедливости и ему должна быть подчинена всякая власть. Там, где царит закон, нет места насилию и страданиям — такова ключевая посылка московского мыслителя-книжника.
б) Этим идеям созвучны взгляды другого идеолога дворянства — И.С. Пересветова (XVI в.). Будучи русским по происхождению, он много лет прожил в Великом княжестве Литовском, состоя в числе «королевских дворян», из которых обычно рекрутировалась наемная гвардия польского короля. В конце 1538 — начале 1539 г. Пересветов приехал в Москву и стал «воинником» великого князя. Правительство малолетнего Ивана IV пожаловало ему поместье и разрешило организовать мастерскую по выделке особых («македонского образца») щитов. Это предприятие не имело успеха, и Пересветов тяжело пострадал от боярского своевольства. Десятилетние «хождения по мукам» убедили его в необходимости коренных государственных преобразований. Он пишет несколько челобитных, в которых излагает свою программу, и подает их в 1549 г. царю Ивану Грозному.
Челобитные Пересветова свидетельствуют об активизации дворянства, его стремлении занять место, постепенное утрачиваемое феодальной аристократией. Оставаясь верным принципу ограничения самодержавия, он вместе с тем делал акцент на необходимость «грозы», усиления трона верными слугами. «Не мощно царю без грозы царства держати», заявлял Пересветов. На его взгляд, «без таковыя грозы правды в царство не мощно ввести». «Гроза» — это способ восстановления «правды» («закона»), попранной боярами и вельможами. Бояре, утверждал Пересветов, повинны во всех обидах и порабощениях, чинимых в государстве. В подтверждение своей правоты он ссылался на правление последнего византийского императора Константина, который «велможам своим волю дал и сердце им веселил, они же о том радовалися и нечисто свое богатство збирали, а земля и царство плакало и в бедах купалося». Если царь кроток и смирен, то царство его скудеет, и наоборот: если он грозен и мудр, то царство его расширяется и слава о нем растет по всем землям. С явными намеками на Московскую Русь Пересветов писал: «Которая земля порабощена, в той земле все зло сотворяется: татба, разбой, обида, всему царству оскужение великое». В таком царстве, добавлял книжник, «люди не храбры и к бою против недруга не смелы: порабощенный бо человек сраму не боится, а чти себе не добывает».
Несмотря на резкое осуждение боярского своевольства, Пересветов мыслил всецело категориями феодальной логики, добиваясь лишь замены приближенных царя. Идеальным правителем он считал турецкого султана Мухаммеда П. Он правит вместе с ближайшими советниками, с думою. Ни одно дело не начинает без того, чтобы не «помыслил… с паши мудрыми». Магмет-салтан, по словам Пересветова, «великую правду во царство свое ввел», наместничество с кормлениями заменил сбором доходов в казну, назначив вельможам жалованье.
Каждому городу дал «податной суд», а судьям выдал «книги судебный, по чему им винити и правити». Сила его — в верных янычарах, которых он также содержит на жалованье. Ими он велик и славен, в них — его гроза и мудрость. Не так на Руси: «велможи рускаго царя сами богатеют и ленивеют, а царство оскужают его, и тем ему слуги называются, что цветно и конно и людно выезжают на службу его, а крепко за веру христианскую не стоят и люто против недруга смертною игрою не играют, тем Богу лгут и государю».
Для Пересветова характерен гуманистический взгляд на религию. Не отвергая веры как таковой, он в то же время выступал против церковного провиденциализма. «Бог любит правду лутчи всего», — заявлял книжник. Истинная вера — это «правда», и Бог помогает только тем, кто стремится ввести ее в жизнь. Идя по пути признания первенства «правды» над верой, Пересветов доходил до крайних границ отрицания веры. Он со всей решительностью утверждал, что византийцы, которые «еуангелие чли, а иныя слушали, а воли Божия не творили», оказались менее угодны Господу, нежели магометане-турки, не имевшие истинной веры, но творившие «правду». Духом свободомыслия и реформаторства проникнуто заявление Пересветова о русском царстве: «Чтобы к той истинной вере христианской да правда турецкая, ино бы с ними ангелы беседовали».
Ум превыше всякой «породы» — эта гуманистическая мысль пронизывает челобитные публициста-воинника. Она находится в самой непосредственной связи с общевозрожденческими тенденциями эпохи московской централизации.
6. Московское Возрождение по своей сути должно было привести к европеизации России, реформам Петра Великого. Обращение к Западу началось еще во времена Ивана Грозного. Так, из-за «срамоты для иностранцев» ратовал за изучение наук и философии Ф.И. Карпов. Издание книг, «яко же в греках, и в Венецыи, и во Фригии», пытался наладить Иван Федоров. О просвещении и мирских знаниях мечтали новгородско-московские еретики-антитринитарии.
В числе первых «российских западников» [Н.А.Добролюбов] был князь A.M. Курбский (1528–1583), ярый «супротивник» Ивана Грозного, бежавший от немилостей царя в Польшу. В эмиграции он деятельно занимался самообразованием и творчеством, создав такой шедевр обличительной публицистики, как «История о великом князе Московском» и множество разных посланий и переводов патриотической классики. Он переводил не только восточно-христианских отцов церкви — Иоанна Златоуста, Иоанна Дамаскина, но также латинских «учителей» — Тертуллиана, Иеронима, Амвросия Медиоланского. Свои переводы князь снабжал предисловиями и «сказами» — краткими комментариями, достаточно полно раскрывающими его религиозные и философские убеждения.
Из сочинений Курбского видно, что на первое место он ставил вопрос об уме. В одном из «сказов» говорится: «Ум человеческий мудрые на двое разделяют. Едину часть зрительной нарицают, который к чувством ничесож имеет, но о Бозе помышляет и о бесплотных силах мечтает… А другую часть ума делательным нарицают, который чувством ближайший, и помыслы сердечьные, яко чрез послы внутренних чувств приносимые, разсуждает, и управляет, и в дело производити повелевает». Ум, согласно Курбскому, — это соединение божественного и чувственного, соединение механическое, не скрепленное какой бы то ни было внутренней связью, а потому легко распадающееся. Божественная часть ума, помышляющая о Всевышнем и других невидимых силах, вследствие своей оторванности от ощущений составляет область «мечтаний», мистического созерцания и в качестве таковой непригодна человеку в его конкретной практической деятельности. Ей служит «делательная» часть ума, ибо как раз результатам дела и чувства является возникновение разума — «мысленного». В этом смысле разум естествен по происхождению; и человек лишь благодаря ему обладает свободой воли, направляющей его действия и поступки. Курбский развивал взгляды своего учителя — Максима Грека, которого почитал «зело мудрым» и «во обоих» наученным — «во внешних учениях философских и во священных писаниях».
Идею о естественности разума Курбский обосновывал и в «сказе» о частях и уровнях жизни. «Три бывают части зримы, — писал он, — ими же живот наш содержится: колеблющаяся, всех нижайшая, к вещи телесней присажденна; чувствительная ж в животных безсловесных вышнее место имеет, их же вожделение естества ведет ко долу, а в человецех же среднее; мысленная же во человецех наивышша и предостоинеша. Ко всякому же убо животу належит свое свойственное движение. К колеблющему движению растительное. К чувственному по месту движение, рекше, им же бывает с места на место движим. К мысленному же животу и разумному движение вольное и самовластное по естеству, и того ради человек по естеству самовластный и волю имеет по естеству ему приданную».
Эта замечательная попытка мыслителя доказать естественность разума основана на философских дефинициях Аристотеля, в частности, его трактате «О душе». Стагирит исходил из признания единства и нераздельности души и тела. На его взгляд, тело без присущей ему души еще не может быть реальным телом, а лишь бытием тела в возможности. Поэтому нельзя спрашивать, представляют ли душа и тело разное или одно, ибо они — и разное, и одно вместе, едины в своих противоположностях и противоположны в своем единстве. Данным свойством определяется развитие жизни: на первой ступени характерным ее признаком является питание, содействующее росту и размножению; на второй — способность организма к перемещению; а на последней, высшей ступени она выражается в мышлении. Соответственно этим ступеням жизни Аристотель намечает три специфических состояния души: душа питающая, которой наделены растения; душа чувствующая, которой обладают животные; душа разумная, составляющая исключительную принадлежность человека с его способностью к отвлеченному, абстрактному мышлению.
В отличие от античного мыслителя Курбский не обусловливал развитие «мысленного» степенью развития души. Разум у него возникает в процессе самовластного человеческого действования. Кроме того, Курбский не отождествлял мысленное и духовное. У Аристотеля они в конечном счете совпадают, образуя на высшем этапе развития души качественно новое духовное состояние — человеческий интеллект. Курбский, напротив, противопоставлял их, констатируя различие причин, определяющих их происхождение. Он не мог принять суждения Аристотеля в «неочищенном» виде, оставаясь на почве христианского вероучения, наделявшего душой только человека. В то же время внесенная им «поправка» в концепцию Стагирита имела благотворные последствия для русской философии: она, во-первых, освобождала аристотелизм от мифологических черт, во-вторых, позволяла развить тезис о двух истинах, который сыграл важную роль в становлении отечественного просвещения XVII–XVIII вв.
В эмиграции Курбский много внимания уделял вопросам школьного образования. Его страстно возмущали распространяемые православными ортодоксами воззрения, что «непотреба книгам много учитись, понеж в книгах заходятся человеци, сиречь безумеют, або в ересь упадают».
