и помнит оные по-исторически, не может никогда быть судьею в делах философских. Кто спор какой в философии хочет развести, тот должен доказать, согласно ли сие заключение с прочими заключениями, и в чем оного состоит или согласие, или несогласие. Но такое знание мы же приписываем тому, кто познание о философии имеет историческое, и для того не может и судьею в философских делах быть. Однакож мы иногда противное видим, да и нередко. Кто же рассуждает у нас об ученых делах? Кто не диспутует, когда только малую самую частицу сия науки ухватил или наслышкою в компании, или по случаю из чтения? Ведаю, что для тех, кто в философии и вообще в науках мало или несколько искусен, сия наука не столь тяжела быть кажется, но и я говорю, чем глубочае в оную вникать, тем большия трудности окажутся.
§ 46
Есть еще между таким человеком, который по-исторически философию знает и таким, который знает по-философски, то есть всякого предложения уметь истинность доказать середнее некоторое знание, которое не может уже называться познанием историческим, а не доходит еще до философского. Я почитаю в таком градусе тех людей, которые знают философские предложения по-исторически. Знают их истинность, но не чрез доказательства, да чрез опыты, но и примечания. Ибо они доказательств самих, которые бы состояли в одном разуме нашем, понимать не могут. Что прямой философ знает доказать через заключения по разуму, то сей по опыту и примечанию. Я бы желал, чтоб те, которые столько способностей не имеют или времени им недостает, всякое философское мнение разумом понимали и доказывали и, желая получить некоторое знание философии, могли прийти хотя к сему градусу философскому. Многие оптические знания доказываются экспериментами, потому что их доказательства, состоящие в разуме одном, не столь легки, чтоб всяк мог или хотел понимать. Мне и самому рассуждается, что первый и самый лучший градус философствования, эксперименты или опыты физическия, много можно в философии пользы найти, ежели оная предлагается добрым порядком и нетрудными словами. Таким образом, я старался служить охотником до наук философских. Однакож о предприятии моем конец дела больше удостоверит. Надобно к тому и доброе частей философских разделение, чтоб всегда от легких правил и предложений к дальним и труднейшим поступать. Тот, кто память благополучную имеет, перво бы упражнялся в затвержении одних правил и предложений философских, не рассуждая еще о том, почему оныя, но верил бы слепо. Потом показать ему должно опыты философские и заставить его самого или ввести в него охоту, делать философские примечания, по которым бы он о истине философии уверен быть мог. Напоследок должно ему самую науку показывать, которая разумом одним только понимается, так всей философии порядок начинается от логики, в которой правила показываются к философствованию. Переходит в физику, где эксперименты, а напоследок кончится моральною, или нравоучительную философиею. Первую часть в школах называют философиею инструментальною, другую философиею теоретическою, а третью философиею практическую. […]
Часть третья О средствах надобных для употребления разума нашего в исследовании истин
Глава девятая О бытии вообще и существе всех вещей особенно
§ 79
В преждедоказанной первой части довольно было исследовано, что к должности человека принадлежит, который в какой-нибудь вещи философствовать хочет, то есть иметь ему надобно в непосредственном совершенстве три познания: историческое, философское и математическое. Итак, в сей части покажем, каким образом вещи бытие свое имеют. Сие не что иное есть, как указание дороги, через которую душа наша начинает провидеть себя способность, каким образом во всех вещах разыскивать надлежит правду. То уже само через себя разумеется, что человек, который хочет быть прилежен, должен иметь талант особливый от бога в понятии и распространении мыслей своих. Без сего таланта все его прилежание суетно. Философы обыкновенно понятия называют перцепциею. Перцепция, или понятие, есть самое первое дело во всей жизни человеческой. Все, что мы чувствуем, знаем, видим, делаем должны наперед разумом понимать. Не понявши же разумом, ни до чего коснуться не можем. Но понимать есть дело так малое в рассуждении всего последующего действия, что почти действие не почато, когда мы только одно простое понятие о бытии вещи имеем. Напротиву того, столько справедливость оного нужна, что оно-то есть первое основание во всех вещах искусства человеческого. Ежели первое понять худо учреждено или поставлено, то все последующее рассуждение, как бы ни остро было, так как на лживом основании положенное, не годно. […] Рассудить надобно, не все ли прежних философов мнения о многих вещах, да и о самом божестве иногда смеха достойны были, как мы выше видели. И не от того ли то все происходило, что не основали они себе первого понятия доброго, например: одни говорили что земля стоит на четырех столпах, другие говорили, что души человеческия переходят из человека в скота, из скота в человека. Первые погрешили оттого, что они не имели ни через науку, ни собою никакого понятия о том, что земля кругла и что ей надобно быть в движении, которое бы нам производило леты и дни. Другие погрешали потому, что они не имели никакого учения философского, а паче христианского, которое утверждает закон наш и наиболее приводит познании откровений божиих. Так, мы видим, сколь нужно первое понятие, чтобы оно было праведно; хотя понятия есть такое знание, которое не требует от нас еще никакого рассуждения. Ибо когда я вещь какую понял, то еще не рассуждаю какова она, к чему, для чего. Одним словом, еще не почал об ней думать, только что узнал ее бытность просто. И прежде, нежели мы приступили к способам, чрез которые должны разум наш в познание и разыскивание правды приводить, я рассудил предложить свойства и тонкости, который к бытию всякой вещи или к ея пребыванию принадлежат и которые только в душе нашей мы себе представить можем. Такие свойства называются у философов отделенный, о которых я часто в тройственном познании выше упоминал. […]
§ 80
Все вещи, хотя нам известный, хотя неизвестныя, то общее между собою имеют, что они пребывают. Итак, все то, что пребывает, назваться должно бытие. Философам обыкновенное слово Ens. И как всякая вещь начало свое должна иметь от другой ей подобной или неподобной, то напоследок поступая заключениями нашими вдаль, должны мы будем придти до вещи всех вещей превосходящей и высочайшей, то есть всех творца и бога нашего, который не сотворен и не создан ни от кого, но собою предвечно пребывает и потому бесконечно. Познание богословское натуральное есть часть науки немалая, которая к философии же принадлежит. Однако ж посмотря при сем случае на пребывание и существо божие, которое всем другим вещам видимым и невидимым, знаемым и незнаемым есть сущее начало, поступим к рассуждению вещей временных, которые в нас наибольше утвердят существо божие и пребывание его вечное. Итак, у нас теперь понятие о бытии весьма отделено от всех вещей, которое так тонко взято, что мы не касаемся никаким рассуждением ни до какой вещи, но только то себе представляем и понимаем, что она есть, она пребывает и равно как одна, так и другая, какая бы она ни была. Мы не рассуждаем о том, что к ней принадлежит и что с нею соединено для ее всецелого пребывания. […]
И таким образом, ежели я о всякой вещи, о которой подумаю или на которую взгляну, буду рассуждать, то я понимаю, что значит бытие и что бытие есть понятие такое, которое о всех вещах в свете вообще иметь можно.
§ 81
Философы через слово бытие, или что у них Ens называется, не только то разумеют, что действительно пребывает, хотя оно нам знакомо, хотя нет. Да и то, что пребывать может, хотя его нет. Например, все циркуляры, градусы и прочия разделения астрономические на небе. Их нет, однако ж их так понимают, будто как бы они действительно быть могли. Для того буде не вообразишь таких себе понятий, то не можно будет понять и тех вещей, которые действительно пребывают на воздухе, и которые сами по себе натуральны. Рассуждая таким-то образом о вещах, увидим, что все вещи, которые в свете пребывают, имеют какую ни есть между собою разницу, так что вещь одну от другой всегда отличить можно и потому заключить должно, что всякая вещь имеет в себе нечто особливое для своего всецелого пребывания. То самое есть существо вещи, которое у философов называется Essentia. Философы говорят про существо, что оно де делает вещь тем, что она есть. […] Итак, существо вещей всегда вечно, по коих пор свет на своем основании стоять будет. Чтоб существо перемениться когда могло и вещь в то же самое время всецело пребывала, то сие так невозможно, как то, чтобы в одно время быть и не быть, сии два понятия такие, который одно от другого разрушаются и уничтожаются вовсе. И сие равным образом такого же безразумно сказаться может, как то, что бог свет сотворил и не сотворил. Что сотворил, то видим и разумом чувствуем, что же будто бы не сотворил, того никаким остроумием понять не можем, для того что сии два понятия такия, что одно другое уничтожает. И когда о первом ясное понятие имеем, то о другом никакого иметь понятия не можем. Кто когда может об одном человеке праведно вдруг сказать, что он велик ростом против всех людей и что он мал против всех же. Надобно, чтоб конечно одно тут было праведное, а другое неправедное. И когда видим, что существо тоже, что вещь самая, для того что она бытие вещи делает такое, какое она имеет, то и вещь тоже, что существо; для того что вещь не была, бы вещь собственно та, ежели бы своего собственного, из которого она так, а не инако состоит, существа не имела. Итак, существо вещей конечно, непременно навеки. Теперь мы довольно кажется показали, что Ens или бытие у философов называется вообще, и что существо всякой вещи особно.
О качествах стихотворца рассуждение[83]
В словесных науках упражняющимся довольно известно, что с упадком Римской империи науки претерпели немалый урон и почти совсем было истребилися чрез нашествие варваров в Европу. Но когда паки пришли прошлыми немногими веками в цветущее состояние, то настоящее заставляет опасаться, чтоб число умножившихся ныне в свете авторов не завело в таковую же темноту разум человеческий, в каковой он находился от недостатку писателей разумных. Опасность сия отвергается одним тем только способом, когда помогать нам будут особливые писатели,
