что все фактическое есть уже теория:

синева неба раскрывает нам основной закон хроматики.

Не нужно только ничего искать за феноменами. Они сами

составляют учение» (ibid.). Все злоключения философии

проистекают от того, что опыт отрезается от самих вещей

и подменяет вещи словами. «Вместо того чтобы

становиться между природой и субъектом, наука пытается стать на

место природы и постепенно делается столь же

непонятной, как последняя» (Goethes Werke, Weimarer Ausgabe, Bd

36, 4. Abt., S. 162). Что участью философии на этом пути

могло быть лишь ее самоупразднение, стало ясно в свете

ее дальнейших судеб, сначала в позитивистических

диагнозах философии как «болезни языка» (Ф. Маутнер, Л.

Витгенштейн), а после уже и в полном ее растворении во

всякого рода «играх» и «дискурсах».

В свете изложенного проясняется, наконец,

отношение к Гёте немецкого идеализма. Судьбой этого

идеализма было противостоять натиску материалистически

истолкованной физики с чисто метафизических позиций.

Понятно, что в споре с ним кантианство могло уже хотя

бы оттого рассчитывать на успех, что исходным

пунктом его был факт естествознания, а не воздушные замки

неоплатонических спекуляций. Эвристически допустим

вопрос: как сложились бы дальнейшие судьбы

философии, вообще духовности, если бы немецкий идеализм,

отталкиваясь от Канта, взял бы курс не на Плотина, а на

факт естествознания, к тому же не ньютоновского, как

это имеет место у Канта, а гётевского естествознания?

Характерно, что основной упрек Гёте со стороны

кантиански ориентированных критиков: он-де «переносит

рассудочные абстракции на объект, приписывая

последнему метаморфоз, который свершается, по сути, лишь в

нашем понятии» (Sachs J. Geschichte der Botanik vom 16.

520

ГЁТЕ

Jahrhundert bis 1860. Munch., 1875, S. 169), буквально

совпадает с упреком тех же критиков в адрес немецкой

идеалистической философии. Г. Файхингер формулирует в

этой связи «генеральное заблуждение» Гегеля, который

«смешивает пути мышления с путями реально

происходящего и превращает субъективные процессы

мысли в объективные мировые процессы» ( Vaihinger H. Die

Philosophie des Als ob. В., 1911, S. 10). Разумеется, с

точки зрения гегелевской метафизики эта критика не имела

никакого смысла. Вопрос, однако, стоял о смысле самой

метафизики. Немецкий идеализм —- «высокие башни,

около коих обыкновенно бывает много ветра» (Кант), —

рушился как карточный домик при первом же таране

критики познания. Ибо созерцающее мышление,

смогшее в тысячелетиях произвести на свет такое количество

глубокомысленной метафизики, не выдерживало и

малейшей поверки со стороны естественно-научного

мышления. Фихтевская апелляция к Гете: «К Вам по праву

обращается философия. Ваше чувство — пробный камень

ее», видится в этом смысле как бы неким инстинктивным

жестом выруливания между Сциллой кантианства и

Харибдой (дезавуированной Кантом) метафизики. Факт то,

что Гёте мыслит созерцательно, но факт и то, что мыслит

он не как метафизик, а как естествоиспытатель.

Метафизическое ens realissimum Шеллинга или Гегеля,

облаченное в абстрактные понятия, действует в Гёте как

чувственно-сверхчувственное восприятие. Иначе: одна и та

же мыслительная потенция, созерцающая в одном случае

историю сознания, а в другом случае наблюдающая череп

барана, предстает один раз как феноменология духа,

другой раз как позвоночная теория черепа. Созерцательную

способность суждения можно было сколь угодно

остроумными доводами опровергать теоретически или, в

крайнем случае, на примере всякого рода парапознавательных

практик (Кант versus Сведенборг). Опровергать ее там, где

плодами ее оказывались не просто научные открытия, но

и открытия целых наук ( 13 томов трудов по

естествознанию насчитывает Большое Веймарское издание Гете, т. н.

Sophienausgabe), было бы просто нелепо.

С другой стороны, однако, именно подчеркнутый анти-

философизм Гёте, в защитной среде которого его

познание только и могло сохранить свою специфику, сыграл на

руку академической философии. Единственным шансом

обезвредить опасный прецедент было списать его в счет

гениальной личности. Гете-естествоиспытателю выпадала

участь Гёте-поэта: здесь, как и там, все решалось

вдохновением, спонтанностью, непредсказуемостью, точечными

арег us, при которых не оставалось места никакой

методологии, систематике и усвояемости. Воцарившийся со 2-й

половины 19 в. научный материализм мог безнаказанно

потешаться над лишенной теоретико-познавательного

фундамента философией немецкого идеализма. Никто,

кроме естествоиспытателя Гёте, пожелай он стать

философом и перенеси он на философские проблемы ту

созидательную конкретность, с какой он среди мира растений

искал свое перворастение, не смог бы искупить

гегелевский дух, тщетно силящийся (на последней странице

«Феноменологии духа») вспомнить действительность своей

Голгофы. Фатальным для этого духа (духа мира) было то,

что он все еще взыскал контемпляций и визионерств в

мире, уже полностью принадлежащем наблюдаемости.

Школьным логикам не оставалось ничего иного, как

ставить ему на вид недопустимость заключения от

собственной мыслимости к собственной реальности.

Перспективой ближайшего будущего — в темпах

нарастания теоретического и практического материализма —

оказывалась судьба духовного, стоящего перед выбором:

стать либо наукой, либо столоверчением. Решение этой

задачи могло единственно зависеть от того, способен ли

был философ-практик Гете стать теоретиком

собственного познания (см. Антропософия).

К. Л. Свасьян

Эстетические взгляды Гете развивались от принятия идей

«Бури и натиска» (О немецком зодчестве — Von deutscher

Baukunst, 1772) через апологию античного искусства и

культа эстетического воспитания к идее подражания

природе и к трактовке искусства как произведения

человеческого духа, в котором «рассеянные в природе

моменты соединены и даже самые объективные из них

приобретают высшее значение и достоинство» (Goethe I. W.

Uber Wahrheit und Wahrscheinlichkeit der Kunstwerke, 1797. —

«Samtliche Werke», Bd 33. Weimar, 1903, S. 90). В связи с

этим Гёте выделяет три вида искусства: простое

подражание природе, манеру и стиль. Стиль выражает всеобщее

в особенном и принципиально отличается от аллегории,

где особенное служит лишь примером всеобщего. Стиль —

наиболее совершенное подражание природе, познание

сущности вещей, представленное в видимых и

ощущаемых образах. Его эстетика оказывается неотделимой от

естественно-научных исследований, где постоянно

подчеркивается роль целого и всеобщего, выражаемых в

элементах и особенном. «Первофеномен», на постижение

которого были направлены естественно-научные

исследования Гёте, представляет собой явление,

воплощающее в себе всеобщее. «Первофеномен» не остается

неизменным, он выражен в метаморфозах изначального

типа («Метаморфоз растений» — Die Methamorphose der

Pflanzen, 1790). Гёте положил начало применению

методов типологии в морфологии растений и животных,

которые объединяют в себе методы анализа и синтеза, опыта

и теории. В живой природе, согласно Гёте, нет ничего,

что не находилось бы в связи со всем целым. Особенное,

воплощающее в себе всеобщее и целое, он называет «ге-

штальтом», который оказывается предметом морфологии

и одновременно ключом ко всем природным знакам, в

т. ч. основой эстетики. Ведь ядро природы заключено в

человеческом сердце, а способ познания природных

явлений — постижение единства и гармонии человека с

природой, его души с феноменами природы.

Соч.: Werke. Abt. 1-4, Bd 1-133. Weimar, 1887-1919; Samtliche

Werke, Bd 1-40. Stuttg. -В., 1902-1907; Naturwissenschaftliche

Schriften, hrsg. von R. Steiner, 5 Bde. Dornach, 1982; Собр. соч.,

т. 1—13. M.—Л., 1932—1949; Статьи и мысли об искусстве. М.,

1936; Гете и Шиллер. Переписка, т. 1. М.—Л., 1937; Избр. соч. по

естествознанию. М., 1957.

Лит.: Белый А. Рудольф Штейнер и Гёте в мировоззрении

современности. М., 1917; Лихтенштадт В. О. Гёте. П., 1920; Гейзен-

берг В. Учения Гёте и Ньютона о цвете и современная физика. —

В кн.: Философские проблемы атомной физики. М., 1953; Виль-

монт Н. Гёте. М., 1959; Chamberlain Я. St. Goethe. Munch., 1912;

Simmel G Goethe. Lpz., 1923; Valery P. Discours en l’honneur de

Goethe, Oeuvres, v. 1. P., 1957, p. 531—553; Steiner R. Grundlinien

einer Erkenntnistheorie der Goetheschen Weltanschauung. Stuttg., 1961;

521

ГИЕРАКС

Idem. Goethes Weltanschauung. В., 1921; Cassirer E. Goethe und die

mathematische Physik. — [dem. Idee und Gestalt. Darmstadt, 1971,

S. 33-80.

ГИЕРАКС(‘IepaC) (вероятно, сер. 2 в. н. э.) — философ-

платоник. Автор сочинения «О справедливости»

(эксперты — у Стобея), посвященного разработке этической

проблематики. Основная мысль Гиеракса: справедливость

как совокупная добродетель связана с прочими

добродетелями и невозможна без них (avoaxoAuOia — ср. Alcin.

Didasc. 29, 3). Развивая этот тезис в платоновском духе,

Гиеракс использует также аристотелевские (напр.,

определение мужества как «середины» между трусостью и

безрассудством) и стоические положения (справедливость

понимается в духе стоической «исправленности», оюрОоклс),

однако строит свое изложение в виде полемики против

тех и других.

Лит.: PraechierK. Hierax der Platoniker. — «Hermes», 1906,41, S. 593—

618.

Ю. А. Шичалин

ГИЕРОКЛ(‘IepoxXnc) (2-я пол. 1 в. н. э.) — греческий

философ, представитель поздней Стой, автор трактата «Фи-

лософумены» (cDt^ooocpouusva) в трех книгах, задуманного

как систематическое (но вместе с тем популярное и полем

ически-антиэпикурейское) изложение стоической этики.

К 1-й части (кн. 1—2) относится отрывок текста под

названием «Основы этики» (Hoixr) oTOixeicuoic), излагающий

учение о «самоощущении», «первичной склонности» и т. д.

2-я часть трактата (кн. 3) посвящена прикладной этике

(15 фрагментов у Стобея; авторство Гиерокла-стоика в

отношении этих фрагментов впервые доказал К. Прехтер

(их приписывали Гиероклу-платонику). Трактат Гиерокла

является важным источником для реконструкции

этической теории ранней Стой; значительное внимание к

практической этике характерно для позднего периода Стой.

Фрагм.: Ethische Elementarlehre (Papyrus 9780) nebst den bei Stobae-

us erhaltenen ethischen Exzerpten aus Hierokles, bearb. von H. Arnim.

В., 1906 (переизд.: Codici e papiri filosofici. Firenze, 1992).

Лит.: Prachler К. Hierokles der Stoiker. Lpz., 1901; Inwood B. Hi-

erocles. Theory and argument in the second century A. D. — «Oxfords

Studies in ancient philosophy», 1984, 2, p. 151 — 183; Badalamenii G.

Ierocle stoico e il concetto di oDvaiaOrjcnc. — «Annali del Dipart. di

filos. del Univ. Firenze», 1987, 3, p. 53—97; Isnardi Parente M. Ierocle

stoico. Oikeiosis e doveri sociali, ANRWII, 36, 3, 1989, p. 2201-2226.

А. А. Столяров

ГИЕРОКЛ(‘1ерохХт|с) Александрийский (4 в; н. э.) —

представитель Аиксандрийской школы платонизма, ученик

Плутарха Афинского. Как преподаватель платоновской

философии толковал отдельные диалоги Платона (в

частности, «Горгия», ср. Damasc. V. Isidori 54); сохранился

комментарий Гиерокла к пифагорейским «Золотым

стихам». Благодаря изложению и ряду экспертов у Фогия

(cod. 214, 251) известен его трактат «О промысле и роке, а

также о том, что наша воля соотносится с божественным

водительством». За преподавание языческой философии

был выслан из Александрии, но по возвращении

продолжал свою педагогическую деятельность. В комментарии

к «Золотым стихам», составленном с пропедевтическими

целями и рассчитанном на неподготовленную аудиторию,

Гиерокл в основном остается в рамках среднеплатоничес-

ких доктрин: во главе универсума — ум-демиург; в сфере

разумных существ выделяются боги, демоны, души; в мире

действует промысл, рок и случай; человек состоит из тела

и души, но у души есть собственный носитель,

бессмертное светлое тело; добродетели делятся на практические и

теоретические. Однако неоплатоническая проблематика

Порфирия и послеямвлиховской традиции также была

освоена и развита у Гиерокла. Как и у Порфирия, материя

у Гиерокла — не самостоятельное начало, но создана

демиургом (хотя и не во времени). В духе послеямвлиховс-

кого платонизма Гиерокл учил о порожденном демиургом

и состоящем из разумной души и невещественного тела

бессмертном существе, по подобию которого внутрими-

ровыми богами из неразумной души и смертного тела

создан человек. В ряду практических, добродетелей Гиерокл

помещал богослужебные (то теХгатлхоу), вобождающие

душу от вещественных представлений (uXixac (pavraoiac)

Наряду с промыслом, роком и случаем он признавал

свободу выбора и воли (то e’ t\[l\v), выдвигая при этом

концепцию человеческой души как единственного

разумного существа, способного по собственной воле меняться

(становиться хуже), развитую впоследствии Дамаскием и

воспринятую Симпликием.

Эти представления давали возможность совмещения

неоплатонической доктрины с христианством. Учеником

Гиерокла был Эней из Газы, «Теофраст» которого повлиял

на Захария из Митилены (Захария Схоластика). Гиерокл

оказал также значительное влияние на философию

Возрождения.

Соч.: In Aureum pythagoreorum carmen commentarius, rec.

F. G. Koehler. Stuttg., 1974; в рус. пер.: «Золотые стихи»

пифагорейцев с комментарием Гиерокла философа, пер. под ред.

Г. В. Малеванского. — «Вера и разум», 1897, № 16, с. 130—

158; № 17, с. 177-206; № 18, с. 224-254; № 20, с. 335-360;

№ 23, 429—490; Пифагорейские «Золотые стихи» с

комментариями Гиерокла, пер. И. Петер. М., 1995.

Лит.: Kobusch Th. Studien zur Philosophie des Hierokles von Al-

exandrien. Munch., 1976; Hadot I. Hierocles et Simplicius. P.,

1979.

Ю. А. Шичалин

ГИЗО(Guizot) Франсуа-Пьер-Гийом (4