теоретическими и экспериментальными работами, заложившими основы новой психологии, к-рую он связывал с марксизмом. Исследованиями кон. 20-х гг. Л. также внес вклад в разработку созданного Выготским культурно-исторического подхода к становлению человеческой психики. Однако уже в нач. 30-х гт. Л., не порывая с культурно-историческим подходом, начинает дискутировать с Выготским о путях его дальнейшего развития. Если для Выготского осн. предметом изучения было сознание, то Л. более важным представлялся анализ формирующей сознание человеческой практики, жизнедеятельности. Он стремился утвердить идею о приоритетной роли практики в формировании психики и понять закономерности этого формирования в историческом и индивидуальном развитии. Господствовавшей в старой психологии картезианской оппозиции «внешнее — внутреннее» Л. противопоставляет тезис о единстве строения внешних и внутренних процессов, вводя категориальную пару «процесс — образ». Он разрабатывает категорию деятельности как действительного (в гегелевском смысле) отношения человека к миру, к-рое не является в строгом смысле индивидуальным, а опосредовано отношениями с др. людьми и социокультурно выработанными формами практики. Идея о том, что формирование психических процессов и функций происходит в деятельности и посредством деятельности, послужила основой многочисленных экспериментальных исследований развития и формирования психических функций (30-60-е гг.). Они заложили основу для ряда психолого-педагогических концепций развивающего обучения и воспитания, к-рые в последнее десятилетие получили широкое распространение в педагогической практике. К кон. 30 — нач. 40-х гг. относится разработка представлений Л. о структуре деятельности, согласно к-рым в деятельности различаются три психологических уровня: собственно деятельности (акт деятельности), выделяемой по критерию ее мотива; действий, вычленяемых по критерию направленности на достижение осознанных целей; операций, соотносящихся с условиями осуществления деятельности. Для анализа сознания принципиально важной оказалась введенная Л. дихотомия «значение — личностный смысл», первый полюс к-рой характеризует «безличное», всеобщее, социокультурно усвоенное содержание сознания, а второй — его пристрастность, субъективность, обусловленную неповторимым индивидуальным опытом и структурой мотивации. Во 2-й пол. 50 — 60-е гг. Л. формулирует тезисы о системном строении психики, а также о единстве практической и «внутренней», психической деятельности. По сути, речь идет о единой деятельности, к-рая может переходить из внешней, развернутой формы во внутреннюю, свернутую (интериоризация), и наоборот (экстериоризация), может одновременно включать в себя собственно психические и внешние (экстрацеребральные) компоненты. В 1959 г. вышло 1-е изд. кн. Л. «Проблемы развития психики», обобщавшей результаты этих исследований. В 60-70-х гт. Л. продолжает разрабатывать т. наз. деятельностный подход или «общепсихологическую теорию деятельности». Аппарат деятельностной теории он применяет для анализа восприятия, мышления, психического отражения в широком смысле слова. В кон. 60-х гг. Л. обращается к проблеме личности, рассматривая ее в рамках системы, объединяющей деятельность и сознание. В 1975 г. выходит кн. Л. «Деятельность. Сознание. Личность», в к-рой он стремится «осмыслить категории, наиболее важные для построения целостной системы психологии как конкретной науки о порождении, функционировании и строении психического отражения реальности, которое опосредствует жизнь индивидов» (с. 12). Категория деятельности рассматривается как путь преодоления «постулата непосредственности» воздействия внешних раздражителей на индивидуальную психику, к-рый нашел наиболее завершенное выражение в бихевиористской формуле «стимул — реакция». Ключевым признаком деятельности выступает ее предметность, в понимании к-рой Л. опирается на идеи Гегеля и раннего Маркса. Сознание есть то, что опосредует и регулирует деятельность субъекта. Оно многомерно. В его структуре выделяются 3 осн. составляющих: чувственная ткань, служащая материалом для построения субъективного образа мира, значение, связывающее индивидуальное сознание с общественным опытом или социальной памятью, и личностный смысл, выражающий связь сознания с реальной жизнью субъекта. Исходной для анализа личности также выступает деятельность, вернее, система деятельностей, осуществляющих разнообразные отношения субъекта с миром. Их иерархия, а точнее, иерархия мотивов или смыслов и задает структуру личности человека. В 70-е гг. Л. вновь обратился к проблемам восприятия и психического отражения, используя в качестве ключевого понятие образа мира, за к-рым прежде всего стоит идея непрерывности воспринимаемой картины действительности. Невозможно воспринять отдельный объект, не воспринимая его в целостном контексте образа мира. Этот контекст в конечном счете и направляет процесс восприятия и опознания. Л. создал свою школу в психологии, его работы оказали заметное влияние на философов, педагогов, культурологов и представителей др. гуманитарных наук. В 1986 г. было создано Международное об-во исследований по теории деятельности.
С о ч.: Развитие памяти. М., 1931; Восстановление движения. М., 1945 (в соавт); Проблемы развития психики. М., 1959, 1965,1972,1981; Деятельность. Сознание. Личность. М.; 1975, 1977; Избр. психологические произв.: В 2 т. М., 1983; Философия психологии. М., 1994; Лекции по общей психологии. М., 2000; Становление психологии деятельности: Ранние работы. М., 2003.
Л и т.: А. Н. Леонтьев и современная психология. М., 1983.
Д. А. Леонтьев, А. А. Леонтьев
ЛЕОНТЬЕВ Константин Николаевич (13(25).01 1831, с. Ку-диново Калужской губ. — 12(24). 11.1891, Сергиев Посад) — философ, писатель, публицист. В 1850–1854 гг. обучался на медицинском ф-те Московского ун-та, с 1854 по 1856 г. был военным лекарем, участвуя в Крымской войне. В 1863 г. Л. — к этому времени автор нескольких повестей и романов («Подлипки» и «В своем краю») — назначается секретарем консульства на о. Крит и на протяжении почти десятилетия находится на дипломатической службе. В этот период оформляются его социально-философские взгляды и политические симпатии, склонность к консерватизму и эстетическому восприятию мира. В 1871 г., пережив глубокий духовный кризис, Л. оставляет дипломатическую карьеру и принимает решение постричься в монахи, с этой целью подолгу бывает на Афоне, в Оптинай пустыни, в Николо-Угрешском монастыре, однако ему «не советуют» отречься от мира, ибо он «не готов» еще оставить без сожаления литературу и публицистику. Монахом он стал только перед самой смертью, в 1891 г. Л. заявил о себе как об оригинальном мыслителе в написанных им в этот период работах «Византизм и славянство», «Племенная политика как орудие всемирной революции», «Отшельничество, монастырь и мир. Их сущность и взаимная связь (Четыре письма с Афона)», «Отец Климент Зедергольм» и др., мн. из к-рых были позже изданы в 2-томнике «Восток, Россия и славянство» (1885–1886) и свидетельствуют о стремлении их автора соединить строгую религиозность со своеобразной философской концепцией, где проблемы жизни и смерти, восхищение красотой мира переплетаются с надеждами на создание Россией новой цивилизации. Свою доктрину он называл «методом действительной жизни» и полагал, что философские идеи должны соответствовать религиозным представлениям о мире, обыденному здравому смыслу, требованиям непредвзятой науки, а также художественному видению мира. Центральная идея философии Л. — стремление обосновать целесообразность переориентации человеческого сознания с оптимистически-эвдемонистской установки на пессимистическое мироощущение. Первое и главное, с чем мы сталкиваемся, размышляя о «вечных» проблемах, к-рые традиционно относят к компетенции философии и религии, — это всесилие небытия, смерти и хрупкость жизни, моменты восхождения и торжества к-рой неизбежно сменяются разрушением и забвением. Человек должен помнить, что Земля — лишь временное его пристанище, но и в земной своей жизни он не имеет права надеяться на лучшее, ибо этика со своими идеалами бесконечного совершенствования далека от истин бытия. Единственной посюсторонней ценностью является жизнь как таковая и высшие ее проявления — напряженность, интенсивность, яркость, индивидуализированость. Они достигают своего максимума в период расцвета формы — носительницы жизненной идеи любого уровня сложности (от неорганического до социального) и ослабевают после того, как этот пик пройден и форма с роковой неизбежностью начинает распадаться. Момент ее наивысшей выразительности воспринимается человеком как совершенство в своем роде, как прекрасное. Поэтому красота должна быть признана всеобщим критерием оценки явлений окружающего мира. Больше залогов жизненности и силы — ближе к красоте и истине бытия. Др. ипостась прекрасного — разнообразие форм. И поэтому в социокультурной сфере необходимо признать приоритетной ценностью многообразие национальных культур, их несхожесть, к-рая достигается во время их наивысшего расцвета. Тем самым к теории культурно-исторических типов Данилевского Л. делает существенное дополнение, носящее эсхатологическую окраску: человечество живо до тех пор, пока способны к развитию самобытные национальные культуры; унификация человеческого бытия, появление сходных черт в социально-политической, эстетической, нравственной, бытовой и др. сферах есть признак не только ослабления внутренних жизненных сил различных народов, движения их к стадии разложения, но и приближения всего человечества к гибели. Ни один народ, считает Л., не является историческим эталоном и не может заявлять о своем превосходстве. Но ни одна нация не может создать уникальную цивилизацию дважды: народы, прошедшие период культурно-исторического цветения, навсегда исчерпывают потенции своего развития и закрывают для др. возможность движения в этом направлении. Л. формулирует закон «триединого процесса развития», с помощью к-рого надеется определить, на какой исторической ступени находится та или иная нация, т. к. признаки, сопровождающие переход от первоначального периода «простоты» к последующему — «цветущей сложности» и конечному — «вторичного смесительного упрощения», — однотипны. Вначале некое национальное образование аморфно; власть, религия, искусство, социальная иерархия существуют лишь в зачаточной форме. На этой стадии все племена почти неотличимы друг от друга. Характерные черты второй стадии — наибольшая дифференци-рованность сословий и провинций и власть сильной монархии и церкви, складывание традиций и преданий, появление науки и искусства. Это и есть вершина и цель исторического бытия, к-рая может быть достигнута тем или иным народом. Она так же не избавляет от страданий и ощущения творящейся несправедливости, но по крайней мере это стадия «культурной производительности» и «государственной стабильности». Третья, последняя, стадия характеризуется признаками, сопровождающими регрессивный процесс, — «смешением и большим равенством сословий», «сходством воспитания», сменой монархического режима конституционно-демократическими порядками, падением влияния религии и т. п. Через призму закона «триединого процесса развития» Европа видится Л. безнадежно устаревшим, разлагающимся организмом. В дальнейшем ее ждет упадок во всех сферах жизни, общественные неустройства, косность жалких мещанских благ и добродетелей. Первоначально Л. разделял надежды Данилевского на создание нового восточнославянского культурно-исторического типа с Россией во главе. Россия, рассуждал он, стала государственной целостностью позже, чем сложились европейские государства, и своего расцвета она достигла лишь в период царствования Екатерины II, когда небывало возрос авторитет и сила абсолютизма, дворянство окончательно сложилось как сословие и начался расцвет искусств. Укрепление ее исторических «византийских» устоев: самодержавия, православия, нравственного идеала разочарования во всем земном, изоляция от гибельных европейских процессов разложения — таковы средства задержать ее по возможности на более долгое время на стадии культурно-исторического созидания. Со временем Л. все больше разочаровывается в идее создания Россией новой цивилизации в союзе со славянским миром. Славянство представляется ему проводником европейского влияния, носителем принципов конституционализма, равенства, демократии. Вообще XIX в. становится для него периодом, не имеющим аналога в истории, поскольку влияние народов друг на друга приобретает глобальный характер, традиционный процесс смены культурно-исторических типов готов прерваться, что чревато «концом света»,
