небытия, божественного и смертного, потому он и есть борьба, переход противоположного друг в друга. Вглядываясь в природу, человек обнаруживает в ней внутреннее противоречие, обнаруживает истину. Это и есть путь логоса, по Гераклиту.
Самое поразительное, что и Парменид не отказывается от чувственного мира. Это проявляется не только и не столько в том, что рядом с миром истины возможен мир мнения (вторая часть поэмы). Он не только возможен, но и необходим. Без наличия этого мира было бы невозможно мышление, был бы невозможен и «истинный логос», рядом с которым находится «псевдологос». «Истинный логос» равнозначен обсуждению истины, ему противостоит множественность слов, «звуки обманчивых слов» и «мнения смертных». Собственно, здесь Парменид обсуждает относящуюся к учению о логосе тематику «истинности имен по природе», встречающуюся и у Гераклита.
Рассмотрение имен по природе идентифицируется у Гераклита с обсуждением их по сути (существу). Но люди не понимают логоса ни до того, как услышат Гераклита, ни услышав впервые. Поэтому он считает необходимым не идти по пути объяснения, а намеками указывать истину, предпочитая всему то, что можно увидеть. Природа вещей (живая, разумная природа) сама являет человеку свой облик, свои противоположности, без которых она невозможна. Суть в том, чтобы увидеть это двуединое состояние противоположностей. Другими словами, Гераклита интересует логос природы. Парменида интересует логос истины. И прежде всего он оспаривает двуединство форм. В этом случае мы впадаем в противоречие: «одно и то же тем же самым и не тем же самым зовем».
Вот здесь и обнаруживается различие в вопросе об истинности имен по природе. У Гераклита лжесвидетелей настигнут Эринии, блюстительницы Правды (Дике). У Парменида Дике сама ведет по пути к Истине. Роль Правды состоит не в корректирующей функции, а в самом направлении пути. У Гераклита — это путь борьбы, распри, у Парменида — единения. Что признать за истину: изменчивое течение вещей и лежащую в их основе борьбу как тождество противоположностей в той безымянной основе, которая «хочет и не хочет имени Зевса», у Гераклита; или обособившуюся и получившую у Парменида набор имен (неподвижность, замкнутость и т.д.) «истинную природу»? Вот эти имена, прошедшие логическую обработку на истинность, и есть имена «по природе», а все имена, которые соответствуют мнению смертных, есть «имя пустое».
Соответственно, происходит радикальная переориентация: все, что окружает человека, согласно учению Парменида, — условности (собственно говоря, к этому уже склонялись Ксенофан и Гераклит). Существующее «по природе», то, что действительно есть (бытие), постигается умом. Один и тот же мир, взятый в двух измерениях — человеческой повседневности и умопостижения, раскалывается на две области — мнение смертных и истины. А это значит, что обесцениваются прежде всего природные основания наглядного мира: «рождение и гибель отбрасываются истинным убеждением». Физика живого и наглядного мира вместе с разрушением гилозоизма (с признанием трагической несостоятельности рождения и гибели вещей) лишается и своих онтологических и метафизических оснований. Единый человеческий космос разрушается, и мир раздваивается на сферу онтологического, истинного бытия, из которой изгоняется человек не мыслящий, и сферу физической, неистинной реальности удела человеческой повседневности.
