(15, II).
В 1917 г., в период буржуазно-демократической рево¬люции в России, он пытался воздействовать на обще¬ственное мнение двояким образом: апологией империа¬лизма и разжиганием мистицизма и религиозно-национа¬листических эмоций. Характерна в этом смысле книга «Судьба России», в которой он призывал к мистическо¬му осмыслению русской истории и защищал мессианизм как высший тип национализма. В более откровенном духе написана брошюра «Интернационализм, национа¬лизм и империализм» (1917). Охваченный религиозно-мистическими, шовинистическими и контрреволюционны¬ми страстями, Бердяев выступал здесь с воинственными нападками на интернационализм, усмотрев в нем «не¬счастье рабочих» и «карикатуру на вселенскую церковь» (см. 14, 5; 8). Он с большим усердием рекламировал идею «мировой миссии русского народа», связав эту мис¬сию с… целями русского империализма. Несмотря на некоторые «темные пятна», доказывал Бердяев, «в импе¬риализме есть священная традиция», которая мессиани¬стична, несет свет, культуру, спасение. «Империализм, — по Бердяеву, — есть неизбежная и творчески-прогрессив¬ная тенденция к универсализации…» С точки зрения этической империализм также оказывался почти что без¬упречным: «в империализме есть бескорыстие, есть отре¬чение данного поколения во имя грядущего» (там же, 23—25; 27). Понятие «империализм» было (не без оче¬видных пропагандистских намерений) переосмыслено таким образом, что в нем элементы мессианизма смеша¬лись с идеями «народного» и «дворянско-крестьянского» империализма и совершенно затушевали действительную
150
сущность русского империализма начала XX в. — империализма как высшей стадии капитализма. Истолкование российского империализма как империализма «дворян¬ско-земледельческого» отражало феодальные симпатии Бердяева.
Ленин неоднократно отмечал, что, несмотря на нали¬чие довольно значительных феодально-помещичьих пере¬житков в русском империализме, ведущей и определяющей социально-экономической силой в нем являлся капи¬тализм. Именно такой вывод следует из всестороннего и тщательного анализа международного империализма (включая и российский), предпринятого Лениным в ра¬боте «Империализм, как высшая стадия капитализма». В статье «О двух линиях революции» Ленин говорил о «военно-феодальном империализме». Однако под тер¬мином «военно-феодальный империализм» он понимал государственную надстройку России начала века, т. е. самодержавие, царизм (см. 2, 27, 81). Разрабатывая теорию империализма, Ленин указывал на сложность про¬цесса вхождения России в империалистическую стадию развития. В условиях царизма в стране произошло про¬тиворечивое сращивание двух империализмов — «военно-феодального» и «новейше-капиталистического». Разделяя ведущие страны империализма на три группы в зави¬симости от размеров финансового капитала, колониаль¬ных владений и т. п., Ленин относил Россию к третьей группе государств, «в которой новейше-капитали¬стический империализм оплетен, так сказать, особен-но густой сетью отношений докапиталистических» (там же, 378).
Бердяев был бесконечно далек от научного понимания процессов мирового экономического и политического развития, а его попытка истолковать русский империа¬лизм как империализм «дворянско-крестьянской» земле¬дельческой страны наряду с явной фальсификацией об¬щественных отношений свидетельствовала именно о бур¬жуазно-помещичьей подоплеке его социальной позиции этого периода.
В 1922 г. Бердяев был выслан за пределы Советской России. Около двух лет он прожил в Германии, а затем переехал в Париж, где находился почти безвыездно до конца своей жизни. Умер Бердяев в Кламаре (пригород Парижа) в 1948 г.
151
* * *
Если формулировать общие выводы относительно ми¬ровоззренческой эволюции Бердяева, то необходимо вы¬делить следующее. Период «легального марксизма» был наиболее коротким — 1898—1901 гг. Религиозная фило¬софия Бердяева, по крайней мере до конца первого де¬сятилетия XX в., находится преимущественно в стадии поиска. Во всех его публикациях этого периода еще от¬сутствует стабильная и окончательно принятая философ¬ская позиция. Поэтому и обычные категории религиозной философии — «бог», «мир», «трансцендентное», «дух», «душа» — еще не имеют однозначных и четко фиксиро¬ванных значений. Не случайно философско-литературная деятельность Бердяева до появления «Философии сво¬боды» выражается по преимуществу в форме многочис¬ленных статей и очерков. Его философская публицистика носит явно дидактический и назидательный характер. Его работы до конца 900-х годов — это пока еще сумма идей, набор проблем. Далее эта сумма идей начинает все более последовательно и координированно группироваться во¬круг ключевых, сознательно зафиксированных и наибо¬лее продуманных проблем свободы, творчества и объек¬тивации.
Именно поэтому эволюция взглядов Бердяева выгля¬дит не совсем обычно. В традиционном понимании этого слова можно говорить лишь о его переходе с позиций неокантианства и «легального марксизма» на позиции религиозной философии и о нестабильной, постоянно менявшейся комбинации идей буржуазного либерализма и «христианского социализма». В дальнейшем изменение его мировоззренческих установок происходило несколько иначе. Начав в начале 900-х годов писать о боге, религии и т. п., он уже до конца жизни писал о том же самом. Круг ключевых проблем был очерчен им в основном до Октябрьской революции. Эволюция взглядов Бердяева включает в себя трансформации тех или иных идей или способов их обоснований, отказы от некоторых точек зре¬ния, возвращения к ранее оставленным идеям. Особенно сложно дело обстоит с социальными и историософскими воззрениями Бердяева.
Несмотря на весь свой мистицизм и индивидуализм, он был мыслителем с резко выраженным социальным
152
темпераментом. Это чувствовалось даже тогда, когда в конце своей жизни он, казалось, целиком отдался эсха¬тологическим настроениям. Эсхатологические и апока¬липтические идеи позднего Бердяева (периода «Царства Духа и Царства Кесаря» и «Самопознания») в значи¬тельной степени явились негативной реакцией на про¬грессивные социальные изменения в мире. В зависимости от конкретно-исторических событий, свидетелем которых он являлся, его работы социально-исторической тематики были то более злободневными и публицистическими, то более пессимистическими и отрешенными от истории. Причем до Октябрьской революции (точнее, до эмигра¬ции) контрреволюционность и консерватизм Бердяева росли год от года. После «Нового средневековья» (1923) контрреволюционность и консерватизм выступают в фор¬ме критики культуры вообще, свидетельств кризиса со¬временной личности и эпохи. Преобладание эсхатологи¬ческих тем заставляло его искать якобы нейтральные, надклассовые позиции, с которых, как ему представля¬лось, он мог подвергать суду и критике всю современную эпоху. Этому также способствовали его претензии высту¬пать от имени некоего «мистического христианства», стоящего будто бы в стороне от политики и социально-экономической борьбы современности.
153
§ 2. «Пневматология» Бердяева: солипсистский авантюризм
Переходя к непосредственному рассмотрению экзи¬стенциальной философии Бердяева, нужно сделать одно предварительное замечание. В этой главе не ставится задача всестороннего рассмотрения его доктрины. Попыт¬ка решить такую задачу была предпринята нами в работе «Критика экзистенциализма Бердяева». Здесь же главным является критический анализ общей психологи¬ческой и социальной направленности бердяевского фило¬софствования, а также методологии, способов доказа-тельств и убеждений, используемых «философом сво¬боды».
В своих многочисленных книгах и статьях Бердяев выдвигал невероятное множество различных идей, про¬ектов, лозунгов и предписаний. Если абстрагироваться от их конкретного содержания, то общим останется стремле-
153
ние мистифицировать и таким образом… изменить мир, «деобъективировать» объективную реальность, добиться того, чтобы мир преобразился, став таким, каким хотело его видеть религиозно-мистическое сознание Бердяева. Основным инструментом, орудием и одновременно целью, чаемым состоянием преображенного мира является, по Бердяеву, «дух», или — в более специфическом и конкрет¬ном смысле — «свобода». Дух и свобода в философство¬вании Бердяева должны были выступать не как идеи, а как некие мистические реальности, поэтому и филосо¬фия должна стать, по Бердяеву, жизненной, творческой и преобразующей силой, или, говоря его словами, должна стать «экзистенциальной». «Бердяев, — отмечает в этой связи американский исследователь А. Цамбассис, — отли¬чает свой экзистенциализм от экзистенциализма Сартра, Хайдеггера и Ясперса; истинными экзистенциалистами он считает Августина, Паскаля, Киркегора и Ницше… Сартр и Хайдеггер не должны рассматриваться как экзи¬стенциалисты, так как они пытаются истолковать суще¬ствующее, тогда как философия сама является существу¬ющим» (160, 335). Настойчивое стремление Бердяева к некой целостности философии и философствующего приводит к замене жизни философствованием. Эмоцио¬нально-интеллектуальное познание отождествляется с по¬длинным существованием, жизнью. Но философия и фи¬лософствование, как таковые, всегда остаются в сфере духа и духовной деятельности и суть эмоционально-мыс¬лительные акты человека. Когда же они объявляются самой реальностью или «существованием», то фальсифи¬кация объективного мира и человеческого бытия неиз¬бежна. В этом случае происходит подмена материаль¬ного идеальным, объекта мышления и чувства — состоя¬нием сознания и эмоцией. Мир сводится к переживанию, размышлению и фантазированию по поводу его — ситуа¬ция, в которую всегда попадает идеалист, когда он пы¬тается свой идеализм сделать практической, жизненной установкой. Философский максимализм приводит Бер¬дяева к крайним формам субъективного идеализма, ибо философ превращается из созерцателя, истолкователя и исследователя в пророка и «творца» мира, становясь тем самым «духом» и «свободой». В этом смысле Бердяев, подобно Гегелю и младогегельянцам, «исходит из догмы абсолютной правомочности «духа»» (1, 2, 91),
154
Огромное значение при такой позиции приобретает вопрос о методах, путях и средствах «освобождения» от объективной реальности и достижения реальности духов¬ной. Однако для Бердяева проблемы метода не могут быть особым предметом анализа. Дух экзистенциальной философии запрещает всякий «методологизм» и «гносео¬логизм» как паразитарные образования, приводящие че-ловека к потере подлинного бытия (духа). Но поскольку всякая экзистенциальная философия, в том числе и бер¬дяевская, вынуждена обращаться к людям, она не может избежать вопроса о методах и путях приобщения других к «тайнам» своей доктрины. Правда, место методологии у Бердяева изменяется в общем контексте его учения. Ее форма перестает быть логической, дискурсивной и рациональной, она сливается с «переживаниями», ирра¬ционализируется и морализируется, проявляясь то как призыв, то как предписание, то как мольба и заклинание, а порой просто как отчаяние и жалоба читателю на невозможность передачи другому истинности первичного переживания. Новой территорией методологии и гносео¬логии оказывается… экзистенциалистская онтология. Они либо механически вплетены в учение о бытии (духе), либо представляются как способы существования самой личности, экзистенции, как ее самосвидетельства, но не как акты познающего разума. Даже в том случае, когда Бердяев делает утверждения гносеологического типа, он стремится представить их не как результат эпистемоло¬гического интереса, имеющего собственную ценность, а как побочный продукт переживания «жизни», экзистиро¬вания. Вот почему, анализируя методологию Бердяева, невозможно опираться на какую-либо специальную его работу об этом (таковых нет) или на особо вычлененную и систематически изложенную им самим проблему ме¬тода. Ее необходимо реконструировать из массы выска¬зываний по всевозможным философским проблемам.
Центральные положения философии Бердяева связа¬ны у него с тремя отмеченными выше компонентами: духом (свободой), экзистированием и личностью. Причем именно синтез первых двух в третьей и определяет то, кем (экзистирующей духовно свободной личностью), чем (духом и свободой личности) и как (через экзистирова¬ние духовно свободной личности) разрушается и заново творится мир: «В каждое мгновение нужно кончать ста-
155
рый мир, начинать новый мир. В этом дыхание Духа» (23, 219).
Философский путь Бердяева можно представить как все более целеустремленную и беспощадную борьбу с «данным», с объективной реальностью, с миром. Вступив на стезю идеализма и «не возлюбив мира и того, что в мире», он с его волюнтаризмом и анархизмом уже фа¬тально был обречен на движение к самым крайним фор¬мам субъективного идеализма. Бердяев оказался
