в испытаниях доказательных оснований, по которым бы можно сию вселенную утверждать вечною, не пременяемою или вреду какому не подверженною. Непрестанное, говорят они, и порывчивое движение всей видимой нами атмосферной материи, стремительные земли обращения, за которыми все части колеблются, примечаемые на небе перемены, простые к тому ж знаки не меньше, как и самые исторические предания всемирного потопа или повсеместного стихий восколебания, — все сии приключения свету доказывают смертность мира сего и его видимое с одного состояния в другое прехождение. Из таких наблюдений великими испытателями природы заключения нередко выводимы были уже и такие, что свет сей должен иметь свое отрочество, юность, мужество и престарелость так, как и свои, из которых состоит, не секомые и далее не разделяемые части. И весьма уповательно, что человек, равномерно как и все животные и растущие на земле вещи, из всех таких всеобщих свету перемен исключен быть может. В цветущем мира состоянии, может быть, род человеческий имел большую крепость в душе и теле, вожделеннейшее здравие, долговременнейшую жизнь и большую склонность и силу к порождению; однако если повсеместный порядок вещей и обществ человеческих течение имеют такие степенно восходящие и нисходящие обращения, то их весьма нескоро можно приметить и отличить в столь кратком веке, каков в летописях и преданиях означается жизни человеческой. Возраст и крепость тела, долгота жизни, острота и пространство разума доказываются нам и во всех почти веках бывшими природными роду человеческому. И в таком нашем мнении о сем уверяют нас те самые искусства и науки, кои заподлинно процветали в одни веки и в другие упадали; и хотя они при таких своих переменах и повсеместно исчезали в одном народе, однако в последовавших за оным других народах паки возникли и размножились по всему почти свету. Итак, сколько нам известно и сколь далеко чинимые нами о сем наблюдения могут простираться, то мы не можем еще приметить никакого ущербу в естестве человеческом, и потому не можем и измерять различные рода человеческого преуспевания, возвышения и низвержения по оным приписываемым свету отрочествам, юностям, мужествам и престарелостям, по которым, как утверждает великий философ и историк аглинский[24], вотще принимался исследовать многолюдство древних и малолюдство нынешних народов излишествующих в своих о сем писаниях Воссий[25].

Но, к счастию наших времен, новейшими и рачительнейшими испытателями природы человеческий открыты нам несравненно ближайшие средства к исследованию народов в различных преуспеваниях по таким обстоятельствам и состояниям, по которым они, начинаясь от первобытного своего общежительства со зверьми, восходили до высочайшей степени величества и просвещения. Таковых состояний роду человеческому полагали и древние писатели четыре, из которых первобытным почитается состояние народов, живущих ловлею зверей и питающихся плодами саморождающимися на земле; вторым — состояние народов, живущих скотоводством, или пастушеское; третьим — хлебопашественное; четвертым и последним — коммерческое. […]

Такое происхождение и возвышение обществ человеческих есть сродно всем первоначальным народам, и по оным четверояким народов состояниям мы должны выводить их историю, правление, законы и обычаи и измерять их различные преуспевания в науках и художествах. Сими восхождениями достигал римлянин до не-объемлемыя империи, и подобными сим достижениями превзошли римлян нынешние европейские народы и на развалинах их империи, как уверяет г. Робертсон[26]. утвердили свои несравненно просвещеннейшие науками и обогащенные художествами державы.

При сем воспоминании и сравнении народов воззрите, превознесенные под благословенною державою Екатерины российские потомки, на своих отдаленнейших предков и при всерадостнейшем торжестве рожденный ныне на просвещение и преуспевание толиких народов монархии вспомните, от каких малых начатков происходили российские первобытные народы aborigines и до коликого ныне они достигли величества, славы и могущества!

Итак, сообразуясь высочайшим намерениям великой предводительницы просвещения и преуспевания народного, елико времени и вашей благосклонной, п [очтеннейшие] с [лушатели], терпеливости достанет, краткое предложить намерен рассуждение о разных понятиях, какие имеют народы о собственности имения в различных состояниях общежительства.

Собственность по самому высочайшему понятию нынешних просвещеннейших народов заключает в себе:

1. Право употреблять свою вещь по произволению.

2. Право взыскивать свою вещь от всякого, завладевшего оною неправедно.

3. Право отчуждать свою вещь» кому кто хочет, при жизни и по смерти.

Каким образом разные народы и в различных состояниях натурально и постепенно достигают до понятия сего права собственности, о том теперь следует рассуждение.

I. Состояние народов,

живущих ловлею животных

и питающихся плодами,

саморождающимися на земле

1. Когда человек честным образом овладеет какою вещию, то чрез такое овладение он делается к ней паче прочих пристрастнейшим и приобретает чрез то ощутительное ожидание к беспрепятственному употреблению завладенной им вещи. Вследствие такого пристрастия и натурального ожидания, рождающего в человеке к овладению вещи[27], и мы, посторонние зрители, почитаем лишение таковой вещи несносным для человека, а особливо, когда он лишается ее насилием и обманом другого человека, ибо мы взираем на всякое такого роду покушение и посягательство не инако, как на самое величайшее бесчеловечие и внутренно чувствуем себя расположенными к наказанию такого злодея и к прекращению таких пороков в обществе. При таком неправедном похищении вещи, приобретенной честным образом, нам представляются обстоятельства похитителя и владетеля совсем несходственными, в которых владеющий вещию кажется нам имеющим несравненно большую связь с оною, нежели другой, похищающий ее; и владетель нам представляется больше претерпевающим от лишения своей вещи, нежели похититель, когда он правосудием принуждается быть без нее.

От сего пристрастия и ожидания, какое мы получаем при завладении вещи, рождается у нас самопростейшее и первое понятие о собственности, и в силу оного мы почитаем, что лишать человека владения или препятствовать ему в употреблении своей вещи есть явное беззаконие и что владеющий оною имеет право употреблять ее по своему произволению и исключать прочих всех от владения и употребления своей вещи.

Но в первобытные времена и в первоначальном естественном состоянии, когда народы получают главнейшее пропитание ловлею диких зверей и собираемых плодов, саморождаемых на земле, мы не видим такого ясного понятия о собственности, какое ныне примечается установленным между народами просвещеннейшими. Ибо когда люди живут в сем первоначальном состоянии и получают все свое прокормление от ловли зверей в воде и на земле, тогда они не имеют довольного случая к приобретению великого понятия о собственности, потому что, будучи незнающими, каким образом сохранять пищу от нетления, они никогда и не помышляют о скоплении оныя в великом количестве на будущее время. В таком состоянии и обрабатывание земли бывает мало им известно и внимательно; но как скоро народы узнают питательнейшую пищу, приуготовляемую из животных, то они и предпочитают оную пище, приуготовляемой из растений, поколику первая вкуснейшею представляется диким народам; нежели последняя. По сей причине редко случается у таких народов, чтоб они прилагали старание к великому и собиранию плодов земных на пищу. Сверх сего, и самое одеяние у диких народов бывает весьма простое и немногое и состоящее по их климату из кож животных и рубищ самопростейших. Здания же, в коих дикие народы укрываются от зноя и от стужи, состоят в самопростейших хижинах, пещерах и вертепах, сделанных природою или и немногим искусством и трудом человеческим. Ниже притом такие у них жилища снабдены великим множеством сосудов, орудий и приборов домашних по той причине, что у них никакого к тому изобретения и искусства не имеется, и орудия их самонужнейшими почитаемые суть те, которые необходимо нужны на уловление и приуготовление зверей в пищу.

Сии сами собою простые и немногие вещи составляют всю собственность имения у народов, живущих ловлею зверей и питающихся плодами, саморождаемыми на земле. А поколику они имеют весьма немногие и недрагоценные у себя во владении вещи, того ради и собственность сих редко у них бывает подвержена татьбе и похищению. Ниже при том и находящиеся у них вещи пребывают в долговременном их владении, ибо когда живущий в таком состоянии человек убьет или поймает какого дикого зверя, то он тотчас его съедает или приносит в дом на скорейшее съедение своим домашним. Следовательно, в толь краткое время владения он не имеет случая пристраститься к такой вещи больше других людей и, употребив немного труда при завладении вещи, он мало чувствует и несправедливости в похищении оныя другими людьми у него.

Сверх сего, и то надобно примечать, что у народов, живущих ловлею зверей, и самое употребление вещей бывает по большей части нераздельное и общее всем. Ибо как они живут все в одной хижине или пещере, то оных жилищ имеют совокупное и нераздельное владение и употребление; и как они едят все вместе, то их и съестные припасы бывают всем общи, а по недостатку даже и самые одеяния у них, точно как и у наших крестьян, бывают носимы и обоим полом одинакие и нераздельные.

Итак, когда у народов, живущих ловлею зверей и питающихся плодами, саморождающимися на земле, не имеется в вещах раздельного владения, то им и различие того, что твое и мое, весьма мало вразумительно. Сходственно с сим заключением, когда Колумб впервые прибыл к американцам, то они испанцам невозбранно дозволяли брать и употреблять у себя все, что ни было

V них; но когда американцы равным образом стали брать

V испанцев, что им нравилось, и встречены были с явным отказом им во всем, то они такому испанскому с ними поступку не могли довольно надивиться и почли такое обхождение крайне странным и неслыханным прежде в их отечестве (смотри Путешествие Колумба, гл. 2, стр. 44, на аглинском).

2. А поколику народы, живущие ловлей зверей, не имеют довольно ясного понятия о праве собственности к употреблению вещи раздельному и особенному каждого человека, то они еще и меньше имеют понятия о праве взыскивать свою вещь от всякого, завладевшего оною по потерянии и похищении, ибо сия вторая часть права собственности им еще и паче невразумительною бывает потому, что оное ожидание к беспрепятственному употреблению владеемыя вещи у таких народов весьма умаляется и почти исчезает, как скоро вещь и соединенное с нею владение теряется. Сие примечание весьма прилагательным может быть у таких народов во всех их движимых вещах, из каковых у них и все почти имение состоит. Ибо когда у питающегося ловлею животных человека пойманный зверь уйдет, то надежда у него к сысканию ушедшего зверя натурально прекращается, как скоро из рук его животное вырвется. Равным образом, когда такой человек потеряет владение и движимой какой вещи, то его надежда к отысканию А и употреблению оныя скоро умаляется; и нашедшие оную его товарищи нимало не сочтут за обиду потерявшему прибрать такую вещь себе и употребить в свою пользу, потому что у таких народов владения не утверждены