которые различать станут добрых авторов от худых и покажут путь к забвению одних, а к припамятованию других. Нужда такового разбору видима теми наипаче, которые знают, каковой важности есть прямое руководство в науках и в чтении многих книг во время столь краткое жития нашего, которое нам бог на сем свете быть определил. Разбор писателей есть наилучший и безопаснейший способ быть ученым человеком, и он потребен для всякой особно в свете науки и для всякого склонность имеющего человека к наукам. Сие самое есть светилом в чтении и предводителем к снисканию кратчайшего пути, как обрести то, чего в книгах ищем. Но прежде, нежели мы можем сами собою доброту авторов разобрать, прежде нежели дойдем до такой способности, жизнь наша проходит, и тогда в состоянии починаем себя видеть способными прямо учиться, когда на конце оныя уже стоим. Разум наш открывается после многого иногда заблуждения, ежели не имеет прежде доброго руководителя, и люди отворяют глаза, когда ночь уже приближалася, то есть зрелость оного при конце жития нашего. Дополним еще к тому, что и различные нужды житейские и болезни укорочают немало времени, в которое могли бы мы научиться, как писателей добрых от худых отличать. Кто бы как доброго намерения ни был, кто бы как ни прилежен к наукам был, несчастие он может то иметь над собою, что после многого в школах обучения, после многого читания книг, ежели придет в зрелый разум и станет писателей разбирать, увидит, что все то, что он ни выучил, не делает его еще ученейшим перед тем состоянием, как он, разбирая авторов, учиться начал прямо. Часто видим, сноснее быть в беседе с неученым, по природе разумным, нежели ученым, который мнит только быть себя таковым и которого прямо назвать можно ученым невежею. Да и самой первой степени люди ученые, которые немало труда приложили и почти, так сказать, кровавый пот пролили или состарелися над книгами, когда узнают себя, что они достигли уже до того, что различать могут писателей и не всему верят, что кто смело и дерзновенно пишет, выдая себя за человека ученого, то при окончании наук безмерно сожалеют, что они при начале оных и при начале чтения книг не познали истинного пути, по которому разум и труд свой повести. Они признаваются, что, протекая долгий век, поздно уже открыли многие стези, которые бы их избавили дальнего пути. Каковое бы тогда для рода человеческого было просвещение, ежели бы с самого вступления в чтение книг могли бы понимать доброту всякого автора и осуждать его недостоинство или иногда и истовое незнание? К сему потребны люди престарелые и верховной самой степени учительные, которые бы при издании всякой в свет книги во всяком роде судили писателя. Но где таковых свет покажет!
В российском народе между похвальными ко многим наукам склонностьми перед недавными годами оказалася склонность к стихотворству; и многие, имеющие природное дарование, с похвалою в том и предуспевают. Те, которые праведно на себя имя стихотворцев приемлют, ведают, каковой важности оная есть наука. Другие, напротив того, написав несколько невежливых рифм или нескладных песен, мечтают, что вся оная не дале простирается, как их знание постигло. Таковое неправое мнение, от единого самолюбия происходящее, подало случай предложить рассуждение о том, сколь трудна наука стихотворческая и сколь велико знание во всем тому человеку надлежит, который стихотворцем быть хочет, а при том дарование от бога особливое к изобретению новых мыслей и быстроту разума природную, то самое, что стихотворцы называют огонь стихотворческий. […]
Сие подлинно, что стихотворство должно почитаемо быть за самую труднейшую науку между многими другими. Многих наук совершенство имеет свои пределы, но стихотворство иметь их не может. Чтобы быть совершенным стихотворцем, надобно обо всех науках иметь довольное понятие, а во многом совершенное знание и искусство. Не довольно того, что стихотворец усладить желает, когда он ничего научить не может. […]
Следовательно, все науки, говорит Цицерон[84], столь тесное между собой имеют взаимство и соединение, что по справедливости за одну и неразделимую фамилию их почитать надлежит. Примечание сего великого человека поверяется опытом очевидным. Представим себе человека острого разума, памяти и проницательства; дадим ему склонность натуральную, чтоб он паче всех других наук любил физику, в ней свою забаву и упражнение находил. Но когда он не изучен потребных к тому оснований, а именно: не искусен в математике, в химии, истории натуральной, не знает правил механических, гидравлических и проч., то каким образом поступать он может в исследовании натуры, то есть свойства и соединения тел, в исчислении меры и веса, тягости и упругости воздуха и всех твердых и жидких тел, а из этого заключать силы и действия элементов одного на другой, перемены их и прочие бываемые от них же явления? Другой желает быть медиком, не зная совершенно анатомии, ботаники, фармацевтики и проч.: как может врачевать болящего, различать травы, составлять лекарства? Или желал бы кто в числе астрономов себя видеть, а не имел понятия о плоской и сферической навигации, не искусен был бы в оптике и неведущий генеральных понятий о физике; всеконечно никакой помощи иметь он не может от одних телескопов, ниже делать астрономические наблюдения, тем меньше рассуждать об удаленных от нашего зрения небесных телах. Ни физик, ни медик, ни астроном именем сим назваться не похотят, хотя бы они и прямые любители сих наук были. […]
Ежели хочешь быть в публике автором, поступи дале во все словесные и во все свободные науки, которых, может быть, не только важность и польза к стихотворству, но и имена тебе известны. Вместо того, что не различаешь еще в грамматике осьми частей слова и что ее знание, которое педантством называешь, и церковных славенских книг чтение весьма потребны к доброму слогу и правописанию, будь не только знаток, но и критик и учитель в том языке, на котором пишешь. Когда хочешь быть автором, будь неотменно в некоторых случаях и педант. Потом познай, что период простой, что сложный, и употребление частиц, соединяющих речь человеческую. Познай, что есть еще правила, которые речь и мысль твою украшают. Изучись отделять понятия и силлогистически представлять твои мысли. Положи основание по правилам философии практической и благонравию. Пробеги все прочие науки и не кажись в них пришельцем. Научись тем языкам, в которых библиотеку найдешь тебе учителей. Поступи во глубину чтения книг, найдешь науку баснословия, которая тебя вразумит к понятию
мыслей старинных стихотворцев. Мы писателей греческих имеем от двух тысяч и пятисот лет назад, которые свои веки услаждали. Их старайся знать, и что другими подражателями в них не открыто, того сам доискивайся, последуя самому себе. Когда Сафо, когда Анакреонт, в сластолюбиях утопленны, мысли свои писали не закрыто, когда Люкреций в натуре дерзновенен, когда Люциан в баснях бесстыден, Петроний соблазняет, оставь то веку их, тому привычному, а сам угождай своему в нежности и в словах благопристойных. Ежели из правил политических знаешь уже должность гражданина, должность друга и должность в доме хозяина и все статьи, которых практика в философии поучает, то стихами богатство мыслей нетрудно уже украшать, был бы только дух в тебе стихотворческий.
Материю о сем у Сократа найдешь,
К материи слова нетрудно приберешь[85].
Сими снабден, загляни в историю древнюю, загляни в новую политическую и либеральную. В чем силен Де-мостен, в чем велик Цицерон или слаб Квинтилиан, чем друг к другу как ораторы ревнуют, было бы тебе известно. Чем чтит Гораций Виргилия, в чем Виргилий велик, а Овидий нежен, почерпни то в самом языке латинском. Прочти французских великих стихотворцев в собственной их красоте, а не в переводе. Под сим малым числом я без числа тебе учителей разумею старых и новых. Рассуди, что все народы в употреблении пера и изъявлении мыслей много между собой разнствуют. И для того береги свойства собственного своего языка. То, что любим в стиле латинском, французском или немецком, смеху достойно иногда бывает в русском. Не вовсе себя порабощай, однакож, употреблению, ежели в народе слово испорчено, но старайся оное исправить. Не будь притом и дерзостен сочинитель новых. Хотя и свой собственный составишь стиль, однакож был бы он чист в правописании и этимологии, плодоносен в изобретении слов и речей приличных, исправен в точности их разума, в ясном мыслей изображении, в непринужденной краткости, в удалении от пустого велеречия, в падении по прозодии, в периодах, не заплетенных союзами, наречиями и междометиями, мысль твою затемняющими.
И хотя ты изобилуешь слогом грамматическим, красноречием по правилам риторики, матернею из истории и наук, благонравиями из философии, богатством мыслей и примеров из чтения всякого рода книг исторических и критических и всем тем знанием, которое приобрел в юности, то и все сие исполнив, не дерзай еще писать учительных поэм. Оратором можно сделаться, хотя бы кто природного таланта к тому и не имел, потому что риторическая наука может недостаток природный несколько наградить. Но стихотворцем без природного таланта, который французы называют genie, или без природного духа стихотворческого никак сделаться не можно, и недостатка таковой природы никакая наука наградить не может. […]
Ежели уже испытал в твоем разуме, что имеешь дух стихотворческий, то пусти прежде в свет под именем неизвестным нечто малое и не спеши сам себя хвалить, а паче берегись ласкателей и не льсти себя хвалами тех людей, которые сами не знают, за что тебя хвалят или хулят, но старайся наведывать стороною, что люди искусные о тебе говорят, что публика рассуждает. От нее, а не от себя самого честь себе приемли и похвалу. По сем предуспевши, пиши учительные поэмы и веселись, когда уже приобрел стихотворства талант.
Знание одних только языков весьма недовольно, чтоб мы людям могли показывать себя учеными, тем меньше когда еще и в них дальнего совершенства не имеем. Но однако ж многие нашего народа люди, имея большее нашего в языках искусство, не могут еще своим разумным примером отвратить нас от того, чтоб стихов не писали. Маленькая песня или станс, которая и без науки и в худых рифмах может иногда мысль удачную заключить, так нас вредит иногда, что мы и автора и учителя имя на себя смело и тщеславно приемлем, вместо того что разумные люди искусство свое в языках в действительную пользу себе обращают и тем справедливо берут над нами поверхность. Они прилежно всякого рода читают книги и, час от часу большее получая просвещение, делают себя полигисторами, так что
