(клиническим либо политическим)» (A. Badiou, L’Etre et l’evenement, p. 8)

«1. Бытие: множественное и пустое, или Платон / Кантор. Размышления 1–6.

2. Бытие: излишек, состояние ситуации. Единое/множественное, целое/часть, или б/с. Размышления 7-10.

3. Бытие, природа и бесконечное, или Хайдеггер/Галилей. Размышления 11–15.

4. Событие; история и сверх-одно, То-что-не-есть-бытие. Размышления 16–19.

5. Событие: вмешательство и верность. Паскаль/аксиома выбора Гельдерлин/дедукция. Размышления 20–25.

6. Количество и знание. Различимое (или конструктивное): Лейбниц/Гедель. Размышления 26–30.

7. Родовое: неразличимое и истина. Событие — П. Дж. Коэн. Размышления 31–34.

8. Вынуждение, истина и субъект. По ту сторону Лакана. Размышления 34–37» (ibid, р. 24).

22

Детальнее эта, как подчеркивает Бадью, философская категория, а не, скажем, историческая или литературно-эстетическая эпоха, обсуждается в статье A. Badiou, «L’age des poetes», в сборнике La politique del poetes, Albin Michel, 1992, p. 21–38 (в том же сборнике можно найти и продолжение начатой во время обсуждения «Бытия и события» полемики с Лаку-Лабартом — см.: Ph, Lacoue-Laharthe, «Poesie, philosophie, politique», ibid., p, 39–63).

23

Первым отдает себе в этом отчет сам Бадью, когда с некоторой растерянностью, упомянув, что «Рансьер, несомненно, имеет основания выделять категории вмешательства, события, верности», замечает: «Впрочем, любопытно, что ни Рансьер, ни кто-либо еще не протестует против импорта, причем куда более обширного и централизованного, категорий математических: пустота, родовое, вынужденнее». Очевидно, приведенные Бадью слова (как, кстати, и неразличимое, неразрешимое и т. п.) просто не опознавались его оппонентами в качестве математических терминов-концептов.

24

Еще одним, опять же косвенным, доказательством чему служит и тот факт, что даже такой, мягко выражаясь, неблизкий программе Бадью человек, как Жак Деррида во время одного из приездов в СССР/Россию в своих выступлениях (как незадолго до того и Филипп Лаку-Лабарт) отправлялся от «теорий» (читай: «Манифеста») Бадью — отнюдь не к плане безоговорочной критики.

[Заметим в необязательных скобках, что по-своему удивителен сам факт этого «круглого стола» и полемики самопровозглашенного «философа» Бадью с софистами и антифилософами Лаку-Лабартом и Лиотаром (Рансьер, возможно, под эти категории не подпадает). Быть может, прояснением этому факту послужит пространное примечание к «Бытию и событию», в котором Бадью представляет довольно неожиданный список в том или ином смысле близких ему мыслителей:

«Поскольку используемый мною способ изложения не связан с обсуждением тезисов моих современников, несомненно, ибо никто не одинок и не оторван радикально от своего времени, не составит большого труда выявить многочисленные случаи близости между заявляемым мною и тем, что писали они. Мне бы хотелось одним махом поделиться здесь своим несомненно неполным представлением об этой смежности, ограничившись при этом ныне живущими французскими авторами. Речь идет не только о близости или преемственности. Напротив, речь может идти и о самой радикальной разнесенности, но в рамках служащей опорой мысли диалектики. Перечисленные здесь авторы во всяком случае имеют для меня смысл.

— В том, что касается онтологических предположений и интерпретации Хайдеггера, несомненно нужно упомянуть Ж. Деррида. Я, пожалуй, чувствую себя ближе к тем, кто вслед за ним занялся размежеванием с Хайдеггером, поставив вопрос о его непереносимом молчании по поводу уничтожения нацистами евреев в Европе, и ищет глубинной связи между политической озабоченностью и откровением поэтического опыта. По сему поводу назову Ж.-Л. Нанси и Ф. Лаку-Лабарта.

— В том, что касается предъявления как чистой множествен кости: это одна из основных тем эпохи, с которой во Франции связаны в первую очередь, конечно же, Ж. Делез и Ж.-Ф. Лиотар. Мне кажется, чтобы осмыслить наши разногласия, или, как сказал бы Лиотар, распри, надо, несомненно, учесть, что скрытая парадигма Делеза „натуральна“ (пусть даже в смысле Спинозы), а Лиотара — юридична (в смысле Критики). Моя — математична.

— В том, что касается англосаксонской гегемонии над последствиями связанной с именами Кантора и Фреге революции, известно, что ее глашатаем во Франции является Ж. Бувересс, с концептуальным сарказмом учредивший единственно для себя трибунал Рассудка. Связь иного типа между математикой и философией, быть может, излишне ограничительная в своих следствиях, предложена Ж. Т. Десанти. Великую башляровскую традицию счастливо продолжает мой учитель Ж. Каношем.

— Для всего того, что тяготеет к современной доктрине субъекта в ее лакановском изводе, необходимо, очевидно, указать Ж.-А. Миллера, который на законном основании поддерживает также и организационные связи с клинической практикой.

— У Ж. Рансьера мне по душе страсть к равенству.

— О картографировании субъектных процедур в иных областях свидетельствуют, каждый одновременно и своеособым, и общим образом, Ф. Ревьо и Ж.-К. Мильнер. Центром тяжести для первого служит театр, это „высшее искусство“. Второй, к тому же и ученый, разворачивает лабиринты знания и словесности.

— К. Жамбер и Ж. Лардро ладят лакановскую обратную связь в направлении тех основополагающих жестов, которые расшифрованы ими в великих монотеизмах.

— Нужно назвать А. Альтюссера.

— Для политической процедуры, на сей раз сообразно близости идей и действий, выделю своего товарища Сильвена Лазарю, чье начинание — сформулировать условия некоторого модуса политики — на уровне ленинского установления современной политики» (A. Badiou, L’Etre et ievenement, p. 522–523.]

25

A. Badiou, Conditions, Seuil? 1992.

26

Abrege de meiapolitique, Petit manuel d’inesthetique, Court traite d’ontologie transitoire, Seuil, 1998.

27

См.: П. Коэн, Теория множеств и континуум-гипотеза, М., Мир, 1969.

28

Там же, с. 208.