различие между «человеческой» и «политической эмансипацией» и тем самым ставит вопрос о противоположности между пролетарской и буржуазной революциями[6]. Идея пролетарской революции и исторической миссии пролетариата, критика буржуазно-демократических иллюзий и выявление исторически ограниченного содержания буржуазных революций – все это, несомненно, говорит о завершении перехода Маркса к материализму и коммунизму. В мае 1844 г., прекратив сотрудничество с Руге, Маркс окончательно порывает отношения с младогегельянцами.
«Письма из Англии» Ф. Энгельса
Примерно в то же время, но иными путями завершается переход к материализму и коммунизму и в духовном развитии Энгельса. Уже в статьях, опубликованных в «Рейнской газете», Энгельсу удалось выявить самую суть положения дел в капиталистической Англии: предстоящая революция в Англии будет совершена не ради принципов, а ради материальных интересов и потому будет революцией социальной.
Каковы же эти интересы и соответствующие им политические силы? Их характеристику Энгельс дает в «Письмах из Англии», опубликованных в мае – июне 1843 г. в журнале «Швейцарский республиканец», издававшемся Фрёбелем, который вскоре взялся и за выпуск «Немецко-французского ежегодника».
Энгельс отмечает, что в Англии партии тождественны социальным классам и слоям: тори – дворянству и ортодоксальной фракции англиканской церкви; виги – фабрикантам, купцам и диссентерам, а в целом – высшим слоям буржуазии; радикалы – низшим слоям буржуазии; чартисты – рабочему люду, пролетариям; лишь социалисты не образуют замкнутой партии, вербуя своих сторонников и из пролетариев, и из низших слоев буржуазии.
Изображая эту лестницу классов и партий, Энгельс обращает внимание на «тот замечательный факт, что чем ниже стоит класс в обществе, чем он „необразованнее“ в обычном смысле слова, тем он прогрессивнее, тем большую будущность он имеет» [1, т. 1, с. 513]. Соответственно наиболее прогрессивными и потому наиболее влиятельными в национальных масштабах оказываются именно чартисты и социалисты. Этим двум революционным силам английского общества Энгельс и уделяет основное внимание.
Чартизм выражал наиболее революционные тенденции английских пролетариев, и именно в этом таилась нарастающая сила последних. Однако слабость чартизма, даже лучших его вождей, таких как О’Брайен, О’Коннор, Гарни и другие, состояла в преувеличении роли политических средств борьбы, поэтому на первый план они выдвигали не уничтожение частной собственности, а лишь борьбу за всеобщее избирательное право.
Социалисты, напротив, более четко представляли себе конечные цели борьбы. Это привлекало к социализму широкие слои пролетариев и малообеспеченных трудящихся, которые для социального преобразования были готовы отдать все – даже свою жизнь. Социалисты к тому же регулярно устраивали собрания с целью пропаганды своих идеалов. Их слабость, однако, состояла в преувеличении функций просветительской деятельности и недооценке политических средств борьбы.
Наряду с чартистами и социалистами Энгельс описывает и третью революционную силу в Англии, не организованную в особую партию, но тем не менее вполне реальную и грозную, – ирландцев. Условия жизни ирландской бедноты были наиболее тяжелыми в стране, но ее революционная энергия растрачивалась долгое время впустую; беднота не понимала классового характера своей национальной борьбы. Но и ошибки служат школой политического воспитания, которая в конце концов приведет ирландский пролетариат к осознанию своих классовых интересов.
Содержание «Писем из Англии» убеждает, что одну из важнейших задач английского революционного движения Энгельс видел во взаимном сближении основных его сил на базе того ценного, что имелось в каждой из них. Спустя четыре месяца он выдвигает аналогичную идею уже в интернациональном масштабе. В статье «Успехи движения за социальное преобразование на континенте», опубликованной в октябре – ноябре 1843 г. в журнале оуэнистов «Новый нравственный мир», Энгельс показывает, что «радикальная революция в общественном устройстве, имеющая своей основой коллективную собственность, стала теперь настоятельной и неотвратимой необходимостью» [1, т. 1, с. 525] в трех наиболее развитых европейских странах – Англии, Франции и Германии. К осознанию этой необходимости каждая из наций пришла самостоятельно, своим собственным путем. Это «неопровержимо доказывает, что коммунизм – не следствие особого положения английской или какой-либо другой нации, а необходимый вывод, неизбежно вытекающий из предпосылок, заложенных в общих условиях современной цивилизации» [там же].
Энгельс порывает с буржуазно-демократическими иллюзиями, согласно которым уничтожение сословных перегородок, установление гражданских прав и свобод есть завершение исторического процесса освобождения личности.
Значение этой статьи, хотя она и не содержит в себе развернутой постановки коренных вопросов коммунистической теории, заключается в том, что она раскрывает становление коммунистических воззрений Энгельса. Признавая в произведениях Сен-Симона и некоторых его учеников яркие искры гения, он в общем отрицательно относился к сен-симонизму, основным пороком которого считал мистицизм, отсутствие революционной постановки социальных и экономических проблем, компромисс с капиталистическим устройством общества.
Сен-симонизму Энгельс противопоставлял фурьеризм, т.е. другую форму утопического социализма. Она также несвободна от мистицизма, но если отбросить мистицизм и экстравагантность Фурье, отмечал Энгельс, то «остаётся нечто, чего не найти у сен-симонистов, а именно – научное изыскание, трезвое, свободное от предрассудков, систематическое мышление, короче – социальная философия, между тем как сен-симонизм может быть назван только социальной поэзией» [1, т. 1, с. 528]. По мнению Энгельса, Фурье впервые установил великую аксиому социальной философии: если присущее каждому индивиду влечение к определенной полезной для общества деятельности полностью удовлетворяется, то леность, безделье, паразитизм невозможны. В природе человеческого духа заложено постоянное стремление к деятельности, поэтому нет никакой необходимости насильно принуждать к ней людей; надлежит лишь путем разумной социальной организации дать этому естественному стремлению правильное направление. И тогда труд превратится в наслаждение, ибо то, что делает его тягостным, вытекает не из сущности труда, а из индивидуалистической социальной организации, которая должна быть заменена ассоциацией, коллективизмом.
Высокая оценка идеи Фурье об исторически преходящем характере противоположностей между трудом и наслаждением, городом и деревней свидетельствует, что молодой Энгельс в общем верно выделял рациональное в фурьеризме. В то же время он видел один из основных пороков учения Фурье: «Он не отменяет частной собственности. В его фаланстерах, или ассоциативных хозяйствах, существуют богатые и бедные, капиталисты и рабочие» [1, т. 1, с. 529]. Энгельс осуждал эту половинчатость, допускающую возможность возрождения старой, т.е. капиталистической, системы «на улучшенных началах».
Энгельс упрекал французских утопических социалистов, эпигонов сен-симонизма и фурьеризма, в том, что они превращали свои доктрины в сектантско-религиозные учения, провозглашая как аксиому, что христианство и коммунизм будто бы тождественны. Они старались подтвердить это «ссылками на библию, на то, что первые христиане якобы жили на общинных началах и т.д.» Отвергая эту аргументацию, Энгельс отмечал, что «если немногие места из библии и могут быть истолкованы в пользу коммунизма, то весь дух её учения, однако, совершенно враждебен ему, как и всякому разумному начинанию» [там же, с. 532].
Осуждая попытки соединить социализм и коммунизм с религией, Энгельс подчеркивал, что для превращения социализма в научное и революционное учение необходимо прежде всего последовательное отрицание частной собственности. Именно такое требование и выдвигал французский утопический коммунизм, который Энгельс называл наиболее значительной и радикальной партией во Франции. Он связывал возникновение коммунизма, начиная от бабувизма и кончая учением Кабе, с историей буржуазных революций во Франции: эти революции совершались руками угнетенных и эксплуатируемых и каждый раз обращались против них. В конечном итоге пролетарии придут к пониманию того, что само по себе политическое преобразование не изменяет их положения; необходима социальная революция, уничтожающая частную собственность.
Энгельс вполне разделял этот вывод современных ему французских коммунистов, возвышающий их над сен-симонистами и фурьеристами. Вместе с тем он уже видел и несостоятельность тактики заговорщиков. Тайные общества, заговоры, которые неоднократно организовывались французскими коммунистами, постоянно приводили к поражению. Однако Энгельс пока еще не противопоставлял тактике заговорщиков организованную массовую революционную борьбу рабочих против буржуазии.
Вслед за учением французских коммунистов Энгельс коротко характеризует немецкие коммунистические теории. Уже Томас Мюнцер утверждал, что общность имущества – единственно надлежащее состояние для общества христиан. Противоположность между Мюнцером и Лютером выражает, по словам Энгельса, коренное противоречие между народом и его угнетателями.
Характеризуя положение Германии 40-х годов XIX в., Энгельс указывает, что коммунистические теории все больше привлекают внимание немецких рабочих. Вильгельм Вейтлинг, простой подмастерье-портной, стал основателем немецкого коммунизма, который «в скором времени объединит весь рабочий класс Германии» [1, т. 1, с. 537]. Главное внимание Энгельс уделяет так называемому философскому коммунизму, считая его закономерным результатом развития немецкой философии от Канта до Гегеля, младогегельянцев и Фейербаха. Политической революции во Франции сопутствовала философская революция в Германии. Высшим достижением этой революции явилась философия Гегеля, которая, однако, содержала в себе глубокое противоречие между методом и системой. Раскол гегелевской школы на младогегельянцев и старогегельянцев выявил это противоречие; «младогегельянцы в 1842 г. стали открытыми атеистами и республиканцами…» [1, т. 1, с. 538]. Преследования властями республиканцев и атеистов привели к тому, что «из пепла политической агитации вырос коммунизм» [там же, с. 539]. Уже осенью 1842 г. часть младогегельянцев пришла к выводу, что для осуществления их философско-исторических принципов и идеалов необходима социальная революция, устанавливающая коллективную собственность. Этих выводов, как подчеркивает Энгельс, не разделяли «главари партии» – Б. Бауэр, Л. Фейербах и А. Руге. «Однако коммунизм был столь необходимым следствием неогегельянской философии, что никакое противодействие не могло помешать его развитию, и в течение этого года первые его сторонники с удовлетворением отмечали, что республиканцы один за другим присоединились к их рядам… философский коммунизм можно считать навсегда утвердившимся в Германии, несмотря на все старания правительств подавить его» [там же, с. 539 – 540].
Следует учитывать, что Энгельс выступал в данном случае как участник младогегельянского движения, который уже действительно перешел на позиции коммунизма. Этот факт накладывает отпечаток и на его оценку младогегельянского учения, которую, если учесть действительное содержание такового, следует отметить как явное преувеличение. Как и другие сторонники социализма и коммунизма, молодой Энгельс в то время весьма расширительно толковал эти учения, вкладывая в них, наряду с отрицанием частной собственности и признанием общественной собственности, в качестве главного условия социального переустройства весьма общие и нечеткие гуманистические представления.
В Германии
