между марксизмом и современным антикоммуниз¬мом на книжный рынок Запада выбрасывается масса работ, посвященных антимарксистски и антисоветски окрашенной идеалистической и религиозной мысли. Как уже говорилось, печатную продукцию, посвященную рус¬скому религиозному идеализму рассматриваемого перио¬да, условно можно разделить на две группы — это или исследования взглядов того или иного философа, или анализ целых философских направлений *. К последнему виду публикаций примыкают многочисленные хрестома¬тии по русской философской и общественно-политической мысли. Они обыкновенно снабжены обширными преди¬словиями и комментариями клерикально-антикоммуни-стического характера, как, например, трехтомная анто¬логия «Русская философия», изданная в Чикаго в 1965 г. и составленная антисоветски настроенными «специали¬стами» по истории русской философии Дж. Эди, Дж. Скен¬леном и М. Б. Зелдин.

Среди работ, посвященных отдельным представите¬лям русского идеализма XIX—XX вв., больше всего книг и статей посвящено Н. Бердяеву и Вл. Соловьеву. В по¬следние полтора-два десятилетия все большее внимание

* Настоящий параграф основан на критическом анализе работ, изданных в основном в англоязычных странах.

264

уделяется переводам и популяризации работ Л. Шестова, В. Розанова и др. Книги об отдельных религиозных фи¬лософах отмечены одинаково восторженным тоном, скру¬пулезным изложением и добросовестной систематизацией идей того или иного «богоискателя». Эти изыскания объ¬единяет также некритичное усвоение (точнее просто пере¬жевывание) религиозно-мистических концепций, анти¬коммунистических и антисоветских деклараций русских мистиков.

Книги, посвященные разбору целых направлений рус¬ской религиозной мысли, как правило, наполнены раз¬личными спекуляциями и надуманными схемами исто¬рико-философского характера, претендующими объяс¬нить общую логику развития религиозно-философской мысли в России. Одной из типичных работ такого рода является монография Дж. Клайна «Религиозная и анти¬религиозная мысль в России» (Чикаго, 1968).

Книга написана с антисоветских позиций. Исходное положение автора, объясняющее его интерес к теме, со¬стоит в том, что рассматриваемый им период (середина 60-х годов XIX в. — середина 60-х годов XX в.) был, по его мнению, «исключительно плодотворным для русской религиозной мысли и исключительно важным (fateful) для русской религиозной практики…» (152, 1). Клайн рассматривает десять несовместимых по своим взглядам представителей русской культуры и истории: К. Н. Леон-тьева, В. В. Розанова, Н. А. Бердяева, Л. И. Шестова, М. А. Бакунина, Л. Н. Толстого, А. В. Луначарского, А. М. Горького, Г. В. Плеханова и В. И. Ленина. Во имя объединяющего начала Клайн постулирует, что именно они «представляют чистые и крайние позиции в истории религиозной и антирелигиозной мысли в России» (там же, 2). Уже во введении совершенно бездоказательно он отдает предпочтение Леонтьеву, Розанову и Шестову как мыслителям, наиболее «возбуждающим» и «глубоким» по сравнению со всеми остальными их современниками.

Клайн не скрывает своей партийности в философии, с откровенной симпатией относясь к религиозным консер¬вативным мыслителям и всячески третируя русскую про¬грессивную и атеистическую традицию. Но он не доводит свою линию до конца и сбивается на явно несостоятель-ную «монистическую» точку зрения, используя один из самых примитивных и банальных фальсификаторских

265

приемов: все материалистические и атеистические кон¬цепции он зачисляет в разряд религиозных, точнее в раз¬ряд «псевдорелигиозных суррогатов», бездоказательно принимая религиозную точку отсчета в качестве очевид¬ной и не требующей обоснования. Его совсем не инте¬ресуют ни социальные, ни внутренние источники исто¬рико-философского развития в России, его общие законо¬мерности и специфические особенности как одной из ветвей мирового философского процесса, вклад прогрес-сивных русских мыслителей в историю мировой цивили¬зации. Клайн предпочитает иметь дело с абстракциями типа «русская спекуляция», «русские мыслители», «рус¬ская идея», в которых он, вслед за Бердяевым и Зеньков¬ским, отыскивает особые, неповторимые черты, чтобы (опять-таки вслед за этими русскими мистиками) дока¬зать особую «судьбу» русской философии.

Русская философия, по мнению Клайна, обладает че¬тырьмя уникальными чертами, одинаково присущими всем ее лагерям («марксистскому в некоторой степени менее явно, чем немарксистскому»): (1) «русская спеку¬ляция обычно сконцентрирована на человеке»; (2) «осо¬бая экзистенциальная напряженность и нетерпимость к умеренности были связаны с концентрацией внимания на индивиде»; (3) «в России, больше чем где бы то ни было, большинство литераторов глубоко интересовалось рели-гиозными вопросами… Многие религиозные мыслители, кроме того, обладали поэтическим даром…»; (4) «рус¬ская религиозная мысль (здесь Клайн либо забыл, что он обещал выделить все характерные черты русской мыс¬ли, в том числе и связанные с атеизмом, материализмом и марксизмом, либо все они растворились в религии без остатка — в любом случае его суждения до чудовищности нелепы) была неакадемической и неинституциональной в уникальной степени… в России оригинальные и влия-тельные религиозные мыслители… почти без исключе¬ния были не профессионалами (non-academic)… Боль¬шинство из них были политическими, социальными кри¬тиками и критиками культуры, а не просто или прежде всего литературными критиками. Большая часть их по¬литического, социального и культурного критицизма была сконцентрирована на религии и церкви» (там же, 4—6).

Надо заметить, что книга Клайна с его до крайности ложной и искусственной картиной истории русской фило-

266

софии — не обычное антикоммунистическое чтиво, рас¬считанное на обывателя, не имеющего никаких специаль¬ных познаний в гуманитарной области (как, например, убогая стряпня какого-нибудь Даниэльса, издавшего ее год названием «Природа коммунизма»), а претендующее на научность специальное «исследование». Но политиче¬ское содержание этого «ученого» труда столь же реак-ционно, как и любой другой антикоммунистической лите¬ратуры. В том же предисловии, где Клайн излагает свою концепцию истории «русской мысли», имеется интерпре¬тация сегодняшней идеологической ситуации в СССР. В ней этот «советолог» полностью показал свой антиком¬мунизм, религиозный обскурантизм и желание предста¬вить советское общество расколотым по религиозному принципу. «Я, — заявляет он, — различаю два псевдоре¬лигиозных и один подлинный религиозный заменитель традиционных религий в сегодняшнем Советском Союзе: ортодоксально-атеистический марксизм-ленинизм; научно-промышленный прометеизм, непризнанный наследник предшествующей псевдорелигии «богостроительства», и (3) что-то относительно новое — «философ¬ский» и большей частью нецерковный теизм, который часто граничит с пантеизмом» (там же, 10). Несмотря на то что эта тирада явно граничит с абсурдом, в целом понятно, чего хочет Клайн. Ему мечтается, чтобы в СССР расцвела религиозная мысль вместе с сопутствую¬щим ей консерватизмом типа славянофильского, чтобы Россия пошла назад в своем духовном и политическом развитии.

То, чего не договаривает Клайн, со всей откровенностью высказал Михайло Михайлов, известный юго¬славский антимарксист. В июльских номерах газеты «Нью-Йорк Таймс» за 1971 г. была опубликована серия его статей «Мысли об обществе», в которых он предстал как союзник самых ярых антисоветчиков и очередной пророк… нового «религиозного возрождения». И если писания Клайна кое-где имеют вид наукообразности, то М. Михайлов об этом ничуть не беспокоится. По его сло¬вам, «Советский Союз, как когда-то романская им¬перия, подготавливает почву для планетарного рели-гиозного возрождения». В духе реакционных мечтаний о повороте философии в СССР к религиозно-мистиче¬ским доктринам, а советского общества к «религиозному

267

ренессансу» написана и статья западногерманского «со¬ветолога» Г. Барха «От Ленина к Бердяеву?» (см. 141).

Вообще необходимо отметить, что в стане клерикаль¬ных антикоммунистов существует своеобразная «секта» мечтателей, ожидающих наступления в СССР некоего религиозного «возрождения». К числу этих воздыхателей-утопистов принадлежат не только упомянутые Клайн, Михайлов, Барх, но и такие «специалисты» в области религии, как Коларз, Венже, Бурдо, Симон и др. К ним примыкают и религиозные пособники антисоветизма, обо¬сновавшиеся на Западе, — Д. Константинов, архиепископ Сан-Францисский Иоанн (Шаховской) и др. Как видим, и до настоящего времени мессианистские и антикомму¬нистические прожекты известных русских мистиков нахо¬дят своих последователей на Западе. К числу таковых можно отнести составителей уже упоминавшейся трех¬томной антологии «Русская философия» Дж. Эди, Дж. Скенлена и М. Б. Зелдин, претендующих на «ориги¬нальную» трактовку русской религиозной философии и всей истории отечественной мысли.

Если бы на обложках этих книг не значилось, что составители антологии работали в сотрудничестве с Дж. Клайном, их можно было бы заподозрить в пла¬гиате — настолько схожи основные мысли антологии с клайновскими. Здесь также утверждается, что русская философия была «человекоцентричной», «уникально не¬академической и неинституциональной». «Русская фило¬софская мысль, — повторяют они даже не клайновскую, а бердяевскую идею об «исконном русском экзистенциа¬лизме», — была отмечена особой напряженностью и не¬терпимостью к умеренности… личностный риск, «экзи¬стенциальная» решимость или обязательство были вклю¬чены в бытие русского интеллектуала, обязательство противостоять репрессивным аспектам «русской реаль¬ности» (и иногда западной теории) во имя человеческой свободы и достоинства» (157, IX—X). Несерьезность, фразерство, тщеславное желание сказать какую-нибудь красивость так и выпячивают из каждой строки этого опуса, содержание которого не имеет никакого отноше¬ния к реальной истории отечественной мысли.

В исследованиях по русской философии западные ав¬торы почти всегда прибегают к концепции «правды-истины» и «правды-справедливости» в ее бердяевской

268

религиозно-мистической интерпретации, забывая обычно первоначальный смысл и сферу приложения, данную этому положению Михайловским *. Так, в частности, по¬ступили и составители антологии, для которых эта фор¬мула в упомянутой интерпретации превратилась в основу целой концепции истории русской философии. «Страсть к познанию истины» у русских считалась, полагают они, не просто «абстрактным занятием, но также как склон¬ность к настойчивым моральным и социально-политиче-ским интересам. Это отношение может быть выражено по-русски, если мы скажем, что они подчиняли istina — теоретическую истину to pravda — практической «истине-справедливости». Русские мыслители видели свою цен¬тральную задачу в iskaniye pravda — разыскании истины-справедливости» (там же, XI). Стремление представить историко-философский процесс в России как игру стра¬стей какого-то мистического «национального духа» пере¬кочевало из работ контрреволюционной, веховской и эми¬грантской философии в книги современных западных экс¬пертов по «русской душе».

Эди, Скенлен и Зелдин следующим образом «раз¬вили» эту антинаучную и реакционную тенденцию. По их мнению, всю русскую философию в зависимости от ответа ее представителей на вопрос, что такое «правда», можно разделить на две «традиции»: «рационалистическую» и «иррационалистическую». К первой тогда будут отне¬сены «люди 60-х годов», Л. Толстой, Вл. Соловьев и мар¬ксисты. Все они якобы «допускали, что теоретическая истина (правда-истина) может и должна служить осно¬вой практической истины (правды-справедливости), так же как и индивидуальной и общественной жизни». Ко второй «традиции» — Герцен, народники и Шестов, при-знававшие «приоритет правды-справедливости, в смысле моральной ценности, и которые были готовы заключить в скобки или совсем отвергнуть притязания правды-исти-

* Известный представитель русского народничества Н. К. Ми¬хайловский высказал мысль о единстве морального и теоретического в человеке, о необходимости стремиться к гармонии нравственного н гносеологического, которые для него символизировались словом «правда», состоящим как бы из двух понятий: «правда-истина» и «правда-справедливость». Впоследствии Бердяев, как и некоторые другие религиозные философы, неправомерно усмотрел в мысли Ми-хайловского одно из основных качеств русского философствования.

269

ны, понятой как теоретическая истина» (там же). В до¬вершение этой произвольной «схемы экзистенциализм Шестова был объявлен «кульминацией» главной (т. е. «иррационалистической». — В.К.) традиции русской фи¬лософии, тогда как в качестве наследников «рационали¬стической» составители назвали «эпигонов марксизма-ленинизма» (там же, XII).

Критиковать утверждения подобного рода — необхо¬димо, но неинтересно. И не потому, что в результате не обнаруживается ничего, кроме ряда сознательных и бес¬сознательных извращений, имеющих целью принизить и оболгать прогрессивное значение