попытка его преодоления), такой кри¬зис, который хотел быть кризисом и ничем иным: «…де¬кадентство не имело, не имеет и не должно иметь бу¬дущего» (128) *. Экзистенциализм Шестова наиболее «цельно» и последовательно выразил бесперспективность отживающих социальных сил, их «беспочвенность» и об¬реченность оставаться в кризисном и «неизвестном» со¬стоянии: «…философия должна… научить человека жить в неизвестности…» (136, 4, 38). Шестовские по¬строения являются негативным продуктом богоискатель-ства даже по отношению к итоговым позициям его осталь¬ных ведущих представителей. Это был именно внутрен¬ний кризис, а не просто отражение общего кризиса старого исторического бытия и сознания, так как он раз¬разился внутри мечущегося, общественно и идейно взве¬шенного религиозно-интеллигентского дворянского, бур¬жуазного и мелкобуржуазного сознания.

Шестов упорнее других стремился удержаться в си¬туации кризиса, представляя собой тип такого богоиска¬теля, который уже не задавался целью предложить ка¬кую-нибудь позитивную религиозную доктрину, а ставил задачу борьбы с культурой и «естественностью» челове¬ческого существования. Нигилистические тенденции бого¬искательства как общественного явления были выражены здесь особенно рельефно. Специфическое у Шестова — это не столько кризис религиозный, ведущий обычно либо к смене верований, либо к атеизму, а кризис бого¬искательский, кризис самого процесса религиозного иска¬ния, кризис обоснования философской веры, фидеизма. Кризисность фидеизма Шестова состоит, образно говоря, в том, что у него была вера — fide, но не было «изма», поскольку шестовский «адогматический» экзистенциа¬лизм был враждебен всякому учению и знанию вообще. Как религиозный мыслитель Шестов «застрял» где-то па перепутье, на своеобразном перекрестке, где сходились

* «Лев Шестов, — справедливо отмечает В. Ф. Асмус, — глаша¬тай экзистенциализма, нисколько не верящий в его победу — не толь¬ко в прошлом, но и в будущем» (6, 77).

252

одновременно и религиозно-философский скептицизм, и вера Ветхого завета, и элементы христианства. Если по¬пытаться указать ведущую черту религиозности Шестова, то единственное, что можно отметить без колебаний, — (это его привязанность к идеям и духу Ветхого завета. Более строгая характеристика типа религиозной веры Шестова едва ли возможна без натяжки и односторон¬ности.

Шестов оказался в центре общего духовного кризиса буржуазно-помещичьей культуры. Он стремился удержаться в состоянии кризиса, как упадочник среди упадочников, врачующих себя, говоря его же словами, «упа¬дочническими средствами» (см. 129, 97). Такая установ¬ка превратила абсурд, ужас и смерть в категориально-методологическую основу всего его мировоззрения. Оно предполагало совершенно одинокую личность, выпавшую из природного и исторического порядка, из сферы науч¬ного и морального сознания. Можно предположить, что вовсе и не философия кризиса и тупики богоискатель¬ского сознания привели Шестова к признанию бога, в ко¬тором (признании) было уже так мало от Шестова-философа, а причины, не имеющие к «логике» абсурда и скептицизма никакого отношения. Прежде всего — это затхлая и нетерпимая религиозная эмигрантская среда, в которой он прожил большую часть своей жизни и в ко¬торой стало просто неприлично задавать вопросы о транс¬цендентном и не давать на них прямого, положительного ответа. Такой ответ Шестов все же дал, но скорее всего в угоду конкретно-социальной атмосфере мистицизма и религиозного модернизма, «уединенным» и «окраинным» обитателем которой он себя считал. Хорошо освоенная и привычная позиция скептицизма и цинизма Шестова в немалой степени послужили причиной скупости его соб¬ственных суждений о боге даже тогда, когда всем стало очевидно, что Шестов «сдался». Но по отношению к то¬му, что от него ожидали пророки «нового религиозного сознания», он остался «апофатическим» мыслителем, так и не превратившись в «катафатического». Ни к какой религиозной умиротворенности Шестов не пришел, остав¬шись на позиции кризисного молчания. «Разрушая» чу¬жие философские системы в поисках веры, Шестов одно¬временно разрушил в себе всякую способность поверить как в природу и человека, так и в трансцендентное.

253

* * *

Взглянем в заключение на феномен «нового религи¬озного сознания» с точки зрения роли, которую играли в нем его главные представители, а также с точки зре¬ния внутренней логики эволюции последней фазы рус¬ской буржуазно-помещичьей религиозной философии Д. Мережковский и В. Розанов придали богоискатель¬ству первоначальный импульс. Однако направления бого¬искательства в плоскости социально-политической ока¬зались едва ли не противоположными: консерватизм н бытовое черносотенное православие Розанова плохо со¬четались с псевдореволюционными религиозно-социаль-ными лозунгами и идеями «Третьего завета» Мережков¬ского. Вскоре реакционно-романтические и анархистские мотивы Мережковского были подхвачены и развиты Бер¬дяевым на основе христианского экзистенциализма. Но, будучи «крестоносцем» религиозно окрашенной и абсо¬лютной «свободы духа», с одной стороны, с другой — идеалистическим «разрушителем» объективной реально-сти, последний занял место между Булгаковым, предло¬жившим «позитивный» ответ (метафизика всеединства) на религиозно-романтическую потребность в «новом небе и новой земле», и Шестовым, направившим все усилия своего духа на культивирование «философии трагедии». В «новом религиозном сознании» вековечная для религи¬озной философии проблема веры и разума как бы «рас-щепилась» и персонифицировалась. Ничем не подкреп¬ляемая вера, вера во имя абсурда нашла своего заступ-ника в Шестове, тогда как Булгаков поставил задачу воссоздать на новом уровне православную философию с помощью «эллинской мудрости» и традиционных бого¬словских софизмов.

В аспекте общей логики возникновения и развития тового религиозного сознания» воззрения Булгакова н Шестова являют собой крах как богословского рацио¬нализма, так и иррационалистического фидеизма. Оказа¬лось, что любые попытки защитить религию, отыскать «новые» пути к богу ведут либо к извращению разума, либо к отказу от него. Но если в области методов под¬новления религии у представителей «нового религиоз¬ного сознания» можно найти некоторые вариации, то в области социальной и классовой общая логика движения

254

религиозной философии в России эпохи империализма со¬стояла в стирании различных граней и оттенков между Консервативными и либеральными представителями это¬го течения. Антигуманизм и нигилизм, контрреволюци¬онность и антикоммунизм — таков социально-политиче¬ский финал «нового религиозного сознания».

Русская религиозно-идеалистическая философия XХ в. — это мировоззренческий итог общественного сознания определенных классов старой России. Она окон¬чательно сформировалась в результате поражения экс¬плуататорских классов в Октябрьской социалистической революции и внутреннего разложения сознания и куль-туры старого мира в эмиграции. Однако этот итог не лежит мертвым грузом за чертой настоящего. Как и лю¬бой факт истории, он входит в современную жизнь, в борьбу идей и идеалов. Содержание всего религиозно-философского декаданса начала XX в., так же как и эмигрантское контрреволюционное идейное наследие, ис¬пользуются современным империализмом для изменения в свою пользу соотношения сил в современной идеоло-гической борьбе.

255

Глава восьмая

«Новое религиозное сознание» и современность

Говорить о русской идеалистической и религиозной философии эпохи империализма — значит говорить не только о чем-то минувшем и вызывающем по преимуще¬ству исторический интерес. Объект данного исследования находится на грани прошлого и настоящего. По своему идейно-историческому смыслу и, главное, по своей соци¬ально-классовой сущности русская религиозная филосо¬фия первой четверти XX в. (в границах России и СССР) и второй четверти века (если учитывать ее доживание в эмиграции) целиком принадлежит прошлому. Однако, поскольку недруги СССР используют ее в непрекращаю¬щейся идеологической борьбе с целью фальсификации советской действительности, она принадлежит современ¬ности как постоянно гальванизируемое прошлое. Кроме того, русская религиозная философия XIX в. как внецер¬ковная линия православного реформаторства связана с некоторыми современными тенденциями в эволюции русского православия. Анализу этих явлений и посвящена настоящая глава.

Мы ограничимся в основном критическим разбором методологических, мировоззренческих и идеологических аспектов антикоммунизма в связи с использованием его адептами идейного наследия русской религиозной фило¬софии начала века. Кроме того, здесь будут рассмотрены некоторые типичные примеры «советологического» мыш¬ления, имеющего дело с воззрениями религиозных мысли¬телей этого периода. В заключение мы проследим основ¬ные линии влияния русского религиозного модернизма начала XX в. на эволюцию современного православия.

Критический анализ механизмов включения религиоз¬но-философских доктрин в политическую и идеологиче¬скую борьбу современности представляет собой актуаль¬ную задачу, связанную с научным пониманием религиоз¬ных движений XX в., психологии верующих, вовлекаемых в сложные процессы социальных преобразований.

§ 1. «Советологические» исследования религиозной философии.

Структурные и методологические аспекты

Попытки использовать религиозно-модернистское и особенно антикоммунистическое наследие русских фи¬лософов-идеалистов начала XX в. усилились после вто¬рой мировой войны в связи с обострением кризиса всей империалистической системы и началом эпохи «хо¬лодной» войны. Большинство положений «нового рели¬гиозного сознания» прямо или косвенно включено во все звенья и уровни многоотраслевой антикоммунистической «индустрии». Чтобы лучше понять конкретные приемы использования «советологией» русской религиозной фи¬лософии начала XX в. в современной борьбе идей, необ¬ходимо прежде определить место наследия богоискателей и веховцев в антикоммунистической идеологии империа¬лизма, выступающей в качестве метауровня по отноше¬нию к специальным исследованиям русской религиозно-идеалистической мысли на Западе.

В целом обращение «советологов» к богоискательско-веховскому наследию имеет своей целью в области вну¬тренней идеологической политики внедрить и закрепить воззрения русских мистиков в сознании западного чита¬теля и тем самым извратить его восприятие СССР и мар¬ксизма-ленинизма; во внешнеполитической области — «теоретически» подкрепить антисоветские пропагандист¬ские доктрины, оказать негативное влияние на мировоз¬зрение советского человека, подорвать идеологическое и морально-политическое единство нашего общества. Суще¬ственным аспектом внешнеполитической пропаганды антикоммунизма является распространение религиозной идеологии, попытки оказать воздействие на верующих и церковь в СССР с помощью религиозно-модернистских доктрин «нового религиозного сознания».

Идейное родство буржуазных «экспертов» по «духов¬ному возрождению в России начала века» с остальными антикоммунистами обеспечивается тождеством их конеч¬ных целей, сходством в понимании ими своих идеологи¬ческих задач. Для «советологических» исследований рус¬ского идеализма эти задачи состоят в пропаганде анти¬научных религиозно-мистических идей, в борьбе с мате¬риалистической традицией в России, в конструировании

257

извращенных концепций происхождения ленинизма, в фальсификации мировоззренческих основ революционно-освободительной борьбы, в искажении практики социа¬листического строительства в нашей стране.

Являясь главным идейно-политическим оружием им¬периализма, современный антикоммунизм обладает мощ¬ной материальной базой, разветвленной институциональ¬ной структурой и многообразными средствами идеологи¬ческого и психологического воздействия. По отношению к антикоммунизму «советология» выступает как его непосредственная идеологическая основа, а «советоло¬ги» — как главные поставщики антикоммунистических идей. По отношению к «советологии» антикоммунизм — это ее проявление в области образования, воспитания, идеологии, профессиональных исследований марксизма-ленинизма и мировой системы социализма. Антикомму-низм — это идеология, социальная и политическая прак¬тика международного империализма и реакции, имею¬щая целью идейную, политическую и экономическую борьбу с Советским Союзом, мировой социалистической системой, коммунистическим и рабочим движением, все¬ми демократическими и прогрессивными силами совре¬менности.

Практика антикоммунизма позволяет говорить о су¬ществовании двух основных рядов понятий для его обозначения. Первый включает такие понятия, как «анти¬коммунизм», «антисоветизм», «антисоциализм», «анти¬марксизм» и «антиленинизм». Второй — термины «сове¬тология», «марксология», «ленинология», «кремленоло¬гия», «коммунизмоведение». Между этими двумя типами понятий существует определенная связь и координация. Если первый имеет