русской буржуазии и всех русских контрреволюционных партий. Можно считать число русских эмигрантов, которые рассеялись по всем заграничным странам, в полтора или два миллиона. По¬чти в каждой стране они выпускают ежедневные газеты, и все партии, помещичьи и мелкобуржуазные, не исклю¬чая и социалистов-революционеров и меньшевиков, име¬ют многочисленные связи с иностранными буржуазными элементами, т. е. получают достаточно денег, чтобы иметь свою печать; мы можем наблюдать за границей совмест¬ную работу всех без исключения наших прежних поли¬тических партий, и мы видим, как «свободная» русская печать за границей, начиная с социалистов-революционе¬ров и меньшевиков и кончая реакционнейшими монархи¬стами, защищает крупное землевладение. …Русские контрреволюционные эмигранты пользуются всеми сред-ствами для подготовки борьбы против нас» (2, 44, 39).
Одним из примеров связи «свободной» русской печати за границей с международным империализмом и его ор¬ганизациями является деятельность журнала «Путь». Этот эмигрантский орган «религиозной мысли» возглав¬лялся «философом свободы» и «аристократом духа» Бер¬дяевым, а его издателем и финансистом была американ¬ская организация YMCA — «Юношеская христианская ассоциация» (Young Men’s Christian Association).
Религия, религиозное мировоззрение было объявлено редакцией «Пути» источником и целью всякой социальной активности. В редакционной статье первого номера жур¬нала (август 1925 г.) религия провозглашалась явлением более фундаментальным, чем капитализм и коммунизм, что давало возможность редакции журнала защищать идею «надклассовости» (но не нейтральности) религии по отношению к общественной жизни. Христианство рас¬сматривалось как лучшее средство против классовой борьбы, экономических и политических конфликтов и кризиса культуры. Все вопросы, начиная с политических и кончая сугубо философскими, рассматривались в «Пу¬ти» в исключительно религиозном духе. Одно из цен¬тральных мест, особенно в первых номерах, было уделено теперь уже окончательно запоздавшей идее «христиан¬ского возрождения» России.
Специфика журнала определялась тем, что он по пре¬имуществу был бердяевским журналом, в каждом номере
132
содержащем одну, две, а то и три статьи или рецензии его бессменного редактора. С другой стороны, «Путь» был преемником и продолжателем идей «нового религи¬озного сознания» и того, что осталось за границей от «духовного ренессанса начала XX века». За исключением Д. Мережковского и П. Струве, в «Пути» публиковались богословы и религиозные философы, в том числе и быв¬шие авторы «Нового пути», «Вопросов жизни», сборников «Вехи», «Из глубины» — С. Булгаков, С. Франк, Н. Лос¬ский, Л. Шестов, Б. Вышеславцев, В. Зеньковский, Г. Фе¬дотов и др. Журнал вел активную борьбу с коммуни¬стическим мировоззрением. Являясь одним из органов религиозного крыла антикоммунизма, он, в лице своего редактора и авторов, представлял обычно не твердоло¬бую и огульно-примитивную линию антикоммунистиче¬ской пропаганды, а стремился к выработке некоторого рода патерналистской и поучительно-осуждающей по от¬ношению к коммунизму позиции, что не исключало огол¬телых и злобных нападок на практику социалистического строительства в СССР.
Причины возникновения и пятнадцатилетнего суще¬ствования в эмиграции именно религиозно-философского журнала коренились в засилье религиозно-мистических доктрин в русском идеализме начала XX в. Деятельность журнала проходила в концентрированной религиозной атмосфере. Духовенство и религиозная интеллигенция были основными читателями подобной периодики. Функ-ции журнала определялись как идеологическим насле¬дием эмиграции, так и социальной ситуацией. Идейная борьба с марксистско-ленинским мировоззрением и прак¬тикой социалистического строительства в СССР, борьба с атеизмом, пропаганда религии и мистики, религиозно-феодальная и мелкобуржуазная оппозиция капитализму, стремление организовать или поддерживать социальные движения (особенно молодежные), основанные на рели¬гии и религиозной идеологии, проблемы экуменического Движения и кризиса буржуазной культуры — таковы были основные темы журнала «Путь».
Другой религиозно-философский журнал эмиграции, «Новый град», возник позже, в 1931 г. Его связь с до¬октябрьской Россией была не столь непосредственной, а причины возникновения более тесно переплетались с внутренними, собственно эмигрантскими проблемами.
133
«Новый град» был продуктом и отражением, во-первых, общего кризиса эмиграции, во-вторых, экономического кризиса того времени и, кроме того, болезненной реак¬цией на успехи строительства материально-технической базы социализма в СССР.
Ближайшая причина возникновения журнала — обо¬стрение внутреннего кризиса эмиграции — состояла в по¬явлении ряда новых серьезных проблем перед эмигрант¬ским сознанием. К старой теме «Россия — революция — мы» прибавились проблемы повседневного существова¬ния. Значительная часть эмиграции истратила к этому времени все свои сбережения и стала деклассироваться. Экономическая ситуация в Западной Европе и Америке резко ухудшилась, рядовые эмигранты пострадали от этого в первую очередь. К этому же времени на перепутье оказалась эмигрантская молодежь, которая не принима¬ла участия в революции и выросла в новых жизненных условиях.
Проблема «отцов и детей» обострилась тем более, что вопрос стоял либо о продолжении в новом поко¬лении контрреволюционных и буржуазно-помещичьих идеологических и мировоззренческих «традиций», либо о полном рассеянии эмиграции как социального явле¬ния вообще. Основная масса рядовой эмигрантской молодежи не оправдала надежд старшего поколения: она ассимилировалась социальной структурой тех стран, в которых вырастала, и не считала себя ответственной за деятельность своих отцов и дедов. С заметным сожа¬лением и раздражением писали об этом многие эмигрант¬ские газеты и журналы. Писал об этом и «Новый град». «…Самое прискорбное — это то, что старшее поколение эмиграции не сумело завещать своего общественно-поли¬тического credo и своего антибольшевистского пафоса своим собственным детям: дети или денационализируют¬ся, или… большевизанствуют» (114, 16).
В своей повседневной борьбе за существование и вы¬живание рядовые эмигранты все более и более врастали в жизнь, быт и обычаи стран Западной Европы и Аме¬рики; к 30-м годам произошло заметное социальное, в том числе и экономическое, расслоение эмиграции. Теперь было бессмысленно говорить об эмиграции как о едином социальном явлении. Очевидный факт ее материального расслоения (более фундаментального, чем фракционно-
134
идеологическое) усугублял кризис сознания тех мысли¬телей, которые продолжали делать вид, что существует некий целостный культурно-исторический и социальный феномен — «русская пореволюционная эмиграция». «Бы¬ло время, — писала Е. Скобцова, — когда считалось со¬вершенно естественным существование в Париже лиде¬ров, вождей, представителей разнообразных организа¬ций, — и существование на совершенно иную ногу, чем существование рядового эмигранта; было время, когда допускалось, что кто-то имеет право говорить и предста¬вительствовать от имени этой эмигрантской массы, — теперь отношение резко переменилось, и всяческое пред¬ставительство котируется, как постепенное отслоение эмигрантской аристократии, оторванной от жизненных интересов масс…» (108, 73). С другой стороны, на на¬строения эмиграции сильно повлиял мировой капитали¬стический кризис. Он поколебал как веру в капитализм, в его хозяйственную целесообразность, так и веру в бур¬жуазную культуру и демократию. Обострение кризиса капиталистической системы отозвалось в эмигрантском сознании тем, что все большее число его представителей стало говорить о «хозяйственном безумии Европы», о ее политическом, правовом и социальном кризисе.
Несмотря на всю серьезность проблем, с которыми эмиграция столкнулась за границей, основное внимание ее было обращено к первому в мире социалистическому государству. Идеологи эмиграции были напуганы разви¬тием советского общества, которое, преодолев разруху, трудности и сложности нэпа, быстро наращивало мас¬штабы и темпы строительства материально-технической базы социализма. Во второй половине 30-х годов послед¬нее ознаменовалось блестящими успехами. Социализм победил во всех сферах общественной жизни, новый со¬циальный строй стал очевидной реальностью, которую уже невозможно было игнорировать. Все заметнее стано¬вилось его влияние на ход мировой истории; он своей жизненной мощью теснил и разрушал все идеалистиче¬ские историософские схемы, всякое старое понимание мировой истории. Теперь уже для всех, в том числе и для религиозно-философских представителей эмиграции, ста¬ло ясно, что с социалистической революцией в России началась новая эра в истории человечества, что револю¬ция положила начало процессам, которые по своим вре-
135
менньм масштабам, по своему значению и последствиям были эпохальными.
Возникновение «Нового града» было попыткой осо¬знать и устранить, хотя бы в сфере умозрения, новую фазу кризиса, в которую вступило эмигрантское созна¬ние. «Новый град» занял промежуточную позицию между «Современными записками» и журналом «Путь». Его редакторы И. Бунаков и Ф. Степун (в меньшей степени это относится к Г. Федотову) были одними из самых ак¬тивных сотрудников «Современных записок». Федотов был близок по своим воззрениям к Бердяеву. Кроме того, журнал предоставлял свои страницы для Бердяева, Бул¬гакова и других религиозных философов. У «Современ¬ных записок» «Новый град» перенял интерес к конкрет¬ной жизни эмиграции, у «Пути» — религиозную направ¬ленность, поиски синтеза христианства и культуры, религиозно-модернистские тенденции и склонность к про¬блематике «социального христианства».
Историософская установка редакции «Нового града» исходила из абстрактного и мистифицированного пони¬мания специфики новой исторической эпохи — ее пере¬ходности. Кризисность, переходность эпохи трактовались как накопление противоречий в истории, общественной жизни и культуре, как ускорение темпов исторического развития, сопровождающееся одновременно и «творче¬ским волнением», и «страшными ударами, сотрясающими мир». «Бывают эпохи, — писал один из редакторов жур¬нала, — когда человечество рвется к новому, жаждет перемены, трепещет от творческого волнения. Такую эпоху переживает человечество сейчас. Весь мир жаждет обновления. Надо быть глухим, чтобы не слышать страш¬ных ударов, которые сотрясают мир» (46, 30). Противо¬речивость восприятия новой эпохи выражалась в проти¬воречивом ее описании — «творческое волнение» преры¬валось «страшными ударами». Но какая концепция мог¬ла бы примирить эмигрантское сознание с диссонансами и кризисами окружающей действительности? Ничего но¬вого предложено не было, был только предпринят шаг к тому, чтобы сделать относительно общепринятой бер¬дяевскую доктрину «нового средневековья», а также пересмотреть некоторые, ставшие уже традиционными историософские идеи.
Доктрина «нового средневековья» фиксировала в аб-
136
страктной и религиозно-мистической форме некоторые новые исторические явления: крушение мирового господ¬ства капитализма, кризис христианства, «вступление масс» в историю, начало падения колониализма, разви¬тие мирового коммунистического и рабочего движения, формирование «массовых» обществ, научно-техническую революцию. Однако абстрактная констатация этих явле¬ний перерастала всего лишь в утопию, состоящую либо из призывов вернуться назад, к «органической» эпохе, «новым средним векам», либо из пророчеств о «гряду¬щем средневековье», предрекавших кризис культуры и уход личности в себя, напряженную духовную борьбу между мировым коммунизмом («лжерелигией»), с одной стороны, и мировым христианством — с другой, образо¬вание корпоративных союзов, замкнутых, но высокоинду¬стриализованных хозяйственных единиц и т. п. Будучи негативным, тревожным и предостерегающим описанием истории, доктрина «нового средневековья», казалось бы, не могла стать буржуазно-помещичьим эмигрантским по¬зитивом: ведь в плане реальной истории эмиграция в принципе ничего нового уже не предлагала и предло¬жить не могла. Тем не менее, кликушествуя о предстоя¬щих мировых катастрофах, она находила в этом компен-сацию своего исторического поражения.
Однако история продолжалась, и эмиграции прихо¬дилось переживать все перипетии повседневной жизни. Чтобы дать ответ на многочисленные запросы послед¬ней, требовались рассуждения не столь абстрактного уровня. Отказавшись от радикально-апокалиптических идей (сколько можно было говорить о «конце света», когда его все не было и не было!), «Новый град» всяче¬ски подчеркивал свою озабоченность проблемами про¬должающейся истории. И даже С. Булгаков, наиболее ортодоксальный и, следовательно, подозрительный по отношению к эмпирической реальности истории мысли¬тель, вынужден был заметить, что «история с ее апо¬калипсисом, хотя внутренне и опирается на эсхатологию, внешне не может быть на нее ориентирована… ложный эсхатологизм от паники, или духовной лености,
