правосознания, провозглашенных в условиях консервативного прусского полуфеодально-бюрократического режима. Но Маркс несравненно более глубоко, чем младогегельянцы и сам Гегель, оценил теоретические достижения античных мыслителей.

Вначале Маркс намеревался посвятить свою работу анализу всех трех указанных выше философских учений эпохи эллинизма, что нашло отражение в подготовительных работах – «Тетрадях по истории эпикурейской философии». В дальнейшем он решил ограничиться более узким кругом вопросов, составившим предмет его университетской докторской диссертации – «Различие между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура» (1839 – 1841).

Докторская диссертация К. Маркса

В этой первой философской работе Маркс, по заключению Ленина, «стоит еще вполне на идеалистически-гегельянской точке зрения» [3, т. 26, с. 82]. Его характеристика атомистического материализма Эпикура как теории абстрактного единичного самосознания восходит к гегелевской историко-философской концепции. Тем не менее Маркс ясно сознает ее недостаточность: «…взгляд Гегеля на то, что он называл спекулятивным par excellence, мешал этому гигантскому мыслителю признать за указанными системами их высокое значение для истории греческой философии и для греческого духа вообще. Эти системы составляют ключ к истинной истории греческой философии» [1, т. 40, с. 153]. Активная, деятельная функция систем Демокрита и Эпикура в истории античного общества определяет их высокую оценку Марксом. Анализ этой функции позволяет Марксу обнаружить не только общее в системах Эпикура и Демокрита, но и глубокие различия между ними.

Сопоставляя натурфилософию Эпикура с натурфилософией Демокрита, Маркс отмечает, что в основе той и другой лежат одни и те же принципы: все вещи в мире суть лишь различные комбинации атомов, движущихся в пустоте. Маркс доказывает, что Эпикур далеко не повторял учителя: Демокрит превозносил конкретные науки, а Эпикур считал, что они не содействуют достижению истинного совершенства личности; первый признавал необходимость, а второй делал акцент на случайность и т.д. «…Два противоположных направления – вот что воплощено…» в этих различиях, заключает Маркс [1, т. 40, с. 164].

Чем же объясняется эта противоположность двух учений при кажущейся их тождественности? – Различием эпох: Демокрит жил в период подъема греческого общества, когда личности не угрожало разрушение и она могла спокойно углубляться в изучение внешнего мира; поэтому принцип атомизма является у Демокрита чисто научным принципом, составляющим цель и действительную основу всей его системы. Эпикур выступил в эпоху упадка древнегреческого общества, когда рушились все прежние ценности и личность, дабы не быть увлеченной этим разрушением, должна была сосредоточить все свои силы на сохранении своей свободы и самобытности; философ не мог пройти мимо этого изменения в общем сознании, поэтому и принцип атомизма является у Эпикура уже не чисто теоретическим принципом, а прежде всего практическим средством для решения важнейшей жизненной проблемы – проблемы сохранения личности в условиях разрушающегося общества.

«Не в идеологии и пустых гипотезах нуждается наша жизнь, а в том, чтобы мы могли жить, не зная смятения» [там же, с. 191 – 192], – учил Эпикур. Эта уверенная в себе самой жизнь достигается глубоким знанием того, что личность независима и свободна. Наблюдающиеся в эллинистическом обществе разрозненность и изолированность существования отдельных личностей не должны пугать, ибо ведь и весь мир состоит из отдельных атомов. Основоположник атомистики Демокрит учил, правда, будто атомы в своем движении подчиняются совершенно жесткой необходимости, но это неверно – он не учел, что атомы обладают также и способностью к самопроизвольным отклонениям. Атомам как таковым присущ «энергетический принцип», и потому в своем движении они могут без всякого воздействия извне, только в силу внутренних побуждений, отклоняться от прямой линии.

Эту способность атомов к отклонению (declinatio), а именно благодаря этому и к отталкиванию друг от друга Маркс считает важнейшим отличительным принципом натурфилософии Эпикура по сравнению с натурфилософией Демокрита. Если Гегель увидел в этом лишь «скуку», то Маркс – великую заслугу Эпикура в истории философии: «В отталкивании атомов их материальность, выраженная в падении по прямой линии, и присущее им определение формы, выраженное в отклонении, синтетически соединены» [1, т. 40, с. 175]. Здесь Маркс впервые фиксирует возможность синтетического соединения материализма с концепцией самодвижения. Конечно, это открытие было сделано Марксом пока с идеалистических позиций. Он рассматривает принцип свободы движения атомов только как обоснование Эпикуром свободы индивида, причем абстрактно-единичное самосознание лишь проецирует самого себя в атомистике, выступающей, следовательно, как «естественная наука самосознания».

Но подобное проецирование, замечает Маркс, может безукоризненно осуществляться до тех пор, пока самосознание имеет дело с атомами лишь как с понятиями, с абстрактными сущностями природы. Иначе обстоит дело, когда оно сталкивается с конкретными воплощениями атомов в природе, какими для античного сознания служили небесные тела: «Небесные тела суть, следовательно, ставшие действительными атомы… Здесь поэтому Эпикур должен был бы увидеть высшее осуществление своего принципа, вершину и заключительный момент своей системы» [1, т. 40, с. 194]. Вместо этого он категорически отрицает их свойство быть атомами – вопреки чувственной очевидности (ведь глазу они представляются именно как атомы), вопреки собственному принципу атомизма как всеобщему принципу. «В этом его величайшее противоречие», – заключает Маркс [там же].

Если Гегель использовал это противоречие во взглядах Эпикура для новых нападок на материализм, то Маркс стремится обнаружить внутреннюю логику этого противоречия, т.е. своего рода его необходимость. Эту необходимость он усматривает в последовательности Эпикура как атеиста и отдает ему за это свои симпатии, несмотря на его же непоследовательность как натурфилософа.

Дело в том, разъясняет Маркс, что для Эпикура признать небесные тела атомами значило признать их вечными и бессмертными, а тем самым сделать уступку религии того времени, которая как раз подчеркивала нетленную божественную природу небесных тел. Люди античности поклонялись небесным телам как богам. «…Те, которые признают в небесных явлениях единое, а потом вечное и божественное начало, – заявляет Эпикур, – впадают в пустое резонерство и поддаются влиянию рабских фокусов астрологов; они переступают границу науки о природе и бросаются в объятия мифов…» [1, т. 40, с. 193]. Выступая против обожествления небесных тел, Эпикур восстает «против мировоззрения всего греческого народа» [там же, с. 190]. Он «поэтому, – заключает Маркс, – величайший греческий просветитель…» [там же, с. 196].

Анализ религии как неразумного обыденного сознания, вывод о принципиальной противоположности философии («разума») и религии образует, по мысли молодого Маркса, основу для опровержения всякого рода умозрительных «доказательств» бытия бога. Они представляют собой не что иное, как пустые тавтологии, примером чего может служить, в частности, известный онтологический аргумент. Гегель понял противоречие доказательств этого рода, заключающееся уже в самой установке на логическое доказательство алогических представлений, но не решился все же отвергнуть их до конца, он «отверг их, чтобы их оправдать» [1, т. 40, с. 232].

Таким образом, Маркс не только опровергает старую рационалистическую теологию, но также и отвергает гегелевские теологические выводы, хотя еще не видит того, что идеализм и религия, несмотря на очевидное качественное различие между ними, тесно связаны друг с другом, взаимообусловлены. Обратим здесь внимание на то, что Маркс подчеркивает ошибочность выведения из факта крушения онтологического доказательства бытия бога положения, будто религия – это просто эфемерный фантом. Религия как не индивидуальная иллюзия, но массовое иллюзорное сознание имеет огромную власть над сознанием людей. По новому истолковывая известный пример Канта, Маркс пишет: «Действительные талеры имеют такое же существование, как воображаемые боги. Разве действительный талер существует где-либо, кроме представления… людей?» [там же].

Религиозные представления не произвольны, они оказывают большое воздействие и, следовательно, имеют корни вне представлений самих по себе. Но младогегельянцы не ставили этого вопроса, они рассматривали религию как имманентную и вместе с тем преходящую ограниченность человеческого самосознания. Маркс еще не порывает явно с этой точкой зрения, но уже пытается найти корни религии в окружающих человека условиях. Он говорит, что теологам следовало бы исходить из того, что мир плохо устроен, и тогда они могли бы по крайней мере объяснить существование религиозных представлений. Маркс иронически замечает, что действительные доказательства бытия бога «должны были бы гласить: „Так как природа плохо устроена, то бог существует“. „Так как существует неразумный мир, то бог существует“. „Так как мысль не существует, то бог существует“. Но разве это не означает следующее: для кого мир неразумен, кто поэтому сам неразумен, для того бог существует. Иными словами: неразумность есть наличное бытие бога» [1, т. 40, с. 233]. Философия призвана преодолеть объективно существующее неразумие, сделать мир и самого человека разумными. Борьба с религией, утверждение атеизма представляется Марксу важнейшей частью этой глобальной задачи разума.

В предисловии к диссертации Маркс пишет: «Философия, пока в ее покоряющем весь мир, абсолютно свободном сердце бьется хоть одна еще капля крови, всегда будет заявлять – вместе с Эпикуром – своим противникам: „Нечестив не тот, кто отвергает богов толпы, а тот, кто присоединяется к мнению толпы о богах“.

Философия этого не скрывает. Признание Прометея:

По правде, всех богов я ненавижу,

есть ее собственное признание, ее собственное изречение, направленное против всех небесных и земных богов, которые не признают человеческое самосознание высшим божеством. Рядом с ним не должно быть никакого божества.

А в ответ заячьим душам, торжествующим по поводу того, что положение философии в обществе, по-видимому, ухудшилось, она повторяет то, что Прометей сказал слуге богов, Гермесу:

Знай хорошо, что я б не променял

Своих скорбей на рабское служенье:

Мне лучше быть прикованным к скале,

Чем верным быть прислужником Зевеса.

Прометей – самый благородный святой и мученик в философском календаре» [1, т. 40, с. 153 – 154]. В этих гордых, полных глубокого смысла словах молодого Маркса отчетливо выражено не только его непримиримое ко всякому угнетению свободолюбие; в них сформулировано его философское кредо: борьба против небесных и земных богов, т.е. против всякого деспотизма и угнетения человека. Именно