в своих выводах.
Обобщенно говоря, этот период советской философии знаменовал собой некую оттепель, которая для литературы пришла значительно позже, лишь после смерти Сталина. Разумеется, философская оттепель до смерти Сталина была еще более относительной, чем несколько позднее наступившая литературная оттепель. Ибо что касается основных философских проблем, то поневоле нужно было разжевывать и пережевывать сказанное классиками марксизма, включая Ленина и Сталина. Мало того, когда Сталин возомнил себя не только вождем мирового пролетариата и философом, но также высшим авторитетом в области биологии и лингвистики, советским философам пришлось писать статьи в этом направлении. Имею в виду, прежде всего, санкционированное Сталиным возведение в догму мичуринско-лысенковской школы в биологии, согласно которой гены переносят по наследству жизненный опыт индивида. Как известно, согласно классической теории Менделя, до сих пор признаваемой в биологии, гены передают лишь родовой, а не индивидуальный опыт. Лысенковская теория была важна для большевиков тем, что поддерживала тезис о преобразовании природы согласно воле человека. В 1950 году Сталин разразился известной статьей по языкознанию, в которой раскритиковал господствующую до того в советской лингвистике теорию академика Марра, так называемую яфетическую теорию, согласно которой язык в своих корнях отражает способ ручного труда и является своего рода надстройкой над трудовым базисом. В противовес этому Сталин заявил, что язык не носит трудового или классового характера, что он не является ни надстройкой, ни базисом, а чем-то средним. Это, между прочим, было шагом в направлении здравого смысла, и советские философы отдали дань и этому открытию вождя. Есть, дескать, вещи, которые не подходят ни под базис, ни под настройку. Но это все — частности. В общей схеме развития советской философии важно другое: спустя несколько лет после смерти Сталина и непосредственно после знаменитой речи Хрущева с разоблачениями Сталина (1956 год) для советской философии настал новый период, длящийся и поныне. Этот, последний пока, период советской философии характеризуется в основном теми же чертами, что и предшествующий, только что описанный нами. Тем не менее есть основание выделить этот последний период, во-первых, в силу того, что относительная либерализация философии (опять-таки, по советским масштабам), начавшаяся с 1947 года, продолжалась теперь уже в большей степени. Стало немодным и даже нежелательным восхвалять при этом так называемые «философские заслуги» Сталина, и никто более не утверждает, что в его лице марксизм достиг своей вершины. Но есть и другие, более конкретные основания: было покончено с вульгарным упрощенчеством сталинского труда «О диалектическом и историческом материализме». В этом труде, педагогическо-пропагандные достоинства которого мы уже отметили, Сталин исказил материалистическую диалектику, выкинув из нее синтез и оставив место лишь тезису и антитезису. В новых советских пособиях по диамату и истмату третий закон диалектики («отрицание отрицания», то есть синтез) был восстановлен в своих правах (хотя, скажем от себя, как-то вяло). Скажем в заключение несколько слов о положении логики в советской философии. В духе последовательного диамата, должна существовать лишь диалектическая логика (логика противоречия, для которой законы формальной логики не писаны). Соответственно, с конца 20-х годов логика, как отдельная дисциплина, была изгнана из школьных курсов. Ведь диалектика и есть настоящая логика!
Но с 1948 года — с начала четвертого периода советской философии — формальная логика была снова восстановлена в своих правах и введена в программы средних школ. Сталин, столь радикально-крайний в своей политической практике, под старость стал более умеренным на философском фронте и, очевидно, понял пользу логики. После 1948 года стали появляться специальные статьи в защиту формальной логики, против которых выступили наиболее рьяные диалектики. В течение 1950—1951 годов и затем в 1955 году по вопросам логики даже велись дискуссии, так что единство «философского фронта» было снова нарушено — правда, по сравнительно нейтральному вопросу. В конце концов, был найден компромисс: формальная логика стала признаваться в качестве введения в диалектику — как своего рода приготовительный класс диалектической логики. На этом мы закончим общий обзор истории советской философии. Ее сравнительная либерализация с 1947 года и, несколько в большей степени, с 1956 года не означает, конечно, свободы мысли, даже в рамках марксизма-ленинизма. Речь тут может идти лишь о большей или меньшей степени несвободы.
Примечания
Печатается по тексту: Очерки по истории русской философии и общественной мысли. T.I. Франкфурт-на-Майне, Посев, 1983 (1-е изд. —1968); Очерки по истории русской философии и общественной мысли. Т.П. Франкфурт-на-Майне, Посев, 1981. Примечания (только к первому тому) и библиография составлены автором.
***
1. «Духовные стихи» исполнены мистицизмом и духом христианского гуманизма. Часто в них подчеркивается момент жалости и утешения. Например, в духовном стихе «Плач земли»:
Речет сам Господь сырой земле: «Потерпи же ты, матушка, сыра земля, Потерпи же ты несколько времячка, сыра земля! Не придут ли рабы грешные к самому Богу С чистым покаянием? Ежели придут, прибавлю им свету вольного, Царство Небесно; Ежели не придут ко мне, ко Богу, Убавлю им свету вольного».
2. Конечно, противопоставление закона благодати традиционно в христианстве. Но характерно, что митрополит Иларион выбрал именно эту тему. В православии всегда особенно подчеркивался приоритет благодати перед законом.
3. См.: Шахматов М. «Платон в Древней Руси» («Записки Русского Исторического общества в Праге, 1936»). Из этой статьи можно узнать много интересных подробностей, например, что князь Курбский знал Аристотеля. Но по существу речь идет лишь об упоминании Платона и отчасти Аристотеля.
4. См.: Флоровский Г. «Пути русского богословия». Париж, 1938.
5. См.: Федотов Г. «Новый град». Нью-Йорк, 1952.
6. Toynbee A. «Russia and the West».
7. Первым русским патриархом был, как известно, Иов, при Борисе Годунове.
8. Идея Третьего Рима носила, однако, защитый, а не агрессивный характер. Важно также помнить, что тогда ждали скорого конца света и готовились к нему. «Светопреставление», по тогдашнему поверью, должно было наступить в 1492 году.
9. Вначале христиане крестились одним перстом, подчеркивая этим веру в единого Бога — в противовес языческому многобожию. После Никейского вселенского собора (325 г.), сформулировавшего догмат о единстве двух природ во Христе, христиане стали креститься двумя перстами. Когда Русь крестилась в православие, в Византии крестились еще двумя перстами, каковой обычай перешел и на Русь. Затем, в XI веке, в противовес очередной ереси, отрицавшей Троичность Божию, было положено креститься тремя перстами (символ троичности). Но, в силу отрыва Руси от Византии, этот обычай не был введен на Руси до Никона. Староверы, не зная ничего о дальнейшем развитии церковной культуры в Византии, упорно держались за двуперстие.
10. См.: Соловьев В. Собрание сочинений, т. 8. 1911.
11. Об этом есть ценные наблюдения в книге Г.Федотова «Новый Град».
12. Об этом подробно рассказано в труде Р.Плетнева «Инок Парфений».
13. Этот вопрос основательно исследован в труде проф. Д.Чижевского «Философия Сковороды» («Путь», № 19).
14. Следуя традиционной классификации, я делю большинство русских мыслителей первой половины XIX века на славянофилов и западников. Я вполне отдаю себе отчет, насколько условно это деление и особенно насколько условен термин «славянофильство», вместо которого точнее было бы употребить термин «православный русизм». Ибо не все славянофилы были за объединение славян под эгидой России; позднейший же «славянофил» Леонтьев был скорее ненавистником славян. В свою очередь западник Герцен весьма резко критиковал Запад. Кто-то удачно сравнил классификации философских и литературных течений с лесами, которые нужны при постройке дома, но которые затем нужно убрать. Индивидуальный подход имеет решающее значение, особенно по отношению к писателям и мыслителям крупного масштаба. Но эта книга написана не столько для знатоков, сколько для широких читательских кругов и для учащихся. В интересах общей ориентации классификация неизбежна. По отношению же к русской мысли первой половины XIX века общественные критерии более применимы и уместны, чем критерии чисто философские. Для того же, чтобы увидеть историю русской мысли в ее общей перспективе, предварительное деление на западников и славянофилов представляется мне наиболее естественным и подходящим. В ходе изложения я всегда старался применять, кроме того, индивидуальный подход и подчеркивать важные пункты, в которых традиционная классификация становится неприменимой.
15. Даже такой ярый западник, как П.Милюков, говорит, что название «славянофильства» не имеет ни чего общего с существом этого учения и было принято по случайному признаку. См.: его статью о слаянофильстве в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона.
16. См.: Keyserling Н. «Das Reisetagebuch eines Philosophen». Darmstadt, 1923.
17. См.: «Литературное наследство», 1935, кн. 22-24.
18. «Былое и думы».
19. Струве Г. «Русский европеец». Сан-Франциско, 1950.
20. На это сочетание особенное внимание обращает проф. В. Зеньковский в своей «Истории русской философии», называющий такое мировоззрение «полупозитивизмом».
21. См. сборник «От марксизма к идеализму», СПб., 1903.
22. Этим термином любит пользоваться Н.Бердяев, и он, во всяком случае, подходит к Герцену.
23. Гегель различал категории «сущность», «действительность» и «явление». Под действительностью» он имел в виду, приближенно говоря, воплощение сущности в явлении. Просто существующее, по Гегелю, это — явление, взятое в отрыве от проявляющейся в нем сущности.
24. См.: «Спор о Бакунине и Достоевском». Л., 1926.
26. Этот, введенный Н.Страховым, термин был глубоко и остроумно проанализирован в книге Д.Чижевского «Гегель в России», 1939. Термин представляет собой перевод с немецкого «Aufklarerei».
27. В романе В.Сирина (Набокова) «Дар» дано удачное изображение как моральной чистоты Чернышевского, так и его духовной неуклюжести и ограниченности.
28. Об этом очень глубокие замечания можно найти в книге Г.Федотова «Новый град».
29. Литература о Н.Страхове довольно бедна. Для читателя, не имеющего времени обращаться к первоисточникам, рекомендую свою статью: «Н.Страхов. Очерк его философского пути». («Новый журнал», № 54).
30. Этот пункт подчеркнут в книге П.Сорокина «Social philosophies in age of crisis».
31. Большую роль в популяризации Леонтьева сыграла лучшая до сих пор книга о нем: Бердяев Н. «Константин Леонтьев». Париж, 1926.
32. Под этим общественным углом зрения идеи Достоевского хорошо проанализированы в книге Иванова Разумника «История русской общественной мысли» и — на высшем уровне — в книге В.Зеньковского «История русской философии».
33. О своеобразии концепции трагедии у Достоевского и о катарсисе см. книгу В.Иванова «Достоевский» (вышла по-немецки, переведена на английский).
34. См. об этом: Бердяев Н. «Миросозерцание Достоевского» и вообще частые ссылки на Достоевского в книгах Бердяева.
35. См.: Розанов В. «Легенда о Великом Инквизиторе».
36. См.: «Спор о Бакунине и Достоевском» (статьи Л.Гросмана и В.Полонского). Л., 1926.
37. Эти слова Бердяева взяты эпиграфом к известному роману A.Huxley «A brave new world».
38. См.: Леонтьев К. «Анализ, стиль и веяния (о романах Л.Толстого)». Поли. собр. соч., т. 8 .
39. См.: Steiner G. «Tolstoy or Dostoevski». N.Y., 1959.
40. См.: Левицкий С. «Толстой и Шопенгауэр» («Новый журнал», № 59).
41. См.: Федотов Г. «Новый град». Нью-Йорк, изд-во им. Чехова, 1952.
42. Большое внимание гносеологии Лаврова и ее критике отводит проф. В.Зеньковский
