четкое следование всем её догматическим и каноническим предписаниям. Но только этого мало: необходимо постоянно помнить о греховности всего земного бытия и наших земных привязанностей. Нужно своей чистой верой готовить себя к прижизненной встрече с Богом, увидеть его своим внутренним зрением, переживать чувства кающегося грешника, словно ты уже стоишь перед Святым Престолом. Такое состояние должно быть постоянным. Это – катарсис души, который постепенно приведет тебя к чувству единения с Божеством, к полной отрешенности от всего земного. Высшее религиозно-мистическое состояние – аскеза, которая достигается аскетической формой жизни. Доведя себя до аскетического состояния, ты чувствуешь, что ты уже вне земного бытия; твоя душа уже зрит Бога, а Бог видит тебя. Теперь ты становишься человеком божьим, поскольку Бог видит тебя и радуется за тебя. Он ждет тебя.
Но возможен, считает Августин, и другой путь приближения к Богу – через философию, но только философию христианскую, поскольку «истинный философ любит Бога». Однако нужно остерегаться тех философов, предупреждает Августин, «кто философствует сообразно стихиям мира сего, а не сообразно Богу, которым сотворен сам мир». Необходимо помнить апостольское указание: «Смотрите, чтобы кто не увлек вас философией к пустым обольщениям, по стихиям мира сего».
«Исповедь» Августина – это настоящее литературно-философское произведение, написанное ясным языком и предназначенное для широкого круга читателей, призванное повысить авторитет христианства. «Господи, Боже мой! Хочу начать с того, чего я не знаю и не постигаю, откуда я пришел сюда, в эту смертную жизнь или жизненную смерть, откуда, говорю, пришел я сюда. И меня, пришельца, восприняло сострадательное милосердие твое… Не мать моя, не кормилица моя питали меня сосцами своими, но ты через них подавал мне, младенцу, пищу детскую, по закону природы, тобою ей предначертанному, и по богатству щедрот твоих, которыми ты облагодетельствовал все твари по мере их потребностей…»
Средневековая философия периода схоластики. Фома Аквинский и его телеологическое доказательство бытия Бога
Философское средневековье начинается с VIII века. Подобное историческое смещение столетий объясняется тем, что только к этому периоду в духовной жизни Европы Церковь заняла господствующее положение и стала утверждать по своему «образу и подобию» нужное общественное мировоззрение. Население обеих частей бывшей Римской империи было христианизировано, с влиянием «язычества» было покончено. Библия стала основным социально-политическим и мировоззренческим документом. Теоретическое наследие греко-римского мира отчасти было впитано новой эпохой, отчасти было сознательно отброшено, поскольку оно противоречило истинам «откровения».
В таких условиях философия утрачивает самостоятельное значение: ей предстояло или склониться под сень богословия, или умолкнуть вовсе.
Упорядочению нового мировоззрения посвятил свою деятельность видный богослов и плодовитый писатель Иоанн Дамаскин (ок. 675–753 гг.). Он обстоятельно овладел всей патристикой, был в курсе философских исканий неоплатоников, с почтением относился к постановлениям Вселенских Соборов. Его роль для средневекового мышления сходна с ролью Аристотеля по отношению к античной мысли. Девизом всех теоретических исканий Дамаскина было: «Я не скажу ничего от себя». И, что надо признать, он в основном следовал этому девизу, сделав комментаторство основным видом творчества. Из работ «авторского» характера им написана только одна – «Источник знания».
Дамаскин призывал своих современников-философов к прекращению «теоретизирования». Есть Библия, есть оставленное наследие Отцов-основателей, имеются решения Вселенских Соборов. Этого материала вполне достаточно для понимания Бога, мира, души человеческой. Дальнейшая задача философии заключается в том, чтобы углублять полученный материал, углублять развиваемые богословием истины религии, в которых можно найти ответы на любые вопросы.
Авторитет Иоанна Дамаскина был признан не только Восточным, но и Западным христианством, хотя между ними уже назревал разрыв. Стремление Дамаскина умалить значение философии, «подрезать крылья» свободному теоретическому мышлению через три столетия четко формулирует монах Петр Дамиани: «Философия должна служить Священному Писанию, как служанка служит госпоже». В период господства средневековой схоластики это высказывание приобрело ещё более лапидарную форму: «Философия – служанка богословия».
Почему в исторической науке средневековая философия определяется как схоластика? Термин в современную языковую культуру вошел как синоним косного, догматического мышления, когда идет доказательство или опровержение какого-либо положения при обязательной ссылке на безусловный авторитет вне учета времени и обстоятельств, в силу которых приводимый авторитет (будь то ссылка на личность или на теоретическое положение) уже может потерять свою убедительность. Сегодня подобного бездумного защитника ложных истин можно смело называть схоластом.
В период средневековья схоластикой называли учебную, школьную философию (сравни: латинское «схола» – учение, и русское «школа»). Церкви нужны были сотни и тысячи священнослужителей, причем эрудированных и грамотных, способных научить свою паству вере, умеющих донести до неё «слово Божие», умеющих искоренять остатки «язычества». В крупнейших городах средневековой Европы открываются богословские университеты, в центры богословской подготовки молодежи превращаются монастыри. Своеобразная философская подготовка занимала в учебных программах этих кузниц кадров чуть ли не главное место. Но в этой схоластической философии уже не было творчества, поскольку все онтологические, гносеологические и жизнесодержащие истины уже присутствовали в Священном Писании и Священном Предании. Задача философии состояла теперь лишь в их правильном осмыслении и распространении. Эту задачу и была призвана решать схоластика.
Однако даже в этих жестко очертанных границах философская мысль схоластов порой давала живые ростки, ставила перед канонизированным богословием не так-то легко разрешимые вопросы. Примером может служить вопрос соотношения истин веры и истин разума. Почему они порой противоречат друг другу, хотя все идет от Бога? Почему, раз наша душа – дар божий, она так бессильна в своих познавательных способностях? Почему первородный грех Адама и Евы пал на все поколения людей, даже на тех, чья родословная идет от праведника Ноя? Почему Бог позволяет диаволу искушать людей? Является ли диавол антиподом Бога или его орудием?
Примеров теоретических проблем, с которыми столкнулись средневековые схоласты, можно привести множество. Схоластика, обслуживая положения догматического богословия, ревностно следя за всяческими проявлениями «ересей», сама нередко приближалась к ересям, за которыми скрывались деизм, пантеизм, а иногда даже проступали контуры материалистического мировоззрения, хотя «последнего шага» схоласты не делали. В случаях отклонения от традиционного миропонимания и колебаний в истинности «истин» откровения схоластов ждало монастырское заключение, а с введением инквизиции – возможность более внушительного наказания. Примером схоласта нетрадиционного мышления может служить ирландский философ Иоанн Скот Эриугена, который заимел политическое покровительство французского императора Карла Лысого. Это позволило ему в период схоластического толкования Библии и полного подчинения положениям богословия творчески использовать патристику, неоплатоников, отдавая должное философским достижениям мыслителей античности. Ближе всего он стоял к Оригену.
Эриугена перевел на латинский язык труды Псевдо-Дионисия и Максима Исповедника, приложив к этим работам обширные комментарии, написанные в духе христианизированного неоплатонизма. Христианское понятие «сущего» он истолковывает как единство Бога и природы, где Бог становится её творящей частью. Верно, от более позднего пантеизма Эриугена далек: его «творящая природа» через ряд ступеней, когда она сперва превращается в сотворенную природу, затем в мир материальных вещей. В конце этого цикла эволюции «творящая природа» все вновь вбирает в себя, мир как бы исчезает в своей «высшей природе» – Боге.
Эта христианско-неоплатонистская картина бытия далеко отстояла от той картины, которая вытекала из официального богословия, а потому современники Эриугены не восприняли его полупантеизма и полутрадиционализма. Его основной труд «О разделении природы» привлек к себе внимание лишь через пять столетий, в эпоху Возрождения. Церковь обратила внимание на теоретические изыскания Эриугены значительно раньше: после смерти он был обвинен в «ереси».
Самобытным мыслителем средневековья был Пьер Абеляр – граф, богослов, профессор, создавший под Парижем свою богословско-философскую школу. Две его книги: «Да и нет», «О вере и знании» не укладывались в богословское толкование Библии, содержали в себе покушение на наличие безусловных истин откровения. В своих философских построениях он от идеи креационизма двигался в сторону деизма, провозглашал допустимость сосуществования истин откровения с истинами разума. Обе эти книги, как подрывающие основы теоцентрического мировоззрения и несущие в себе покушение на абсолютную истинность Библии, по решению Парижского архиепископа были преданы сожжению как еретические, а его личная судьба оказалась трагической: в 40 лет красавец-монах влюбился в дочь парижского каноника Элоизу, поддавшись «греху плоти». О браке не могло быть и речи. Влюбленные бежали, надеясь найти убежище в африканской Мавритании, но на дороге по пути в портовый Лион были перехвачены. Наказание для Абеляра церковь придумала жестокое: ему добровольно пришлось уйти в монастырь, где он пробыл затворником 22 года, до самой своей смерти в 1142 году; добровольно приняла послушание и Элоиза, до смерти не раскаявшись в своем «грехе». В монастыре Абеляр написал покаянную книгу «История моих бедствий», которую церковники активно распространяли, стремясь ею погасить влияние сожженных работ, о содержании которых Париж еще помнил.
Работу Абеляра «Да и нет» можно определить как первую попытку рационалистически прочитать Библию. Фундаментальные истины Священного Писания Абеляр не ставил под сомнение. Единственное, к чему он искренне стремился, это отделить «божественное» от «человеческого» в этой книге. Хорошо владея богословской картиной происхождения Библии, при анализе её текста Абеляр пытался отделить то, что должны были записать «богодухновенные» мужи, от того, что они в действительности записали, стремясь «богоданное» сделать понятным народу Моисея. Такое наслоение привело к тому, что канонизированными оказались и божественные истины, и человеческие добавления к ним, а потому одни положения Библии, безусловно, говорят о Боге как творце и промыслителе мира, а другие места, привнесенные человеком, способны породить сомнение в его бытии. В этой же работе Абеляр, со ссылками на Библию, высказал деистическое положение о том, что не может существовать вечный Бог без такого же вечного мира (Иоан., 1: 1–3).
Работа «О вере и знании» – это показатель чутья умного богослова на невозможность постоянного удержания сознания в русле религиозных представлений о всех видах бытия, своего рода сигнал для церкви на необходимость поисков гармонии между верой и знанием. Абеляр искал пути обоснования права разума на истину, а также пути преодоления противоречий в случаях, когда истины разума вступят в противоречие с истинами веры. Примененный им метод обоснования права разума на знание и истину Абеляр нашел в обосновании специфичности даваемых верой знаний, которые находятся в дарованной нам Богом душе. Душа нам дана Богом для жизни вечной, тогда как разум, такой же дар божий, дан нам для возможности нашего существования в мире дольнем, на земле, где по воле Бога идет «испытание» крепости нашей веры. Истины веры – истины вечные. Истины знания – истины временные, преходящие. Поэтому никакого конфликта между верой и знанием, религией и наукой нет и быть не может, поскольку через знания мы приближаемся к постижению божественного мира и всей мудрости Творца, тогда как через веру мы приближаемся к вечности, постижению первооснов.
