римских войск. Другие самые преграды, естеством положенные, то есть моря, делают служить к соединению народов света. На легком и умеренном по жидкости воде здании, в коем единая доска пловца от смерти отделяет, научают преплывать пространства морей, искусно расположенными ветрилами разные дыхания ветров в пользу употребляют, и самые противные — для доведения корабля к желаемому пристанищу. Изобретение потом свойств магнита более просвещения сей науке придало и более в совершенство науку мореплавания привело. Тогда же для строения огромных зданий, для подъятия тяжелых тел, другие искусство свое употребили, и творения рук человеческих почти превзошли природу…
Но в силах ли единый человек исчислить все пользы, которые нам искусства, направляемые наукою, приобрели? Единое каждого воззрение на себя, окружающих его вещей, покажет ему, коликое число рук работало для одежды, пропитания, а все сие должно было некоим искусством соделываться, каждое же искусство долженствовало долгим временем и частым повторяемым испытанием и наукою доведено быть до той степени, в которой мы его зрим. Теряется ум наш в едином соглядении сем, и не возможем мы их ни исчислить, ни орудий их наименовать, то как же можем единым своим размышлением достигнуть до познания много? Как же должны мы употреблять младые и средние наши лета к пропитанию и размышлению о всем том, что древними и новыми изобретено, и, побуждаясь любопытством, пристойным существу человеческому, не должны ли мы равное старание приложить, о изобретении чего нового или о проведении в лучшее совершенство того, что уже изобретено? Ибо не будем льстить себя: хотя много веков протекло, хотя много труда, бдения и попечения достойными, прежде нас жившими мужиями было употреблено, много еще осталось не откровенно, и все почти может в лучшее совершенство быть приведено.
Оставя искусства, которые нам толикую внешнюю пользу приносят, рассмотрим то, что касается до направления в поступках наших и во всяких делах общежития человеческого.
Пределы жизни нашей суть кратки, и редко мы видим, чтобы человек до ста лет доживал, да и из сего времени должно исключить лета его младенчества, которые без примечания видит случающиеся дела, то может ли он достигнуть собственным своим испытанием до познаний разных превращений человеческих сердец, проникнуть причин движения их, и потому направить свои поступки как к приобретению добра, так и к отвращению зла? Коль трудно почитается проникнуть глубину сердца единого человека в расположении его привычных дел, то коль наипаче труднее сие есть в сложенных обстоятельствах дел сообщества, где многие причины стекаются вместе, разные виды делам делают и разными образами действовать людей понуждают. Несть, не токмо обыкновенный век человеческий недостаточен для сего, но ниже бы век Мафусаила доволен был! Приложим еще, что малый круг, который его окружает, — почему и малое число дел до него может достигнуть — стесняет некоторым образом самое течение его жизни и испытаний.
Но если человек, последуя существу своей природы, восхочет жизнь свою учинить длиннее, нежели природою она ему положена, если хочет расширить круг, стесняющий его, и разумом своим пренестися во все времена и во все страны — да соответствует прилежание его его желаниям. Творец наш дал все к тому… нам остается им воспользоваться.
Откроем истории света — в них мы узрим начала народов, как они доходили до вышней степени силы и могущества и какие были причины падения их; увидим мужей, пожертвовавших все, что есть человеку драгоценнее, для славы отечества своего иль для сохранения безвредну свою добродетель. Фемистокл, Александр и множество других научат нас искусству, как народы побеждать и как побежденных сохранять под властию своею. Аристид — как жертвовать честолюбие свое пользе отечества. Декий и Фабий пример нам подадут истинной гражданской любви к стране, в которой родились. Цицерон — искусно до конца доводить труднейшие дела. Катон — как с неколебимою твердостию стоять против упорствующих на пагубу отечества… Титус, Троян и Марк Аврелий представят стечения многих достойных подражания добродетелей.
Мне должно ли в сем случае помянуть о вас, содевающих стыд природе человеческой, о вас, властители народов, которые не пастырями его, но волками быть самовольно восхотели, которые, похитя вольность народную, первое свое преступление множеством других утвердить хотели? Упомяну о вас, но то для предания в вечное омерзение ваши имена, и дабы, видя ваши душевные беспокойствия, каждый чтущий сие мог понять, что ни вышняя власть, ни успехи в делах не могут без истинной добродетели благополучия человеческого устроить. Денис, тиран Сиракузский, представляет нам пример всех беспокойств, коликие мучитель должен претерпевать, — он сам признался, что его состояние было такое, что он почитал себя всегда, сидящего посреди пиршеств и веселий под висящим над его главою на едином тонком власу мечом. Другие злобные мучители, истребляя всех, которые им сомнительны казались, не могли, однако, избежать от достойного наказания их бесчеловечность.
Тако узри из истории разные примеры удовольствий, которые приобретают добродетель, и беспокойств, навлекаемых пороками, и соразмерив начало и следствия единых и других, не будет ли тот, который со вниманием сие читал и делал размышления, гораздо более привязан к добродетели и отдален от пороку, нежели тот, который единым своим умствованием желает до всего достигнуть. Не более ли из тысячи примеров, представленных в истории, может каждый и посредственных рассудков научиться, как управлять разные народы, нежели и быстрый разум имеющий человек, но единственно по тому и поступающий, не имея в прочем ни примеров, ни науки? Не лучше ли любящий и знающий войну, сделавший размышления о древних и новых обращениях оной, будет поступать, нежели тот, который, зная токмо строй и разные движения воинств, все захочет от собственного своего разума почерпнуть? Нет, конечно, подражатель Епаминондаса, Александра… и Евгения будет иметь преимущество, и презритель науки, обще с вредом отечества своего, достойный себе стыд во веки заслужит.
Чтоб более не продолжаться, я тоже скажу о всех частях правительства государственного, что несчастлива та страна, где невеждам оное препоручено; ибо несть ни единой части оного, которая бы не требовала особливого внимания и рассмотрения, основанного на расположении сердца человеческого и на прежде бывших примерах. Но что я говорю о толь важной причине, которая замыкает в себе благополучие или несчастие бесчисленного числа людей, — поступок каждого, касающийся до собственного его лица, может ли без познания прежде бывших приключений и многих наук хорошо направлен быть? Не входя в вышние степени, воззрим на тех людей, которые менее от природы удалились, то есть на земледельцев: если бы прежде жившими их людьми не изобретен был способ землю обрабатывать, если бы не выдуманы были орудия для оного, если бы ткание не было приведено в то совершенство, в котором оно есть, то мог ли бы земледелец сыскать себе пищу и пропитать других, мог ли бы он приобрести себе одежду? Однако воззрим на самое сие нужнейшее искусство роду человеческому и с удивлением узрим, колико оно, быв предано в руки невежд, до малого совершенства дошло; слепо последуя токмо тому, что погруженные в невежество же отцы их исполняли, — по сю пору в большей части света без всякого размышления удобряют землю, пашут и хлеб собирают, не рассматривая ни разности времен и воздуха растворения, ни свойства земли и не изыскивая себе лучших способов для облегчения работы и умножения плодородия. Нынешний век знатен будет в истории света тем, что наимудрейшие мужья, оставя внимание и мудрствования, к полезному роду человеческому свои мысли обратили; ни знатность рода, ни именитость в свете чинами и науками не возбранили достойным мужьям, любящим пользу рода человеческого, мысли свои на нужные искусству обратить… изъяснили нам пользу и удобность распахивания земель;…о удобрении оных описал; Дюга-мель[95] изыскательный разум свой ко множеству предметов обратил — земледелие и разные нужные искусства, описанные им, приобретут всегдашнюю пользу роду человеческому и учинят ему сравняться с тем, который только достойно имя друга людей заслужит; Ушаков[96] о умножении хлеба описав, дал понятия своим одноземцам, колико труд и прилежание могут изобилие земли приумножить; и еще единый из наших сограждан, среди множества дел, которыми он обременен, не презрил о птичьем дворе дать нам описание. Тако искусства и домостроительство, пришед от невежд к просвещенным людям, обещают всему человечеству достойные по трудам достойных сих мужей плоды. И к сему не могу я умолчать о едином обычае Филадельфии, английского в Америке селения, где поведено, чтобы каждый гражданин какому ни есть мастерству был изучен, дабы в случае нужды мог сам своими трудами пропитание себе сыскать, а к тому если все нужные искусства просвещенными и хорошо воспитанными людьми будут исполняемы, то до коликого совершенства они могут достигнуть. И тако из всего вышеописанного я вывожу, что человек есть рожден для взаимственной помощи другим, подобным себе, а притом жизнь его толь кратка и круг его испытания толь мал, что все то, что может он собственным своим испытанием или рассудком познать, есть атом в соравнении вселенной; то первое заставляет его употреблять все свои старания для сыскания способов быть наиполезнейшим в свете тварию, а второе — с размышлением стараться познавать все, что прежде его и в других краях света было изобретено, никогда не возгоржаясь, яко бы уже довольные познания приобрел; ибо должен он всегда то помнить, что наука пространна, а век короток.
Раздел IV ИДЕАЛИСТИЧЕСКО- МИСТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ МАСОНСТВО
Рассуждение о бессмертии души[97]
Бессмертие души есть то преимущество, по которому она вечно будет продолжать свое бытие и по разрушении тела.
Для лучшего объяснения сей важной материи, во-первых, разделим мы бессмертие души на два рода. Первый из них назовем внутренним, а другой внешним. Существо внутренне бессмертное есть, когда оно по естеству своему не может быть разрушено другими сотворенными существами. Таково есть всякое простое и неделимое существо, ибо:
1. Сие простое существо, поелику не есть тело, не подвержено никакому телесному действию, требующему противодействия, которого не находится в простых существах. Да не противополагают нам здесь для опровержения силы нашего рассуждения системы о наваждении физическом, или о действии тела на душу или души на тело; ибо сие было бы не что иное, как сомнительное сомнительным доказывать. Итак, ежели душа есть существо простое и не подверженное действиям сотворенных существ, то она внутренно и по своему естеству будет неразрушимая, нетленная, или бессмертная.
2. Мы не знаем другого разрушения, кроме того, которое происходит от деления частей. Существо простое, какое есть душа, поелику оных не имеет, не будет подвержено сему разрушению и, следовательно, оно не может разрушиться, как токмо чрез уничтожение; но сие разрушение
