«Проблемы идеализ¬ма» ознаменовали в сущности конец периода «легального марксизма» для Булгакова, то книга «От марксизма к идеализму» подводила итоги практически сразу двум пе¬риодам его эволюции — раннему и переходному. Теперь центр тяжести его философствования смещается в об-ласть религиозную.

Как мыслитель по-своему последовательный, Булга¬ков развил высокую мобильность, преодолев менее чем за десятилетие путь от «легального марксизма» до хри¬стианской философии. Однако было бы ошибочным счи¬тать, что в данном случае происходила простая замена одних проблем другими. В ходе своего укоренения на почве религиозной философии Булгаков начал предпри¬нимать настойчивые попытки религиозной интерпретации актуальных политических, социологических и политико-экономических вопросов, которые он разрабатывал и в период «легального марксизма», но которые ранее нико¬гда не входили в поле зрения русской религиозной мысли. В этом отношении Булгаков понимал свою деятельность как исполнение заветов своего «великого учителя» Вл. Соловьева. Особенно настойчиво он возвращался к проблемам хозяйственной жизни, проблемам обществен¬ного прогресса и идеала, т. е. к тем вопросам, которые были центральными в его первых статьях и книгах. Та¬ким образом, рассмотрение указанных тем носило «круго¬образный» характер, определяясь неуклонным движени¬ем Булгакова ко все более ортодоксальным и традицион¬ным религиозно-философским и богословским позициям. Сдвигам в области мировоззрения способствовали и из-менения в его общественно-политической деятельности. В период между 1900 г. и первой русской революцией он не ограничивается формами университетской активности, а выступает с многочисленными публичными лекциями и докладами. В это время он продолжает сотрудничать с другими бывшими «легальными марксистами» П. Струве, Н. Бердяев), участвует в деятельности либе-рального «Союза освобождения», является постоянным

191

автором богоискательского журнала «Новый путь». «В то время, около 1905 г., — вспоминает в своей автобиогра¬фии Булгаков, — нам всем казалось, что мы-то именно и призваны начать в России новое религиозно-революцион¬ное движение…» (36, 79).

Страх перед всякой революцией, который после 1905— 1907. гг. никогда уже не покидал русских либералов, у Булгакова выразился в том, что из его статей и выступ¬лений совершенно исчезла всякая революционная фра¬зеология. Однако его политическая активность в это вре¬мя достигает своего апогея. Заменив идею «религиозно-революционного» освобождения идеей «религиозного освобождения», он предпринял попытку организации «союза христианской политики». В этом же русле проте¬кала и деятельность московского «религиозно-философ¬ского общества им. Вл. Соловьева».

Социально-политическая программа Булгакова была сформулирована в брошюрах «Неотложная задача (о со¬юзе христианской политики)» (1906) и «Интеллигенция и религия» (1908). По политическому и классовому со¬держанию их необходимо рассматривать как идеологи¬ческое выражение правого крыла кадетизма, формально не вместившегося (в силу воинствующей религиозности и почвенничества) в официальные рамки кадетского по¬литического сознания. В отличие от абстрактных религи¬озно-революционных призывов «мистического революцио¬нера» Мережковского, анархиствующего Бердяева и осторожного в вопросах религии Струве Булгаков поста¬вил задачу «реального» объединения христианства (т. е. религиозных деятелей, духовенства, верующих фи¬лософов и интеллигентов) и политики (точнее либераль¬ного буржуазно-помещичьего направления в ней). «Хри¬стианство, — без колебаний утверждал он, — как, впро¬чем, и всякая религия, притязающая на абсолютность, простирает область своих интересов и влияния на все сферы жизни: по идее оно определяет всю человеческую жизнь от первого крика до последнего дыхания. Для него нет нейтральных или индифферентных областей, которы¬ми оно могло бы не интересоваться или пассивно пасо¬вать, как нет границ для Бога…» (38, 10).

Специфика точки зрения Булгакова на «христианскую политику» — в определенности и решительности оценок как «правых» (самодержавия и официальной церкви),

192

так и «левых», т. е. «материалистического» и «атеистиче¬ского» социализма. В данном случае ему не были прису¬щи «лукавая простота» Струве (по выражению Ленина) или невразумительные мистические пророчества и фан¬тастические декларации Бердяева и Мережковского. «…Наше бюрократическое государственное устройство, попирающее все… права и неспособное их вместить, есть, — писал он, — по существу антихристианское, сколь¬ко бы ни распиналась за него официальная церковь под диктовку обер-прокурора и «булатного патриарха». Союз «бюрократизма» и «православия» есть во всяком случае богохульственная ложь, которая как нельзя скорее и ре¬шительнее должна быть отвергнута» (там же, 14—15).

Своеобразный «христианский демократизм», как на¬звал эти тенденции В. И. Ленин в 1907 г. (см. 2, 14, 343), подкрепляемый у Булгакова идеями создания «свободно¬го союза самоуправляющихся общин» по типу Соединен¬ных Штатов, сопровождался также резкой критикой ми¬ровоззренческих основ пролетарского и социал-демокра¬тического движения в России. Демагогически называя «материалистический демократизм и социализм» самой вредной («нигилистической») религией, он между тем не смущался отстаивать «классовую христианскую полити¬ку».

В этом смысле можно сказать, что классовая, бур¬жуазно-демократическая позиция Булгакова парадок¬сальным образом прояснялась для него в той мере, в какой его мировоззрение становилось все более идеали¬стическим. То, что в объективистской форме признава¬лось в его ранних работах, именно связь теорий с обще¬ственно-политическими, классовыми отношениями, фик¬сировалось теперь в более четких выражениях, но уже с совершенно иных мировоззренческих позиций: «…клас¬совая политика (не нужно бояться этого слова), т. е. по¬литика, сознательно преследующая защиту рабочих масс против их сильных угнетателей (не в индивидуальном, но социальном смысле), есть единственно возможная форма христианской политики для данного момента» (38, 19). Как видим, общий смысл «христианской политики» был сформулирован достаточно решительно. Но что в дей¬ствительности за ней скрывалось? Для рабочего класса Булгаков предлагал организовать самопомощь, рабочие

193

кассы, союзы и кооперации «для политических и образо¬вательных целей», крестьянству обещалось «увеличение крестьянского земельного фонда путем прирезок из част¬ных (за выкуп), государственных и монастырских зе¬мель»; духовенству было указано на недопустимость ин¬дифферентного отношения к политике *.

Иначе говоря, речь шла все о тех же кадетских лозун¬гах, замаскированных под христианство, и лозунги эти имели конкретный социальный адрес: рабочих и кресть¬янство (несознательную и рутинно-религиозную их часть), духовенство и религиозную интеллигенцию. Вы¬двигая программу «союза христианской политики», Бул¬гаков преследовал несколько взаимосвязанных социаль¬но-политических целей. Первая состояла в подрыве влия¬ния идей марксизма-ленинизма и партии большевиков в рабочем движении. Вторая — в борьбе за церковь как социальную и идеологическую силу. Третья — в исполь¬зовании религии как духовного оружия буржуазии в борьбе с революцией и пролетарским мировоззрением. «Представитель контрреволюционной буржуазии, — писал В. И. Ленин о подобных деятелях, — хочет укрепить ре¬лигию, хочет укрепить влияние религии на массы, чув¬ствуя недостаточность, устарелость, даже вред, приноси¬мый правящим классам «чиновниками в рясах», которые понижают авторитет церкви» (2, 17, 434).

Объективно усилия Булгакова были направлены на расширение социальной базы кадетизма путем завоева¬ния на его сторону духовенства при одновременном раз¬ложении классового сознания трудящихся идеями «хри¬стианской политики». Булгаков не только «теоретически» обосновывал свои политические идеи. В качестве депута¬та II Государственной думы он приложил немало усилий для их защиты и пропаганды. «Елейно-мистический» Бул¬гаков (как называет его в это время Ленин) считал себя «независимым» депутатом и даже «христианским социа¬листом». Фактически же он примыкал к правым кадетам

* Политическая и социальная деловитость, захватившая Булга¬кова в 1905—1909 гг. (или, лучше сказать, с перерывами до первой мировой войны), сказалась в его отношении к клиру. «Знакомство с политической экономией и элементами юриспруденции, — поучал он, — является обязанностью в особенности для каждого пастыря. ибо без этого знакомства невозможно понимать социальную жизнь, невозможно читать газет и разве только и можно идти в рядах чер¬носотенной агитации» (38, 17—18).

194

(особенно в аграрном вопросе, защищая «прусский путь» развития капитализма в России).

Активная деятельность Булгакова, выдержанные в бодрых тонах лозунги «союза христианской политики» и т. п. — все это могло создать впечатление некоторой гармонии между мыслью и делом, об оптимизме, прису¬щем ему в этот период. Но, вспоминает Булгаков, «из Государственной думы я вышел таким черным, как нико¬гда не бывал» (36, 80). «Негодование», «ужас», «разоча¬рование», «печаль» — вот что он вынес из своего «четы¬рехмесячного сидения» в Думе. Разочарование Булгако¬ва — результат не только его мировоззренческого идеализма и политической наивности, не только след-ствие качеств его характера. В решающей степени оно было обусловлено всем ходом общественной жизни Рос¬сии с начала первой русской революции до начала пер¬вой мировой войны. Для того чтобы понять психологиче¬ские переломы и идейный путь Булгакова как религиоз¬ного интеллигента, имевшего за плечами большой багаж либерально-буржуазных политико-экономических и фи¬лософских идей, необходимо взглянуть на те приливы и отливы классовой борьбы, которые происходили в России в это время. Особое значение при этом имеет социальное поведение религиозной интеллигенции и духовенства. Живая картина поведения этих социальных групп запе¬чатлена в многочисленных статьях Ленина, отмечавшего как малейшие изменения в настроениях всех социальных групп и классов, так и общую логику общественных про¬цессов в России.

Подъем идейной и политической активности Булгако¬ва совпал с буржуазно-демократическим подъемом вооб¬ще и с оживлением религиозно-идеалистической интелли¬генции в частности. Он захватил и духовенство. «Как ни забито, как ни темно было русское православное духо¬венство, — писал Ленин в конце 1905 г., — даже его про¬будил теперь гром падения старого, средневекового по-рядка на Руси. Даже оно примыкает к требованию сво¬боды, протестует против казенщины и чиновнического произвола, против полицейского сыска, навязанного «слу¬жителям бога»» (2, 12, 144). Идеологом этого пробужде¬ния и был, в частности, Булгаков. Вместе с тем он пред¬ставлял лагерь либеральной буржуазии и внецерковную ветвь православного реформаторства. Через два года си-

195

туация существенно изменилась — теперь уже самодер¬жавием была разбужена большая часть духовенства, практически подавляющее его большинство. Оно было «разбужено» для борьбы с революционно-освободитель¬ным движением, демократией и либерализмом.

Русские либералы, считавшие, что в борьбе за цер¬ковь они имеют дело главным образом с самодержавием и придворной бюрократией, столкнулись с воинствующим процаристским клерикализмом, который раньше не выхо¬дил на открытую политическую арену. Жестокая неуда¬ча, испытанная Булгаковым в связи с его проектом «сою¬за христианской политики», была всего лишь одним не¬большим эпизодом в процессе широкого наступления реакции, т. е. самодержавия, официального православия и клерикализма. Все попытки либеральной буржуазии за воевать церковь потерпели провал. Более того, в целом либерализм был завоеван реакцией. Что касается духо¬венства, то во весь голос оно заявило о себе в III, «черно-сотенной», Думе. «Защита феодальных привилегии церкви, открытое отстаивание средневековья — вот суть политики большинства третьедумского духовенства», — отмечал Ленин (там же, 17, 431). И далее: «Русские на¬родники и либералы долго утешали себя или, вернее, обманывали себя «теорией», что в России нет почвы для воинствующего клерикализма, для борьбы «князей цер¬кви» со светской властью и т. п. В числе прочих народ¬нических и либеральных иллюзий наша революция рас¬сеяла и эту иллюзию. Клерикализм существовал в скрытой форме, пока в целости и неприкосновенности существовало самодержавие… Первые же раны, нане¬сенные самодержавию, заставили социальные элементы, поддерживающие самодержавие и