Очерки по философии марксизма. Философский сборник.А. Богданов.

Страна идолов и философия марксизма

IРост производительных сил общества, развитие его власти над природой находит себе прямое идеологическое отражение в научном познании. Наоборот, в идолах и фетишах познания выражается слабость общества в борьбе с природой, недостаток производительных сил, власть природы над человеком. Отсюда — коренной антагонизм науки и фетишизма, прогрессивное вытеснение идолов научным мышлением.

Этот процесс вытеснения далеко еще не завершился. Фетишей полна еще наша жизнь, идолы вокруг нас повсюду. Они руководят нашим поведением, они заполняют пробелы нашего понимания. Вся экономическая жизнь современного человечества насквозь проникнута фетишизмом меновой ценности, который трудовые отношения людей воспринимает как свойства вещей. Вся правовая и нравственная жизнь протекает под действием идолов — юридических и этических норм, которые представляются людям не как выражение их собственных реальных отношений, но как независимые от них силы, оказывающие давление на людей и требующие себе повиновения. Даже во власти познания природы ее законы большинством людей понимаются не как реальные отношения вещей, но как самостоятельные реальности, управляющие миром, реальности, которым подчиняются вещи и люди. Многобожие не умерло, — оно только обескровилось и потускнело, из яркой религиозной формы перешло в бледную метафизическую. И теоретическое знание действительного смысла всех этих идолов и фетишей, до сих пор еще очень мало распространенное, не освобождает тех, кому оно доступно, от бессознательного подчинения фетишизму в обыденных, практических отношениях жизни.

Самый ученый экономист, покупая в магазине за два рубля книгу, в это время меньше всего думает о воплощенной в этих двух рублях трудовой связи между ним самим и тысячами людей, участвовавших в производстве книги — в ее написании, выделке бумаги для нее, печатании и т. д.: в момент покупки цена книги воспринимается им несомненно, просто как свойство этой книги и как сила, которой он должен подчинить свои действия в своем стремлении приобрести книгу. Самый решительный аморалист, непосредственно оценивая чей-либо поступок, как «благородный» или «подлый», вовсе не представляет себе в эту минуту той гармонии или того противоречия с ходом развития социально-классовой жизни, которые выражаются в сделанной оценке: он относится тогда к этому «благородству» или «подлости», как к свойству поступка самого по себе, и как к силе, прямо определяющей моральное суждение. И наконец, самый глубокий аналитик-естествоиспытатель, когда он практически сталкивается с фактом смерти человека, не может видеть в этом факте только прекращение определенной связи органов, определенной последовательности функций, — и невольно поддается идее о неумолимом законе, стоящем над жизнью и определяющем конечную судьбу всего, что живет.

Царство идолов существует и обширно почти по-прежнему. Внешние поражения, нанесенные ему научным познанием, не уничтожили его, а только подорвали его могущество. Но во всяком случае теперь царство это страшно дезорганизовано, в нем идет глубокое разложение и распад. Его власть над людьми потрясена, его внутренняя связь нарушена. На всей его обширной территории сообщения прерываются в массе пунктов, его центр становится все более оторванным от его периферии.

Что же именно случилось с его организацией?

II

Царство идолов построено монархически. Его иерархия некогда стройная, а теперь спутанная и расшатанная, завершается Абсолютным. В Абсолютном — носит оно титул божества или не носит — находится источник, и в нем же конец всех фетишистических ценностей, всех императивных норм, всех неизменных и неумолимых законов, извне тяготеющих над миром. Абсолютное — это последнее обобщение всех идолов познания; но затемненному взгляду фетишиста оно представляется первой и высшей реальностью, основою (или «творцом») всего действительно существующего. И когда нарушается живая связь между этим верховным идолом и теми низшими, которые из него черпают свою санкцию, — тогда падает авторитет идолов, и слабеет власть над умами. Это значит, что уже глубоко подорваны корни всей системы идолов, и она из живого организма превращается все более в механическую оболочку для нового, противоречащего ей и стесненного ею жизненного содержания.

Рассмотрим, каким образом произошла эта дезорганизация, этот разрыв связей между Абсолютным центром царства идолов и его периферией.

Область общественного труда есть область общественного опыта. Из нее вырастает всякая система познания. Из нее возникло и царство фетишизма. Идол, как и научная истина, есть прежде всего выражение трудового опыта. Где и поскольку человек побеждает природу, там и постольку возникает научное познание; где и поскольку он терпит поражение в борьбе и вынужден преклониться перед властью стихий, там и постольку зарождается фетишизм. И здесь, и там познавательное творчество идет одними и теми же путями, и здесь и там только из опыта берет оно и свой материал, и свои формы.

Почему для экономически отсталого крестьянина Испании, Италии, России его божество есть реальный объект опыта, живой и могущественный, и настолько всегда пространственно близкий, что с ним можно разговаривать посредством молитвы, настолько внимательный к жизни крестьянина, что может быть разгневан и подкуплен его действиями и словами? Потому что трудовой опыт крестьянина дает прочную основу для такой веры. При низкой земледельческой технике власть природы над крестьянином еще достаточно велика, чтобы он мог живо и непосредственно ее чувствовать. Урожай и неурожай, воплощающие судьбу крестьянского труда на этой стадии экономического развития, еще находятся в сильнейшей зависимости от различных атмосферных случайностей — засухи, ливней, града, заморозков и т. д. — случайностей, недоступных предвиденью и воздействию крестьянина. И вот вся сумма неожиданностей и не зависящих от крестьянина условий, благоприятных и неблагоприятных, на которые он наталкивается в процессе производства, образует содержание для его идола; конкретность и жизненность этого содержания выражаются, конечно, в конкретности и жизненности того образа, в котором оно концентрируется. Что же касается формы идола, то она дается непосредственной социальной средой крестьянина: отношения господства и подчинения окружают его со всех сторон; его мышление по необходимости авторитарно, и то, что над ним господствует, олицетворяется неизбежно в виде власти или начальства. Здесь верховный идол не отрывается от системы опыта, не переносится за ее пределы, но остается неразрывно связанным с нею, прочно объединяя и поддерживая все низшие фетиши — подчиненные мелкие божества, которыми регулируются отдельные стороны повседневной жизни, сеть обычных и моральных норм и т. п.

Совершенно иной вид имеет высший идол развитого товарного мира — безразличный Абсолют. Стихийная власть рынка над производителем здесь почти так же сурова, как была раньше стихийная власть внешней природы; но в своих проявлениях первая совершенно лишена той конкретности, простоты, определенности, какой отличалась вторая. Когда невозможно найти покупателя на свой товар или резкие колебания цены приводят мелкого производителя к разорению и нищете, то происшедшее не только гибельно для него, но и непостижимо. Крестьянин видит, как солнце жжет или как град побивает его посевы, но производитель товаров — хотя бы тот же крестьянин, привезший свой хлеб на рынок — не видит, как возникают цены, как создается спрос и предложение. Удар нанесен, но не жгучими лучами солнца, не холодными льдинками града, а чем-то неуловимым, неосязаемым: уровнем цен, недостатком спроса. Это — удар из другого, из недоступного мира. И фетишизм зарождается не в конкретно ясной, а в отвлечено туманной форме. Вся сумма загадок и противоречий, безличных и непонятных сил, управляющих судьбой человека на этой ступени развития, концентрируется в безличном и абстрактном божестве идолов товарного мира — в Абсолюте метафизиков.

Существует полная непрерывность переходов от живого идолизма натурально-хозяйственных формаций до отвлеченного фетишизма высокоразвитых товарных; это градация побледнения и обезличения фетишей, утраты ими плоти и крови, и параллельная с нею градация переселения их все дальше от жизни и человеческого опыта, начиная с грубо материальных небес средневековья и кончая непознаваемым миром ноуменов новейшей мещанской философии.

Удаление верховного идола в уединенную крепость Непознаваемого с течением времени ведет к нарушению связи между ним и низшими идолами, черпающими в нем санкцию — «неизменными» нормами человеческого поведения и познания. Эти нормы, т. е. правила моральные и юридические, «вечные» законы природы и мышления и т. п. — стоят все таки слишком близко к непосредственному опыту людей, они принимают слишком живое участие в общественной борьбе людей и, по мере развития этой борьбы, а с ней критики — все чаще и сильнее компрометируют свое непознаваемое и абсолютное происхождение — своей очевидной эмпиричностью, своей конкретной полезностью для тех или иных групп и классов. Их идеальность тускнеет, их родство с Абсолютом забывается; он становится все более бессильным поддерживать единство во всем фетишистическом царстве, бессильным подкреплять своей санкцией своих верноподданных мелких фетишей в тяжелой борьбе с растущим познанием, с беспощадной критикой жизни.

Так дезорганизуется система идолов. Но еще долго держится Абсолютное в своей последней резиденции, в области трансцендентного, тем оно чувствует себя в безопасности, недосягаемое для революционного познания. Но критика все-таки должна с ним покончить. А для этого она должна завоевать и ту страну, где оно укрывается — страну идолов, называемую обыкновенно областью «вещей в себе».

III

Марксизм, революционно преобразовывая научное мышление, создал совершенно новый тип критики — критику историко-философскую — я бы назвал ее «социально-объяснительной». Всевозможные идеи и нормы эта критика исследует с точки зрения их общественного происхождения, — в современном мире, главным образом, классового, — и связывая их судьбу с порождающими их «материальными» условиями, дает возможность наиболее объективной оценки их жизненного значения и наиболее точного предсказания их дальнейшего развития или деградации. В философии, самой «идеологичной» из всех областей познания, эта социально-историческая критика может и должна применяться шире, чем где-либо; против идолов и фетишей она — лучшее оружие.

Но если дано оружие, это еще не значит, что дано умение им пользоваться. Историко-философская борьба с идолами не всегда ведется правильно и целесообразно. Специально в русской марксистской литературе случается наблюдать такое упрощение самого метода критики, которое равняется вульгаризации. В произведениях Плеханова, Ортодокса основные идеи отживающего мира, как «бог», «бессмертие души», «свобода воли», рассматриваются, прежде всего и главным образом, как воплощение определенных классовых интересов, именно буржуазных. Между тем, это, прежде всего и главным образом, формы мышления, возникающие из определенных производственных отношений, и их связь с классовыми интересами является уже производною: как всякие идеологические формы, они имеют тенденцию поддерживать создавшие их общественные отношения, а через это оказываются выгодными для одних, невыгодными для других общественных классов, притом в изменяющемся мире и далеко не всегда одинаковым путем. В такой последовательности и должна вестись историко-философская критика идолов и фетишей, если не желает сбиваться на старинную гипотезу о происхождении религии из жреческого обмана.

Но подлежит ли вообще такого рода объяснительной критике понятие «вещи в себе»? Не выражает ли оно собою нечто гораздо более широкое, чем социальная жизнь и производственные отношения? И не является ли поэтому историко-материалистическая точка зрения слишком