лишь только намеченные у Платона и Аристотеля,

которые оказываются важнейшими при дальнейшей

разработке понятия воображения у неоплатоников.

Во-первых, Плотин различает две способности воображения —

высшую, синтезирующую и воспроизводящую данные

чувственного восприятия, относимую к высшей, не

связанной с телом, душе, а также низшую способность

воображения, неопределенную и нерасчлененную, относимую

к воплощенной в теле душе (Энн. IV. 3.31: ср. III. 6.4.).

Обычно, впрочем, оба типа воображения неразличимы,

поскольку в обычном состоянии высшее воображение

преобладает и как бы вбирает в себя низшее, подобно

малому пламени, становящемуся невидимым в большом

огне; когда же душа пребывает в возмущении и страстном

состоянии, низшее воображение заслоняет своими

образами высшее, делая его неразличимым. Во-вторых, Плотин

указывает на примечательный параллелизм между

воображением и особой нефизической, т. н. интеллигибельной,

или геометрической, материей, присущей только

геометрическим объектам (vXr\ voMxf|, впервые введенной

Аристотелем в «Метафизике» VII 10-11 b VIII 6: ср. Энн. И.

4.1-5). Поскольку воображение представляет свои образы

как протяженные, оно может быть уподоблено некоему

протяжению, впрочем нефизическому; в котором могут

воплощаться геометрические фигуры, имеющие у

Платона статус промежуточных между физическими вещами

и их идеальными прообразами-эйдосами. Воображение в

таком случае и оказывается тем особым мнимым

протяжением — интеллигибельной материей, той стихией, в

которой геометрические объекты наличны как протяженные,

как воображаемо-наглядно представимые и как

вычерчиваемые самим же воображением как подобия идеальных

прообразов, которые сами не наглядны и невообразимы,

но только мыслимы (так, эйдос круга не кругл, тогда как

круг в воображении — действительно кругл, в отличие от

любого его физического подобия, всегда неизбежно

искаженного). Как показывает Прокл, геометрические

объекты воссоздаются и представляются из своих идеальных

прообразов в воображении (подобно тому, как слова

являются продуктом рассудка и воображения, cpaviacia Xsktiktj

или orijiavxtKfj). Геометрические предметы

выстраиваются при этом кинематически, т.е. как бы вычерчиваются

посредством движения другого геометрического объекта

меньшей размерности. Т. о., самая геометрия как наука

оказывается не только основанной на разуме, но также и

коренящейся в воображении.

Через Августина и Боэция понятие воображения

(imaginatio) как отдельной познавательной способности

переходит в средневековую схоластику, где воображению

уделяется особое внимание (в частности, у Фомы Аквинс-

кого и Данте) как одной из ведущих познавательных

способностей человеческой души.

В философии Нового временя понятие воображения

играет заметную роль. Наряду с разумом, памятью и

чувствами воображение является одной из функций

«познавательной силы» или способности души для Декарта.

В частности, воображение есть «известное применение

познавательной способности (т. е. разума) к телу,

которую перед ней внутренне присутствует» (Med. VI, AT VII

71—72). Трудность в понимании роли воображения в

процессе познания и в обшей структуре познавательных

способностей состоит для Декарта в том, что

воображение прежде всего воспроизводит и собирает в одно целое

образы чувственного, т.е. телесного, и затем уже

передает их для дальнейшего истолкования разуму, образы, или

«идеи», которого нематериальны. Поскольку Декарт

принимает две взаимодополнительные конечные субстанции —

материальное протяжение и мышление — воображение

оказывается отнесенным к телесному как протяженному,

438

ВООБРАЖЕНИЕ

но к телесному должны быть отнесены и представимые

в воображении геометрические фигуры, поскольку они

протяженны. Однако способ, каким протяженные образы

воображения представляются как непротяженные

нематериальные «идеи» разума, остается для Декарта столь же

непроясненным, сколь и взаимодействие тела и души или

тайна воплощения души в теле.

Ключевой фигурой для понимания понятия

воображения в новой .философии является Кант. В учении Канта о

способности воображения (Einbildungskraft) следует

подчеркнуть две важнейшие черты, во многом определяющие

трактовку воображения в последующей философской

традиции. Во-первых, Кант проводит различие между

репродуктивным (воссоздающим) и продуктивным

(творческим) воображением. Подобное различение можно найти

еше у Хр. Вольфа, который принимает воображение как

способность души порождать образ вещи в отсутствие

самой вещи, а также воссоздавать образ вещи как целой,

дополняя чувственное восприятие, никогда не

завершенное (позже Гегель в «Эстетике» делает попытку провести

различие между пассивным воображением и творческой

фантазией). От воссоздающего, или воспроизводящего,

репродуктивного воображения отлична у Вольфа

продуктивная способность, facultas fingendi, позволяющая

творить никогда не виданные образы посредством

разделения и сочетания образов уже известных (Psychologia

empirica, par. 117). Во-вторых, Кант трактует воображение

как промежуточную способность между чувственностью

и рассудком. До Канта подобное истолкование

воображения как посредующей познавательной способности души,

имеющей черты общности как с чувственностью, так и с

рассудком, можно найти у Лейбница, в чем последний в

сущности следует Аристотелю и неоплатоникам.

Продуктивное, чистое, или трансцендентальное,

воображение определяется Кантом как «способность представлять

предмет также и без его присутствия в созерцании»

(Критика чистого разума, D 151; Соч., т. 3, с. 204).

Продуктивное воображение определяет и синтезирует или связывает

воедино a priori многообразие чувственного созерцания

(с которым воображение роднит способность

наглядного представления предмета) согласно единству чистой

апперцепции (т. е. неэмпирического представления «я

мыслю», сопровождающего всякий акт мышления) в

соответствии с категориями рассудка, способного мыслить

многообразие чувственного опыта в единстве (с

рассудком воображение роднит спонтанность, т.е.

самодеятельность: ср. Критика чистого разума, А 124). Продуктивное

воображение есть поэтому «способность a priori

определять чувственность, и его синтез созерцаний сообразно

категориям должен быть трансцендентальным синтезом

способности воображения» (Соч., т. 3, с. 205).

Репродуктивное воображение, напротив, подчинено только

эмпирическим законам ассоциации и потому не способствует

возможности познания a priori (Критика чистого разума,

В 152; Соч., т. 3., с. 205). Продуктом чистого воображения

является трансцендентальная схема, однородная, с одной

стороны, с категориями рассудка, а с другой — с

явлениями, чувственно постигаемыми в формах

пространственно-временных определений; схема сама как бы посредует

между образом и понятием, являясь «представлением об

общем способе, каким воображение доставляет понятию

образ» (Критика чистого разума, А 140; Соч., т. 3, с. 223).

Т. о., творческое воображение является важнейшей

предпосылкой возможности познания, одновременно

соединяя и разделяя чувственность и рассудок.

Воображение как творческая способность играет

центральную роль у Фихте и Шеллинга, а также в философии

романтизма. Так, у Фихте в раннем изложении «Нау-

ко-учения» (1794) вся действительность полагается для

рассудка посредством творческого воображения через

противопоставление и взаимоограничение «Я» и «не-Я».

Развивая мысль Фихте, Новалис утверждает, что

творческое воображение является источником

действительности и в конечном счете самой действительностью. Для

Шеллинга продуктивное воображение выступает как

посредник между сферой теоретического и практического.

В философии тождества Шеллинга «воображение

природы» есть организм, в котором находят свое наиболее

полное воплощение реальное, идеальное и их тождество.

При этом реальное (мир природы) образуемо посредством

воображения (Einbildung) бесконечного в конечное;

идеальное (мир духа), напротив, воображением конечного в

бесконечное. Воображение, т. о., понимается как ничем

внутренне не связанное и не ограниченное, как

конститутивное для самого бытия. Кант, впрочем, отвергает

подобное истолкование понятия воображения, ибо

воображению нет места в практической философии, в области

моральных принципов и поступков, где, по мысли Канта,

только и возможна человеческая свобода.

Творческое воображение оказывается определяющим для

эстетики и искусства Нового времени. Так, Ф. Бэкон

полагает воображение основой поэзии (De augm. scient.). Кант

определяет воображение в «Критике способности

суждения» как способность представления эстетических идей,

причем решающее для эстетического опыта суждение

вкуса основывается на выражаемой в чувстве удовольствия

свободной игре воображения и рассудка. Для Шеллинга

мир есть совершенное и прекрасное творенье Божье и

потому действительность есть абсолютное произведение

искусства (как и для Новалиса), в которое множественность

привносится «божественным воображением». Создавая

свое произведение, художник уподобляется Творцу, однако

не посредством разума, но прежде всего посредством

воображения. Воображение в таком случае должно быть

решительно неограниченным (т. е. бесконечным, способным

воображать самое себя бесконечным), являющим

безграничную свободу. Свобода тогда может и должна

пониматься как свобода творчества творческого же воображения,

что и подчеркивается в романтизме. В частности, с

понятием творческого воображения оказывается тесно

связанным понятие гения (у Шиллера, Ф. Шлегеля, а также

В. фон Гумбольдта и Шеллинга) как человека с особо

развитым воображением, художника и в особенности поэта,

не описывающего (и, т. о., ни в коем случае не

подражающего), но предписывающею законы прекрасному

и действительному, по сути творящего их. В

современном искусстве античное понятие свободы, понятой как

непреложность и обязательность красоты, правды и добра,

зачастую подменяется произвольностью, проявляющейся

в произведениях иллюзорно свободного, ничем не

ограниченного творческого воображения.

После Канта понимание воображения как посредующе-

го между чувственностью и рассудком, как связанного

с материалом чувственности, способное, впрочем, этот

439

ВОПРОС

материал по-иному организовывать, становится общим

местом в психологии и антропологии. Однако во 2-й пол.

19 в. психология во многом отказывается от рассмотрения

традиционных способностей души, предлагая

совершенно иные истолкования феноменов, прежде связываемых с

воображением (сны, мечты, сумасшествие; на связь

последнего с воображением указывает Дильтей). Для

подобных истолкований воображение уже не играет

существенной роли (как, напр., в психоанализе Фрейда).

Понятие воображения существенно для теории познания,

развиваемой в рамках современной аналитической

философии. Крайнюю точку зрения на воображение высказал

Г. Райл, согласно которому воображение как единая и

отдельная познавательная способность есть только фикция,

к воображению же обыкновенно относят разнообразные и

зачастую разнородные ментальные процессы, связанные с

представлением, воплощением характера, лицедейством,

притворством и т. д. Весьма оживленно обсуждается

вопрос о роли образов воображения как наглядных

представлений в познании. Согласно одной точке зрения,

содержание подобных образов может быть адекватно представлено

и описано синтаксически, а посему указанные образы не

имеют решающего значения для мышления. Согласно же

противоположной точке зрения (picture theory of imagery),

воображаемое невозможно свести к описанию в общих

терминах, поскольку в содержании воображаемого

неизбежно присутствует пространственная компонента, т.е.

наглядно представляемое содержание, обладающее

автономностью. «Критика чистого воображения», выяснение

его природы и предмета (в онтологии), а также

содержания и границ в отношении к различным познавательным

способностям (в гносеологии) по-прежнему остается

важной задачей философии.

Лит.: Plotinus. Plotini opera, ed. P. Henry and H. Schwyzer, Vol. I—III.

Oxf., 1964—1982: Proclus. In primum Euclidis elementorum librum

commentaria. Rec. G. Frielein. Lpz., 1873; In Platonis Timaeum

commentaria, Vol I—III, Ed. E. Diehl. Lpz., 1903-1906; Porphyry.

Sententiae ad intelligibilia ducentes. Ed. E. Lamberz. Lpz., 1975;

Syrianus. In Metaphysica commentaria. Ed. G. Kroil. В., 1902;

Бородой Ю. M. Воображение и теория познания. М., 1966; Шиналин

Ю.А. Историческая преамбула. — В кн.: Прокл. Комментарий

к первой книге «Начал» Евклида. Введение. М., 1994; Sartre ].-

P. L’imaginaire. Р., 1940; Нотапп К. Zum Begriff Einbildungskraft

nach Kant. — «Archiv fur Begriffsgeschichte», 14 (1970), 266-302;

Blumenthal H. J. Plotinus’ Psychology. His Doctrines of the Embodied

Soul. The Hague, 1971; HannayA. Mental Images: A Debate. L., 1971;

Watson G. Phantasia in Classical Thought. Galway, 1988; Wedin M.

Mind and Imagination in Aristotle. New Haven —L., 1988; White A. R.

The Language of Imagination. Oxf., 1990; Туе М. The Imagery Debate.

Cambr. (Mass.), 1992: Nikulin D. Metaphysik und Ethik. Theoretische

und praktische Philosophie in Antike und Neuzeit. Munch., 1996.

Д. В. Никулин

ВОПРОС— мысль, побуждающая к ответу, в которой

выражается просьба дополнить имеющуюся информацию с

целью устранения или уменьшения познавательной

неопределенности. Имеющаяся информация, явно или неявно

содержащаяся в вопросе и выраженная в виде суждения

или системы суждений, называется предпосылкой

вопроса. Благодаря предпосылкам вопросы могут использоваться

для передачи информации.

Различают логически корректные и логически

некорректные вопросы. Вопрос является логически корректным, если

на него можно дать истинный ответ, снижающий

познавательную неопределенность. На логически некорректные

вопросы такого ответа дать нельзя.

Вопросы некорректны, I) когда в их формулировке

содержатся выражения, смыслы, значения которых неизвестны;

когда все выражения, входящие в формулировку вопроса,

имеют определенные смыслы или значения, однако между

этими выражениями нет согласования («Будете ли Вы

проживать в Республике последние десять лет?»); когда

содержание вопроса недоопределенно («Автомобиль проехал по

первой полосе или по крайней?»); 4) когда предпосылкой

вопроса является ложное суждение. На такие вопросы

нельзя дать истинного ответа. Они называются

провокационными («Перестала ли ты бить своего мужа?»); 5) когда

на вопрос нельзя дать ответа, снижающего познавательную

неопределенность, поскольку ее нет. Такие вопросы

называются тавтологичными — логически тавтологичными,

если запрашиваемая информация выражается его

логической формой («Является ли Иванов тем человеком, которым

он является?»), или фактически тавтологичными, если

запрашиваемая информация выражается всеми терминами,

входящими в его формулировку, а не только логической

формой («Между кем была русско-японская война?»).

По степени неопределенности, которую требуется

устранить, вопросы делятся на трудные и легкие. Вопросы, на

которые не существует определенного числа ответов,

называются