«интеллигентская» концепция истории России была выражена богоискателями во втором (после «Проблем идеализма») коллективном выступле¬нии — в сборнике «Вехи», в котором интеллигенция уже провозглашалась, по выражению В. И. Ленина, «в каче¬стве духовного вождя, вдохновителя и выразителя всей русской демократии и всего русского освободительного движения» (2, 19, 168). Социально-философская програм-
33
ма «Вех» состояла в основном из злобных нападок на идеи и идеалы революционно-демократической и социа¬листической интеллигенции; в «Вехах» было выражено негативное отношение к народным массам и революции Исторически сборник явился идеологическим оправда¬нием контрреволюционной политики буржуазии и при¬мкнувших к ней помещиков в первой русской революции «Либерально-монархическая буржуазия… — отмечал В. И. Ленин, — должна была встать на защиту монархии и помещичьего землевладения, встать прямо (октябри¬сты) или косвенно (кадеты), ибо дальнейшие победы революции серьезно и непосредственно грозили этим ми¬лым учреждениям» (там же, 14, 52). В этом смысле под¬ведение идейной базы под соглашательскую политику либерализма, что и было главной задачей «Вех», оказа¬лось таким же неизбежным шагом «либерально-монар¬хической буржуазии», как и ее защита самодержавия в революции 1905—1907 гг.
Особая роль в теоретическом обосновании антидемо¬кратизма и контрреволюционности принадлежала вехов¬ской концепции исторического развития России. История России, по мнению большинства веховцев, в значительной степени зависела от роли интеллигенции уже с самого начала образования Российской империи. Если свою по¬литическую традицию интеллигенция, по словам Струве, ведет от казачества с его разинскими и пугачевскими методами «организованного коллективного разбоя» (116, 158), то время ее возникновения относится к началу XVIII в. «Наша интеллигенция, — писал М. Гершензон, — справедливо ведет свою родословную от петровской ре-формы» (49, 78). «Созданием Петровым» считал интел¬лигенцию и Булгаков, усматривая ее отличительные при¬знаки в «самообожении», «ожидании социального чуда», «эсхатологизме» и «мессианизме». Франк настаивал на том, что исходной точкой зрения интеллигенции является нигилизм. Все веховцы обвиняли интеллигенцию в «рево¬люционизме» и «народопоклонстве». Словом, было най¬дено столько отрицательных качеств у русской интелли¬генции, что все их трудно перечесть.
По логике «Вех», влияние интеллигенции на развитие общественной жизни определялось тем, что она находи¬лась между правящей государственной и чиновно-дво¬рянской бюрократией и народными массами. Положение
34
отщепенства, сектантства и лжерелигиозности опреде¬ляло всю ее практическую деятельность и идейную про¬грамму.
Деятельность интеллигенции, как считали философ¬ствующие кадеты, состояла в борьбе с государством, с одной стороны, с другой — в «революционизировании» народа. Это приводило якобы к ненужному возбуждению «народных инстинктов», что препятствовало верхам в обстановке спокойствия и порядка осуществлять «спаси¬тельные» реформы. Таким образом, политические сооб-ражения трусливого русского либерализма порождали в его религиозном сознании уродливые историософские конструкции, в которых объективная картина обще¬ственно-политического развития России была подменена экстраполяцией классово-политического и психологиче¬ского состояния либерализма на русскую историю.
С веховской точки зрения, полностью игнорирующей и классовую борьбу, и естественноисторический характер общественного развития, первая русская революция ока¬залась кульминационным пунктом развития русской ин¬теллигенции, моментом, когда произошла встреча и взаи¬мооплодотворение «интеллигентской мысли» и «темных народных инстинктов». Политический революционизм русской социалистической интеллигенции, возмущался Струве, «к вековому стволу элементарных инстинктов, недоверия и ненависти, царивших в душе крестьянства, прививал свое эс-эрство и эс-дэкство» (117, 58). Далекие от реального учета общественно-экономических процес¬сов и классовой борьбы, абстрактные и искусственные объяснения русской общественной жизни понадобились веховцам для того, чтобы подорвать идеологические осно¬вы русского революционно-освободительного движения, чтобы представить его идеи и идеалы как ведущие к соци¬альному хаосу, гибели свободы и культуры, чтобы попы¬таться убедить прогрессивную интеллигенцию отречься от революционных идей, и прежде всего от марксистской теории, чтобы в конечном счете шумом и треском обви¬нений в адрес революционных масс и их руководителей прикрыть свое позорное отступление от демократизма. В. И. Ленин в известной статье «О «Вехах»» указал на двусмысленность идеологического похода богоискате¬лей против интеллигенции. Он писал, что в силу присущих кадетским философам лицемерия и трусости они под
35
видом критики духовных основ интеллигенции ведут борьбу против русских революционеров и демократов, «против демократического движения масс» (2, 19, 171). Существовал целый ряд взаимосвязанных социально-эко¬номических, социально-психологических и теоретических причин для нападок богоискателей на мировоззрение и политическую практику русской революционно-демокра-тической интеллигенции. Эти нападки вытекали из зако¬номерной оппозиции веховцев прогрессивным, связан¬ным с «материалистически толкуемым позитивизмом» (В. И. Ленин) и материализмом течениям русской фи¬лософской мысли. Ближайшей социально-психологиче¬ской причиной, определившей как характер критики, так и способ ее выражения, были растерянность и страх. Страх за судьбы либерализма в России, когда пролета¬риат и крестьянство стали реально угрожать и самодер¬жавию и капитализму в России, страх перед лицом пере¬растания буржуазно-демократической революции в со¬циалистическую, страх перед тем, что действия народных масс вызовут террор самодержавия и ликвидацию куцых реформ, обещанных Николаем II в октябре 1905 г. Как партия «середины», кадеты, а вслед за ними и большин¬ство богоискателей боялись и «правых» и «левых» (по¬следних, конечно, несравненно сильнее). Для России они страстно желали «классического» западноевропейского типа развития государственной власти: от монархии к конституционной монархии, а от нее — к буржуазной рес¬публике. Но и здесь у наиболее трезвых веховцев не было оснований для оптимизма. «Мы, — признавался Стру¬ве, — видим ясно среднюю линию, по которой должна пойти жизнь, и в то же время с ужасом и с тоской мы видим, как неимоверно трудно поставить жизнь именно на эту линию. В силу этого нами, более чем когда-либо, владеет чувство жуткой неизвестности» (117, 31).
Что касается социально-экономических позиций ве¬ховцев, то они определялись двояким образом. Несмотря на попытки авторов сборника замаскировать свою апо¬логию капитализма *, было ясно, что «развитие промыш-
* «…Капитализм сам по себе, — утверждал Бердяев, — есть ка¬тегория производственная, и экономическая необходимость перехода к капиталистическому хозяйству не означает необходимости для страны буржуазного духа и буржуазной формы эксплуатации» (11, 130).
36
ленности» вселяло в них надежды на победу в стране буржуазного государственного и политического порядка. Прошло время, писал Струве, когда промышленников можно было третировать как «людишек», «для воздейст¬вия на которых достаточно прикрикнуть или угрожающе двинуть бровями» (там же, 162). Философствующие ка¬деты много и охотно рассуждали о «нуждах русской госу-дарственности», о естественном праве, о «национальных задачах», об «оживлении национального производства» и даже о повышении производительности труда. Особенно болезненно в этой связи переживался «кадровый во¬прос».
Булгаков прямо указывал, что Россия нуждается в но¬вых деятелях во всех областях жизни: «государственной — для осуществления «реформ», экономической — для под¬нятия народного хозяйства, культурной — для работы на пользу русского просвещения, церковной — для поднятия сил учащей церкви, ее клира и иерархии» (39, 59).
Но развитие капитализма в России опережающими темпами вело к росту численности и организованности пролетариата, к усилению его борьбы за социализм. Рас¬пространение марксизма в России, образование мощной пролетарской партии, первая русская революция — все эти и многие другие явления окрашивали «примиритель¬ные» проекты либералов в тона безнадежности и уны¬ния.
Однако если признания в собственном бессилии явля¬лись скорее невольными и редкими, то свое главное вы¬ражение этот пессимизм получил в резкой критике дви¬жения России по пути революционных социальных пре¬образований, в обвинениях передовой интеллигенции и народа в бесчисленных ошибках и «грехах». Негативизм и политическое брюзжание либералов было жалкой ком¬пенсацией их собственного бессилия серьезным образом повлиять на ход общественного развития. Философская и политическая противоречивость идеологии и практики российского либерализма — это, по словам В. И. Ленина, «неизбежный результат социального положения буржуа¬зии, как класса, в современном обществе, — класса, сжа¬того между самодержавием и пролетариатом…» (2, 10, 198).
Промежуточно-соглашательское положение кадетиз¬ма приводило к кризису сознания большинства предста-
37
вителей буржуазно-помещичьей интеллигенции. Кризис, усугубленный годами реакции, принял относительно боль¬шие масштабы, поскольку либерально-реформаторскими иллюзиями была охвачена значительная часть мелкой буржуазии, городских обывателей, помещиков, чиновни¬ков, литераторов и т. п., т. е. «чрезвычайно широкая неопределенная и внутренне противоречивая классовая опора партии…» (там же, 12, 287). Но, несмотря на пере¬живаемый внутренний кризис, богоискательство в эти условиях продолжало выполнять свою главную социаль¬но-историческую функцию идейного орудия буржуазии в борьбе с самодержавием за религию и церковь с целью использования последней для усиления идеологического и политического влияния на народные массы. В годы ре¬акции религиозно-философская интеллигенция особенно активно стала разрабатывать мировоззренческие основы богоискательства, что выразилось в обилии соответствую¬щих публикаций, открытии различных религиозно-фило¬софских обществ и т. п. В этот период вольными и неволь¬ными идейными попутчиками богоискателей были, с одной стороны, некоторые деятели православного духо¬венства, с другой — «богостроители», объявившие социа¬лизм новой религией.
В. И. Ленин дал интегральную социальную оценку различным тенденциям, связанным либо с модернизацией христианства, либо с шатаниями от социализма к рели¬гии: «Богоискательство отличается от богостроительства или богосозидательства или боготворчества и т. п. ни¬чуть не больше, чем желтый черт отличается от черта синего… Именно потому, что всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье даже с боженькой есть невыразимейшая мерзость, осо-бенно терпимо (а часто даже доброжелательно) встре¬чаемая демократической буржуазией, — именно поэтому это — самая опасная мерзость, самая гнусная «зараза». Миллион грехов, пакостей, насилий и зараз физических гораздо легче раскрываются толпой и потому гораздо менее опасны, чем тонкая, духовная, приодетая в самые нарядные «идейные» костюмы идея боженьки» (там же, 48, 226—227).
38
§ 5. Так называемый духовный ренессанс начала XX в. его сущность и социальный смысл
Новые идейные костюмы для религии и церкви вы¬краивались богоискателями из самого различного рели¬гиозно-философского материала. Но сколь бы ни был широк диапазон поисков усовершенствованных вариан¬тов мистицизма, эти поиски проходили в атмосфере кри¬зиса. К концу первого десятилетия XX в. результатом этого бурно расцветшего кризисного и декадентского религиозно-философского мышления стал в России так называемый духовный ренессанс начала XX в.
Круг вопросов, захвативших умы религиозных фило¬софов, был поистине безграничен. Основные темы и кате¬гории «нового религиозного сознания» связывались, во-первых, с различными «позитивными» дуалистическими или плюралистическими началами, подлежащими «син¬тезу», и философствованием по поводу долженствующе¬го воплощения этого «синтеза»; во-вторых, с проблема-тикой антагонистических явлений и обсуждением форм их действительного или возможного примирения.
Если попытаться в рамках этих двух типов проблем выделить их основные комбинации, то получится следую¬щая таблица.
I. «Позитивные» проблемы «нового религиозного сознания»
39
II..Проблематика антагонистически связанных вопросоВ
40
Широкий спектр подлежащих «синтезу» или антаго¬нистически связанных идей — в той или иной их ком¬бинации, с теми или иными оттенками — обсуждался большинством русских религиозных философов начала XX в. Лидерами этого большинства были В. Розанов, Д. Мережковский, С. Булгаков, Н. Бердяев, С. Франк, П. Флоренский, Л. Шестов, В. Эрн, Вяч. Иванов, С. Тру¬бецкой, Д. Философов и многие другие. Вместе с рели¬гиозными философами выступали представители раз-личных, по преимуществу декадентских, течений в ли¬тературе и искусстве. В большей или меньшей степени с религиозно-философским движением были связаны Гиппиус, Ф. Сологуб, М. Гершензон, Л. Андреев, Бенуа, А. Белый, А. Блок, Л. Эллис, М. Арцыбашев, Ремизов и др.
