Иванович
Николай Иванович Новиков родился в селе Тихвино-Авдотьино Московской губернии в 1744 г. в семье небогатого помещика. Получив начальное образование дома, с 1755 по 1760 гг. он обучался в гимназии при Московском университете.
В 1762 г. Н. И. Новиков переезжает в Петербург и поступает на военную службу рядовым в Измайловский гвардейский полк. В это же время начинается его литературная деятельность.
В 1767–1768 гг. Н. И. Новиков работает секретарем Комиссии для сочинения проекта нового Уложения. Эта работа стала для него подлинной школой жизни, познакомила с противоречиями русской действительности.
После роспуска Комисси Н. И. Новиков начал издательскую деятельность и в течение ряда лет издавал свои широко известные антикрепостнические сатирические журналы «Трутень» (1769–1770), «Пустомеля» (1770), «Живописец» (1772–1773), «Кошелек» (1774). Под давлением правительства просветитель был вынужден закрыть эти издания одно за другим.
После Пугачевского восстания Н. И. Новиков вступил в масонский орден. Хотя он и сочувствовал многим положениям масонского учения, своим просветительским идеям остался верен.
В 1779 г. Н. И. Новиков переехал в Москву, где, используя материальные возможности масонского ордена, арендовал типографию Московского университета. В 1784 г. он создал «Компанию типографическую» и начал издавать журналы «Утренний свет» (1778–1780), «Московское издание» (1781), «Прибавление к Московским ведомостям» (1783–1784) и др., газету «Московские ведомости», а также сотни наименований разнообразных книг по всем отраслям науки и культуры, в том числе по философии, переводы Руссо, Вольтера, Монтескье, Локка, французских энциклопедистов, оригинальные работы русских писателей. Он также организовал книжную торговлю в различных городах страны, открыл избу-читальню в Москве, две школы для детей разночинцев.
Просветительская деятельность Н. И. Новикова была насильственно прервана. В 1789 г. у него была отобрана университетская типография, а в 1792 г. по распоряжению Екатерины II без суда и следствия он был заточен в Шлиссельбургскую крепость на 15 лет, откуда на свободу вышел после смерти Екатерины II в 1796 г. Остаток жизни Н. И Новиков провел в своем селе Тихвино-Авдотьино, где и умер в 1818 г.
Оценивая вклад просветителя в развитие русской культуры, В. Г. Белинский писал: «Этот человек, столь мало у нас известный и оцененный (по причине почти совершенного отсутствия публичности), — имел сильное влияние на движение русской литературы и, следовательно, русской образованности… Благородная натура этого человека постоянно одушевлялась высокою гражданскою страстью — разливать свет образования в своем отечестве. И он увидел могущественное средство для достижения этой цели в распространении в обществе страсти к чтению» (Белинский В. Г. Поли. собр. соч. Т. 9. С. 671).
Сочинения
1. Новиков Н. И. Избранные сочинения. М.; Л.: Гослитиздат. 1951. 744 с.
2. Новиков Н. И. Статьи и заметки из сатирического журнала «Трутень»; Статьи и заметки из сатирического журнала «Живописец»; Предисловие к первому изданию «Древней Российской Вивлио-фики»; «Кошелек». Еженедельное сочинение 1744 года // Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века. Т. 2. С. 129–216.
3. Новиков Н. И. Избранные педагогические сочинения. М.: Учпедгиз. 1959. 256 с.
4. Новиков Н. И. Избранные сочинения // Н. И. Новиков и его современники. М.: Изд-во АН СССР, 1961. С. 13—336, 481–515.
5. Новиков Н. И. Смеющийся Демокрит. М.: Сов. Россия, 1985. 368 с.
6. Новиков Н. И. О воспитании и наставлении детей (в сокращении); Рассуждения о некоторых способах к возбуждению любопытства в юношестве; О раннем начале учения детей (в сокращении); О сократическом способе учения (в сокращении); Об эстетическом воспитании // Антология педагогической мысли России XVIII века. С. 189–346.
1. Лонгинов М. Н. Новиков и московские мартинисты. М.: Б. и., 1867. 560 с.
2. Плеханов Г. В. Деятельность Н. И. Новикова // Собр. соч. Т. 22. М.; Л., 1925. С. 288–332.
3. Линькова Н. П. Н. И. Новиков и его роль в истории русской психологии // Из истории русской психологии. М., 1961. С. 60— 140.
4. Дербов Л. А. Общественно-политические и исторические взгляды Н. И. Новикова. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1974. 370 с.
5. Н. И. Новиков и общественно-литературное движение его времени: XVIII век. Сб. 11. Л.: Наука, 1976. 257 с.
6. Макогоненко Г. П. Николай Новиков и русское Просвещение XVIII века; М.; Л.: Гослитиздат, 1951. 543 с.
Предуведомление[57] 1
[…]Если небо, землю, воду, воздух и огонь, словом, все естество будем по намерению исследовать, то нам, во-первых, не иное что представится, как человек, для коего все произведенное натурою достойно рассуждения. Величественное солнце со всем великолепным сонмом звезд было бы недостойно нашего внимания, если бы благотворящие оных влияния не показывали нам, что они немало споспешествуют нашему благу. Все три царства природы были бы для нас немногоценны, если б нам опыты не доказывали, что человек всего оного сотворен владыкою. Все пространное поле наук и художеств преобратилось бы в пустое, бесплодное и сведения не достойное мечтание, ежели б оные не стремились ко исправлению человеческого сердца, ко споспешествованию человеческому благополучию и к расширению души и сил ее. Все нам доказывает, что между видимыми вещами, кои в течение толиких лет мы узнали, ничего преизящнее, величественнее и благороднее человека и его от источника благ происходящих свойств не находим; а из того и следует, что мы несправедливо судим, — и кто может сие великое и благородное самолюбие похулить, если человеков за истинное средоточие сей сотворенной земле и всех вещей почитаем! Ничто полезнее, приятнее и наших трудов достойнее быть не может, как то, что теснейшим союзом связано с человеком и предметом своим имеет добродетель, благоденствие и счастие его.
Все мы ищем себя во всем: побуждающие нас к тому причины были бы слабы и недействительны, если б мы, предпринимая что-нибудь, самих себя или надежду нашего удовольствия, нашего счастия и благосостояния из вида упускали. И так нет ничего для нас приятнее и прелестнее, как сами себе. Удивительно ли, когда с охотою внемлем разговорам о нас и если беспрестанно алчем знати, что другие о нас рассуждают? Какое благородное движение души примечаем даже и в неосторожном юношестве, когда оного дела удостаиваем нашея похвалы? Самый непорядочный человек недолго будет противиться, если о его заблуждениях станут ему доказывать кротким образом. Итак, если бы возможно было людей привести к тому, чтоб они сперва вообще себя как средоточие всех вещей почитали за образ благонравия и добродетели; тогда б мы каждого особливо находили склонным признавать себя за важную и достойную часть сего средоточия.
Как вы, друзья мои, могли сомневаться в приобретении многих читателей такого издания, которое будет вещать о самих читателях, если только вы постараетесь подавать помощь врожденному в людях желанию ко приобретению знания вашим искусным избранием сочинений.
Великим споспешествованием служить вам будет незнание многих, что до самих себя касается. Большая часть, странствуя мыслями по беспредельной обширности мира, ищут познания всех возможных, всех существующих вещей, а в своем собственном малом мире пребывают неизвестны и чужды. Многие науку познания самих себя не почитают за нужную и требующую великого прилежания: но яко не приносящую довольной пользы считают за домашнее ремесло и легчайшее ко изучению. Другие отчасти думают, что сей как лучшей науке тогда обучаться должно, когда уже все в их понятие вмещено будет. Иные же — и сколько есть таковых! — подвержены всегдашним непостоянствам, подобно алчным пчелам, летают от одного цвета познания ко другому; пространство сего поля и множество на нем красотою своею привлекающих цветов суть причиною, что они на сих прелестных полях теряются и никогда не могут возвратиться ко благоухающему амаранту самих себя. Наконец, другие, коих числом более всех, меняют нужные вещи на бесполезные; теряют прямой путь, почитая малость за нечто важное; и для того никогда сами до себя не достигают. Итак, удивительно ли, когда познание самого себя есть наука, между людьми мало еще известная?
Не можем отрещи, чтоб не было и таких людей, которые всю свою жизнь только в том проводят, что всегда взирают на себя; но они рассматривают одну поверхность человека. И сие их познание самих себя не то, о коем нам древние египетские и греческие мудрецы толь много превыспренного и полезного обещают.
Таковое познание, друзья мои, не может вам в намерении вашем воспрепятствовать, но еще тем более способствовать будет, если вы некоторых, переменчивостию бабочкам подобных, со кротостию поставите пред зерцалом истины и покажете в оном путь, по коему могут они с поверхности тела нисходить во внутренность сердец их.
Все пространство поля высокого, среднего и общего нравоучения открыто нашему предприятому труду. Обрящем на оном некоторые места пусты и необработанны. Не будем страшиться насмешливых и уничтожающих остряков, которые нравоучительные сочинения за нечто старое и излишнее разглашают. Весьма униженную на свете добродетель возвести паки на ее величественный престол, а порок яко гнусное и человеческой природе противуречащее вещество представить свету во всей его наготе, таковых трудов и одно намерение уже достойно похвалы, хотя б душевные силы и не в состоянии оных поддерживать. Чем больше нам сердца наши подают важное свидетельство, что никакие другие намерения не будут упражнять нашего пера, тем покойнее и равнодушнее станем мы сносить и слушать все посмеяния и ругательства, касающие до нашего «Утреннего света», доколе, наконец, великое солнце все просвещающего духа посреди нашея тверди явится; и мы тогда с радостию в лучах его света исчезнем.
Человек, как я уже прежде сказал, есть нечто возвышенное и достойное. Священное откровение научает нас притом, что он прежде всех творений получил свое образование по образу всевышнего и что животворящее дуновение всемогущего даровало ему жизнь. Сие обстоятельство само по себе есть толь велико и важно, что может в нас вперить подобострастие к такой твари, которая самим творцом почтенна толикими преимуществами; следовательно, и должны мы важности сего дела соразмерные писания употреблять и важно о таковых свойствах вещати. Да будет нам дозволено с теми только людьми иначе поступать, кои сами свое высокое человеческое достояние ногами попирают и достойное почтения свойство уничтожают; которые противятся врожденным благородным побуждениям; отрицаются своевольно от чистых человеческих чувствований; такие люди, конечно, заслуживают, чтоб мы их за диких в человеческом только образе скитающихся зверей почитали и к чести человечества строже с ними поступали, нежели наша склонность ко кротости нам повелевает. И так всеобщая сатира да будет бичом, коим мы станем пороки и сих нечеловеков наказывать. Да будет также сие нерушимым для нас законом, чтоб давать восчувствовать сие наказание единым токмо порокам, а не особам, поелику они суть человеки. Порок и человек, сии два предмета, должны в наших листах быть подобны двум параллельным линиям, которые вечно одна другой прикоснуться не могут. Станем, друзья мои, прежде всего
