все же у периодизации культурно-исторического процесса при всей его органической включенности в экономическую и гражданскую историю человечества, своя, «особенная стать». Интересно, что традиция, которая выше была названа марксистской, исходит не из Маркса: последний неоднократно подчеркивал специфику культурного развития. Так, рассматривая социальную детерминацию искусства, Маркс пишет: «Относительно искусства известно, что определенные периоды его расцвета отнюдь не находятся в соответствии с общим развитием общества, а следовательно, также и с развитием материальной основы последнего, составляющего как бы скелет его организации».
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 12. С. 736.
319
Сегодня предпринимаются попытки выйти на концепции, адекватно отражающие объективные закономерности смены культурных эпох и самого типа культурного развития. Но до истины, как нам представляется, еще далеко. Сошлемся на одну из гипотез, исходящую из того, что главными моментами гражданской истории являются коренные реформы, войны и, наконец, революции. Дальнейшая логика рассуждения такова: в периоды войн, коренных реформ и революций течение культурной жизни нарушается, а то и прерывается вообще, зато в мирные периоды развития общество как бы компенсирует застойный характер своей социально-экономической жизни взлетом культурного творчества. Но: 1) утверждение о коренных реформах, войнах и революциях как главных моментах гражданской истории явно преувеличивает роль этих общественных явлений; 2) концепция выводит за пределы культуры такие ее важные элементы, как культура политическая и культура правовая. А ведь эпохи кардинальных прогрессивных изменений характеризуются как раз принципиальными подвижками именно в этих подсистемах культуры; 3) не подтверждается историческим опытом и вывод о прерывании культурной жизни общества в эпохи резкого обострения социальных отношений. Вспомним хотя бы невиданный всплеск поэзии, драматургии, музыки (от песен до симфоний) в годы Великой Отечественной войны. Да и движение в эти же годы культуры вспять, скажем, в сфере интимных отношений — это тоже культурная жизнь, но с определенным — отрицательным знаком; 4) мирные периоды развития общества далеко не всегда носят застойный характер. Достаточно этих контраргументов, чтобы понять, какое большое поле для дальнейших изысканий открывается здесь будущим философам и историкам.
Есть еще одно во многом не вспаханное и не обработанное до конца поле проблема преемственности в развитии культуры. Здесь от исследователя требуются повышенная осторожность и взвешенность, поскольку приходится проплывать между своеобразными Сциллой и Харибдой: с одной стороны, надо избегать примитивно-анархистских, нигилистических оценок культурного наследия, а с другой стороны, опасно причаливать к берегу, на котором развеваются флаги с лозунгами «филиация идей», «саморазвитие культуры», «единый поток». Ведь в последнем случае развитию культуры придается абсолютно самостийный, не зависящий от фундаментальных социально-экономических условий характер; культура превращается в своеобразную «кошку, гуляю
320
щую сама по себе». Адекватно отражающий истинное положение вещей ответ должен звучать, очевидно, так: в развитии культуры закон преемственности играет чрезвычайно важную роль, но его действие носит не абсолютно, а относительно самостоятельный характер.
Нужно различать преемственность непрерывную и прерывную. Практически непрерывной выглядит преемственность в развитии культуры быта, особенно в так называемых традиционных, не затрагиваемых коренными преобразованиями обществах (хотя и здесь не обходится без исключений). Примером непрерывной преемственности является развитие языка, который сам, в свою очередь, является необходимейшим и важнейшим средством, обеспечивающим преемственность в развитии всей культуры, а значит, и общества в целом. Вряд ли можно по этому поводу сказать лучше великого русского педагога К. Д. Ушинского: «В сокровищницу родного языка складывает одно поколение за другим плоды глубоких сердечных движений, плоды исторических событий, верования, воззрения, следы прожитого горя и прожитой радости, — словом, весь след своей духовной жизни народ бережно сохраняет в народном слове. Язык есть самая живая, самая большая, самая обильная и прочная связь, соединяющая отжившие, живущие и будущие поколения народа в одно великое, историческое живое целое» .
1 Ушинский К. Д. Избранные педагогические сочинения. АЛ., 1945. С. 206.
Типичным явлением, связанным с прерывной постепенностью выступает западно-европейское Возрождение. Даже чисто этимологический подход показывает, что речь идет не о простом продолжении каких-то (в данном случае — античных) социокультурных традиций, а именно о возрождении их после более или менее продолжительной полосы забвения. Разумеется, речь идет не об абсолютном забвении, ибо из ничего, как заметил еще Лукреций Кар, и не рождается ничего.
Следует различать также преемственность непосредственную и опосредованную. Упоминавшееся сейчас западно-европейское Возрождение представляло собой первый из этих вариантов: возрождалось наследие, являвшееся результатом исторического развития непосредственно данного региона. Но ведь во многих своих существенных чертах Возрождение произошло и у народов более молодых, произошло как своеобразный отклик на культурную революцию у более древних соседей. Здесь явно присутствует и доминирует элемент опосредованности.
По сути дела, мы вторглись здесь в еще одну важную проблему — проблему взаимодействия культур, которое можно и должно рассматривать тоже как преемственность, относящуюся уже к процессу развития не одной из культур, а двух или нескольких. Проиллюстрируем это на примере взаимодействия египетской, ев
321
рейской (древнеизраильской) и европейской культур. Общеизвестно, что самой читаемой в мире книгой по сей день остается Библия. Если к этому добавить, что в истории мирового искусства неоспоримо прослеживается приоритет библейских сюжетов и мотивов , а десять знаменитых моральных заповедей, якобы внушенных Моисею богом, лежат в основе современной нравственности, то степень воздействия древнееврейской культуры на европейскую станет рельефно осязаемой. Но выясняется, что в истоках самой библейской культуры есть много моментов, свидетельствующих о восприятии ею всего лучшего, что было в культуре соседних народов — древнеегипетской, вавилонской, шумерской. В этой связи можно отослать читателя к интересным рассуждениям Зигмунда Фрейда о своеобразном синтезе египетского и иудейского в мировоззрении и действиях Моисея и в монотеистической религии евреев [2]. Итак, цепочка замыкается: Египет — Иудея и Израиль — Европа. Разумеется, мы взяли лишь одну линию развития европейской культуры — внешнюю, оставив в стороне не менее важную — внутреннюю, о которой уже было немного сказано в связи с Возрождением. Очень велико и обратное воздействие. В результате многовекового рассеяния евреев по всему миру сегодняшняя израильская культура оказывается в значительной степени европеизированной, арабизированной и т.п. В частности, в связи с тем, что поток репатриантов из России является наиболее массовым и образованным, можно слышать не лишенное резона мнение о современной культуре Израиля, как культуре русской по своим корням и ряду важных черт.
1 Ветхозаветные сюжеты и мотивы мы встречаем в творчестве Микеланджело и Гоббса, Шекспира и Рембрандта, Гюго и Манна, Пушкина и Куприна, Гумилева и Ахматовой, многих других выдающихся писателей, художников, композиторов.
2 См.: Фрейд 3. Человек по имени Моисей и монотеистическая религия. М., 1993.
ЗАПАД, ВОСТОК, РОССИЯ В ДИАЛОГЕ КУЛЬТУР
В исторической и философской литературе, в публицистике вот уже полтора века оживленно обсуждается вопрос о характере русской культуры и русского менталитета в контексте их взаимодействия с культурами Запада и Востока. Вспомним «славянофилов» и «западников», обратим внимание на аналогичные им идеологические группировки сегодня и мы без труда поймем, что спорящие стороны, как правило, не стремятся ограничить себя узкими рамками теории: их концепции устремляются в политику и находят свое прямое отражение в стратегии и тактике авторов и сторонников очередных реформ, нацеленных на догоняющее развитие России, равно как и в деятельности их противников. Отсюда — повышенная актуальность данной проблемы в современных российских условиях.
«Запад» и «Восток», противопоставляемые России и сопоставляемые с ней, выступают в этих спорах не как географические регио
322
ны, а как два особых типа цивилизованного и культурного развития. Под Западом имеется в виду техногенная цивилизация, сложившаяся первоначально в Европе (XV-XVII веков) и распространившаяся позднее на Северную Америку, Австралию, а с конца прошлого века — и на Японию. Для западного типа цивилизацион-ного и культурного развития характерны безудержное стремление к овладению силами и богатствами природы, влекущее за собой ускоряющиеся прогрессивные изменения технико-технологического базиса общества и связанных с ним наук, непрерывное изменение социальных связей и отношений. Восток это так называемые традиционные общества и традиционные культуры, характеризующиеся позицией невмешательства в протекание природных процессов; установкой на адаптацию индивида к сложившейся социальной среде, а не на ее преобразование; коллективистским менталитетом в противовес индивидуалистической доминанте на Западе.
Что же представляет собой русская культура, русский менталитет (и, следовательно, к какому типу цивилизационного развития тяготеет Россия)?
Если иметь в виду «славянофилов» и «западников», то вырисовываются, казалось бы, две альтернативные концепции:
1. Россия идет совершенно самобытным путем, узловые точки ее культуры, менталитета, исторического поведения не имеют ничего общего ни с западным, ни с восточным вариантами. Поэтическое выражение эта концепция нашла в знаменитом четверостишии ф. Тютчева:
Умом Россию не понять.
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать
Обнаружив несомненную самобытность отечественной культуры и менталитета, эта концепция бескомпромиссно абсолютизировала их «русскость».
2. Россия по своим социокультурным истокам и своему менталитету, безусловно, тяготеет к Западу и должна ориентироваться только на него, когда речь заходит о попытках модернизации, о догоняющем развитии страны. Историческая приобщенность России ко многим духовным ценностям западной цивилизации и культуры не подлежит сомнению. С Запада в Россию пришло христианство (правда, в его юго-восточном, византийском варианте); в течение веков мыслящая Россия впитывала в себя элементы западного рационализма, просветительства, романтизма, социального утопизма, авангардизма и пр.; со времен Петра I было перенято западное уважение к научной рациональности. Однако в концепции «западников», также как у «славянофилов», присутствует абсолютизация. Во-первых, она сказывается в стремлении к всеохватывающему, в том числе и к механическому, «дурному» заимствованию западного опыта, что мы наблюдаем сегодня и в экономи
323
ке, и в искусстве, и в других сферах жизни, когда наряду с целесообразным, высокодуховным перенимается устаревшее в социально-экономическом плане, безнравственное в плане духовном и т.п. Во-вторых, сбрасывается со счетов колоссальное обратное воздействие русской культуры на Запад (художественной литературы, музыки, балета, политических и нравственных концепций, системы образования). В-третьих, игнорируются восточные моменты и мотивы в русской культуре.
Как реакция на категоричность «славянофильства» и «западничества» вполне логично должна была родиться еще одна концепция. И она появилась:
3. Россия представляет собой специфический тип культуры — евразийский, связанный с ее географическим местоположением, историческими перипетиями судьбы, взаимодействием с восточными и западными соседями. Евразийство как особая концепция социокультурного места России возникло в начале 20-х годов нашего века в среде русской эмиграции, пытавшейся разобраться, с одной стороны, в истоках и смысле происшедших потрясений, и, с другой, — в перспективах дальнейшего развития родной страны. В отличие от западников евразийцы не хотели, по их словам, смотреть на Россию как на культурную провинцию Запада, с запозданием повторяющую ее «зады». Более
