склонность их действует во всей своей силе. В государстве, в котором царствует естественная вольность, слон почитается гражданином, а бобр архитектором. Но как скоро хищный человек станет тревожить их общество, то сия естественная их ревность к вольности кажется упадающею, и они более ни в чем не упражняются, как только в защищении самих себя, и разум их, затмен будучи вместе с благосостоянием их республики, терпит то бедное состояние, к которому мы их приводим.
Сие примечание не несправедливо в рассуждении рода человеческого. Ибо и мы также теряем от страха все свое рачение, дарования и горячность. В рабском состоянии добродетель и знание навлекают на себя подозрение.
В деспотическом правлении Азии великая слава бывает предзнаменованием великого несчастия. И всякий человек, какого бы состояния ни был, желающий отличать себя от прочих, подвергается бесчисленным опасностям.
В благополучном веке Рима вольность была душею красноречия и заставила Силлов[63] и Помпеев дрожать перед народным трибуном. Но когда после благородной гордости сих республиканцев последовало подлое рабство во времена императоров, то сей благороднейший жар вдруг погас, и разум римлян вместе с их вольностию погребен был на полях фарсальских[64].
Англичане великие оказали успехи в философии, причину тому полагаю я гордую вольность их мыслей и сочинений, которые могут быть примером целому свету.
Всякому известно, что «Домитиан умертвил Меция Помпониана за то, что он имел у себя общий чертеж и сокращение Тита Ливия. Никому также небезызвестно, что Эрмоену Тарсискому некоторые внесенные им в его историю описания стоили жизни». Да и нигде, где только рабство, хотя бы оно было и законно, связывает душу как бы оковами, не должно ожидать, чтоб оно могло произвесть что-нибудь великое.
Для хорошего успеху в науках требуется притом чистый и приятный воздух, способный учинить жизнь счастливую столько, сколько разум того желать должен. Плодоносная земля щедро обогащает своих жителей во время нужды; ибо когда случится недостаток в нужном, тогда нимало не помышляют о излишнем удовольствии; для сего нужен приятный и умеренный климат, чрезмерный же зной изнуряет тело и ослабляет разум; а противная сему крайность заграждает все пары, затмевает чувства и отягощает умы. Притом должно знать, что науки сперва произросли на плодоносных брегах Нила, откуда получены они афинянами, которые их обогатили, римляне привели их в совершенство, а Париж украсил их; Лондон же, желая их размножить, дал им важный и печальный вид, сходствующий с воздухом, их окружающим.
Фонвизин Денис Иванович
Д. И. Фонвизин родился в 1745 г. (по некоторым данным в 1743 г.) в Москве в старинной дворянской семье. Получив первоначальное образование дома, в 1755 г. он поступил в гимназию при Московском университете.
Весной 1762 г. он окончил гимназию и был зачислен в студенты Московского университета. Однако осенью того же года Д. И. Фонвизин определяется переводчиком в Иностранную коллегию и уже в декабре отправляется за границу с дипломатическим поручением. В 1763 г. он переезжает в Петербург и несколько лет работает в канцелярии статс-секретаря Екатерины II И. П. Елагина.
Творческая деятельность Д.И.Фонвизина началась еще в стенах Московского университета. В 1761 г. он, например, издал переведенные с немецкого языка «Басни нравоучительные с изъяснениями» датского просветителя Л. Гольберга, в 1762 г. — перевод первой части философско-политического романа Террасона «Геройская добродетель, или Жизнь Сифа, царя египетского»; в 1763 г. он преподносит братьям Орловым переведенную им трагедию Вольтера «Альзира». В середине 60-х годов писатель создает свои оригинальные просветительские произведения: «Послание к слугам моим — Шумилову, Ваньке и Петрушке», комедию «Бригадир» (1767–1769).
С конца 1769 г. Д. И. Фонвизин становится секретарем и сподвижником главы Иностранной коллегии Н. И. Панина. В 1777–1778 гг. он совершает длительное путешествие по Франции, где лично знакомится со многими французскими просветителями. Вскоре по возвращении он приступает к работе над самым известным своим произведением «Недоросль». В это же время по просьбе Н. И. Панина просветитель пишет «Рассуждение о непременных государственных законах» (1780–1783), представляющее вступительную часть к подготавливаемому Паниным проекту государственных законов. Исследователи русской общественно-политической мысли расценивают «Рассуждение» как политическое кредо русских просветителей второй половины XVIII в. В нем с позиций теории общественного договора писатель рассматривает вопросы о взаимоотношении народа и государства.
В 1782 г. Д. И. Фонвизин выходит в отставку. В последние годы он пишет ряд остро сатирических произведений: «Опыт российского сословника», «Несколько вопросов, могущих возбудить в умах и честных людях особливое внимание» и др. В 1786 г. он создает небольшую повесть «Калисфен», которая свидетельствует об утрате им веры в просвещенного монарха. Предпринятое Д. И. Фонвизиным в 1788 г. издание журнала «Друг честных людей, или Стародум» не было разрешено, хотя было подготовлено к печати четыре номера. Не удалось писателю издать задуманное пятитомное собрание сочинений.
В последние годы Д. И. Фонвизин страдал тяжелым недугом: его разбил паралич. Умер он в 1792 г. в Москве.
Сочинения
1. Фонвизин Д. И. Первое полное собрание сочинений, как оригинальных, так и переводных. СПб; М.: Б. и., 1888. 996 с.
2. Фонвизин Д. И. Избранные сочинения и письма. М.: Гослитиздат, 1946. 303 с.; 2-е изд. М„1947. 299 с.
3. Фонвизин Д. И. Собрание сочинений. Т. 1–2. М.; Л.: Гослитиздат, 1959.
1. Плеханов Г. В. Западная общественная мысль в XVIII веке и ее влияние на Россию (Д. И. Фонвизин) // Собр. соч. Т. 22. С. 73–93.
2. Пигарев К В. Творчество Фонвизина. М.: Изд-во АН СССР, 1954. 316 с.
3. Макогоненко Г. П. Денис Фонвизин: (Творческий путь). М.; Л., Гослитиздат, 1961. 443 с.
4. Вайман С. О художественном мышлении Фонвизина // Вопр. литературы. 1973. № 10. С. 160–163.
Послание к слугам моим — Шумилову, Ваньке и Петрушке[65]
Скажи, Шумилов, мне: на что сей создан свет?
И как мне в оном жить, подай ты мне совет.
Любезный дядька мой, наставник и учитель,
И денег, и белья, и дел моих рачитель!
Боишься бога ты, боишься сатаны.
Скажи, прошу тебя, на что мы созданы?
На что сотворены медведь, сова, лягушка?
На что сотворены и Ванька и Петрушка?
На что ты создан сам, скажи, Шумилов, мне?
На то ли, чтоб свой век провел ты в крепком сне?
О таинство, от нас сокрытое судьбою!
Трясешь, Шумилов, ты седой своей главою;
«Не знаю, — говоришь, — не знаю я того,
Мы созданы на свет и кем, и для чего.
Я знаю то, что нам быть должно век слугами
И век работать нам руками и ногами;
Что должен я смотреть за всей твоей казной,
И помню только то, что власть твоя со мной.
Я знаю, что я муж твоей любезной няньки;
На что сей создан свет, изволь спросить у Ваньки».
К тебе я обращу теперь мои слова,
Широкие плеча, большая голова,
Малейшего ума пространная столица!
Во области твоей кони и колесница[66],
И стало, наконец, угодно небесам,
Чтоб слушался тебя извозчик мой и сам.
На светску суету вседневно ты взираешь
И, стоя позади, Петрополь[67] обтекаешь;
Готовься на вопрос премудрый дать ответ,
Вещай, великий муж, на что сей создан свет?
Как тучки ясный день внезапно помрачают,
Так Ванькин ясный взор слова мои смущают.
Сомнение его тревожить начало,
Наморщились его и харя, и чело.
Вещает с гневом мне: «На все твои затеи
Не могут отвечать и сами грамотеи.
И мне ль судить о том, когда мои глаза
Не могут различить от ижицы аза!
С утра до вечера держася на карете,
Мне тряско рассуждать о боге и о свете;
Неловко помышлять о том и во дворце,
Где часто я стою смиренно на крыльце,
Откуда каждый час друзей моих гоняют
И палочьем гостей к каретам провожают.
Но если на вопрос мне должно дать ответ,
Так слушайте ж, каков мне кажется сей свет:
Москва и Петербург довольно мне знакомы;
Я знаю в них почти все улицы и домы.
Шатаясь по свету и вдоль и поперек,
Что мог увидеть я, того не простерег.
Видал и трусов я, видал я и нахалов,
Видал простых господ, видал и генералов;
А чтоб не завести напрасный с вами спор,
Так знайте, что весь свет считаю я за вздор.
Довольно на веку я свой живот помучил,
И ездить назади я истинно наскучил.
Извозчик, лошади, карета, хомуты
И все, мне кажется, на свете суеты.
Здесь вижу мотовство, а там я вижу скупость;
Куда не обернусь, везде я вижу глупость.
Да сверх того еще приметил я, что свет
Столь много времени неправдою живет,
Что нет уже таких кащеев на примете,
Которы б истину запомнили на свете.
Попы стараются обманывать народ,
Слуги дворецкого, дворецкие господ,
Друг друга господа, а знатные бояря
Нередко обмануть хотят и государя;
И всякий, чтоб набить потуже свой карман,
За благо рассудил приняться за обман.
До денег лакомы посадские, дворяне,
Судьи, подьячие, солдаты и крестьяне.
Смиренны пастыри душ наших и сердец
Изволят собирать оброк с своих овец.
Овечки женятся, плодятся, умирают,
А пастыри притом карманы набивают.
За деньги чистые прощают всякий грех,
За деньги множество в раю сулят утех.
Но если говорить на свете правду можно,
То мнение мое скажу я вам не ложно:
За деньги самого всевышнего творца
Готовы обмануть и пастырь и овца!
Что дурен здешний свет, то всякий понимает,
Да для чего он есть, того никто не знает.
Довольно я молол, пора и помолчать:
Петрушка, может быть, вам станет отвечать».
«Я мысль мою скажу, — вещает мне Петрушка, —
Весь свет, мне кажется, ребятская игрушка;
Лишь только надобно потверже то узнать,
Как лучше, живучи, игрушкой той играть.
Что нужды, хоть потом и возьмут душу черти,
Лишь только б удалось получше жить до смерти!
На что молиться нам, чтоб дал бог видеть рай?
Жить весело и здесь, лишь ближними играй,
Играй, хоть от игры и плакать ближний будет;
Щечи[68] его казну — твоя казна прибудет.
А чтоб приятнее еще казался свет,
Бери, лови, хватай все, что ни попадет.
Всяк должен своему последовать рассудку:
Что ставишь в дело ты, другой то ставит в шутку;
Не часто ль от того родится всем беда,
Чем тешиться хотят большие господа,
Которы нашими играют господами
Гак точно, как они играть изволят с нами?
Создатель твари всей, себе на похвалу,
По свету нас пустил, как кукол по столу.
Иные резвятся, хохочут, пляшут, скачут,
Другие морщатся, грустят, тоскуют, плачут.
Вот как вертится свет; а для чего он так,
Не ведает того ни умный, ни дурак.
Однако, ежели какими чудесами
Изволили спознать вы ту причину сами,
Скажите нам ее…» Сим речь окончил он,
За речию его последовал поклон.
Шумилов с Ванькою, хваля догадку ону,
Отвесили за ним мне также по поклону;
И трое все они, возвыся громкий глас,
Вещали: «Не скрывай ты таинства от нас:
Яви ты нам свою в решениях удачу,
Реши ты нам свою премудрую задачу!»
А вы внемлите мой, друзья мои, ответ:
И сам не знаю я, на что сей создан свет!
Рассуждение о непременных государственных законах[69]
Верховная власть вверяется государю для единого блага его подданных. Сию истину тираны знают, а добрые государи чувствуют. Просвещенный ясностью сея истины и великими чувствами души одаренный монарх, облекшись в неограниченную власть и стремясь к совершенству поскольку смертному возможно, сам тотчас ощутит, что власть делать зло
