опустившимися на социальное дно в силу различных причин общественного и личностного свойства.
Речь, следовательно, должна идти не об отказе от материальных благ, а о таком оптимальном сочетании двух смысложизненных установок, при котором приоритет остается за ориентацией на воплощение лучших человеческих качеств. При этом человек рассматривает вещи не как предмет поклонения, а как своих слуг, помощников, позволяющих ему сберегать свое время, экономить силы для творческой жизни и быстро восстанавливать их. Однажды (а было это в 20-е годы, когда вопрос о новом образе жизни стоял особенно остро) Владимира Маяковского спросили, как он относится к ношению галстука. «Видите ли, ответил поэт, — все зависит от того, что к чему привязывается: галстук к человеку или человек к галстуку». Вряд ли можно более точно решить дилемму «иметь или быть»!
Выход этой дилеммы в сферу реальных собственнических и распределительных отношений приобретает явное политическое и экономическое звучание. Могу ли я, приверженец установки «быть», во имя торжества принципов справедливости и абсолютного равенства требовать экспроприации «излишней» (по сравнению с моей) собственности у верующих в иной смысл жизни? Не будет ли это выражением заурядной черной зависти, то есть такого феномена, который в гуманистическую концепцию «быть человеком» никак не вписывается. Зато он органически вписывается в то видение коммунизма, которое требует полного уравнивания в распределении материальных благ и которое Маркс назвал «грубым», «казарменным» коммунизмом, «отрицающим повсюду личность человека» .
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 114-115.
Человек, как мы признали, не пассивное существо, не марионетка, которую объективные социальные условия дергают за веревки и заставляют совершать жестко фиксированные движения. В связи с
48
этим перед ним и перед размышляющим о нем философом обязательно встает проблема выбора. Проблемой этой занимались многие философы, но, пожалуй, более всего она оказалась разработанной экзистенциалистами (М. Хайдеггер, К. Ясперс, Ж.-П. Сартр, А. Камю и др.).
К такому повышенному интересу экзистенциалистов обязывает сама суть их философской парадигмы, исходящей из вечного, неизбывного антагонизма между личностью и обществом, усугубленного в XX веке «Закатом Европы»* и мировой цивилизации в целом. Но, восприняв от О. Шпенглера его исторический пессимизм, экзистенциалисты выступили с протестом против его фатализма, требовавшего от человека подчинения неотвратимой перспективе заката цивилизации. Экзистенциалисты оставили человеку выбор, высветив тем самым гуманистическую направленность своих философских установок.
* Так называлась книга О. Шпенглера, заключавшая в себе пессимистический прогноз развития человечества.
Это сделал уже К. Ясперс в «Духовной ситуации эпохи» (1931). Нарисовав картину неотвратимого вырождения общества в «тотальный массовый порядок», предупредив о невозможности предотвращения этого процесса, поставив вопрос о том, «как жить в нем» (в таком обществе), Ясперс заключает: «Человек, который хочет не только просто существовать, решает, какой порядок будет избран и утвержден; в противном случае человек полностью отдается во власть существования и подчиняется его решениям» . С ним полностью согласен Сартр: ход вещей кажется фатально неотвратимым лишь тому, кто капитулировал перед миром, предал свои убеждения. «Ни одно общественное явление, возникшее внезапно и увлекшее меня, — разъясняет Сартр, — не приходит извне: если я мобилизован на войну, это есть моя война, я виновен в ней, я ее заслуживаю. Я ее заслуживаю прежде всего потому, что я мог уклониться от нее — стать дезертиром или покончить с собой. Раз я этого не сделал, значит, я ее выбрал, стал ее соучастником».
1 Ясперс К. Духовная ситуация времени// Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 338.
И Сартр с основанием заявляет, что «это гуманизм, поскольку мы напоминаем человеку, что нет другого законодателя, кроме него самого, в заброшенности он будет решать свою судьбу; поскольку мы показываем, что реализовать себя по-человечески человек может не путем погружения в самого себя, но в поиске цели вовне, которой может быть освобождение или еще какое-нибудь конкретное самоосуществление» [2]. Выбор у Сартра неотде
49
лим от ответственности: я ответствен за себя самого и за всех и создаю определенный образ человека, который выбираю; выбирая себя, я выбираю человека вообще.
2 Сартр Ж.-П. Экзистенциализм — это гуманизм// Ф. Ницше, 3. Фрейд, Э. Фромм, А. Камю, Ж.-П. Сартр. Сумерки богов. М., 1989. С. 344.
Человек должен следовать своей цели, даже если она оказывается неосуществимой, даже (и тем более) в «пограничной» со смертью ситуации, «пограничной» для отдельного индивида и для человечества в целом. Его деятельностный акт может быть экстатическим, как у Хайдеггера, может быть авантюристическим (по Сартру), но он все равно должен осуществляться. Более того, Сартр объявляет безрассудство «праздником существования», поскольку-де именно в нем реализуется необусловленный никакими историческими ситуациями жизненный проект индивида.
Вот тут-то и обнаруживается слабая сторона экзистенциализма. Его человек абсолютно свободен, и если свобода, как таковая, позволяет человеку быть личностью, осуществлять выбор и нести ответственность за него, то ее абсолютность начисто элиминирует человека из той сети социальных, биологических, психологических закономерностей, в которую он реально вписан. Экзистенциалистам представляется, что в этом отрыве свободы от необходимости и закономерности заключена сила их концепции, в действительности же все обстоит иначе: человек остается жалким, затравленным одиночкой, могущим рассчитывать только на выражение своей позиции по отношению к социальной среде, но отнюдь не на ее оптимизацию.
В свете этого становится понятным, почему такое большое место в философии экзистенциализма занимает анализ «страха», «тоски», «тревоги», «заброшенности», не говоря уже о проблеме смерти. Повернув внимание современной культуры к проблеме смерти, экзистенциалисты вновь проявили себя как гуманисты, ибо то, что волнует индивида и человечество в целом (тем более в наш жестокий век), не может не волновать философа. Но в решении этой проблемы вновь ощущается бессилие экзистенциалистского человека, который уж очень часто помышляет о самоубийстве. И если А. Камю в «Мифе о Сизифе» осуждает самоубийство, то многие другие экзистенциалисты именно в этом акте видят наиболее достойный человека способ уйти из этого бренного мира.
Очевидно, что во многом ценные, но во многом и не бесспорные суждения экзистенциализма должны быть дополнены чем-то еще, а именно пониманием того, каким образом человек, наделенный правом выбора и долгом ответственности, может повлиять на сложившуюся историческую ситуацию. И здесь встает вопрос: как сопрягается сознательная деятельность человека с объективной реальностью и ее законами?
50
4. ОБЪЕКТИВНЫЕ ЗАКОНЫ ОБЩЕСТВЕННОГО РАЗВИТИЯ И СОЗНАТЕЛЬНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЛЮДЕЙ
Законы общественного развития, как и законы природы, носят объективный характер. Это означает, что они возникают, действуют и сходят с исторической арены независимо от воли и сознания людей. Какие закономерности возникают и действуют, а какие прекращают свое действие и заменяются новыми, предопределяется объективными социальными условиями. В свое время рабовладельцам, а затем и феодалам очень хотелось отменить закон, в соответствии с которым происходит смена общественно-экономических формаций. Но сие, как говорится, от них не зависело. С объективным характером законов общественного развития приходится считаться и тем, кто совершает революционное преобразование, созидает качественно новое социальное устройство. Так обстоит дело, например, с законом социальной преемственности. Нельзя двигать развитие производительных сил, формирование новых производственных отношений, духовной культуры, политической демократии, не опираясь на рациональное и прогрессивное наследие, накопленное человечеством. Всякий, кто пытается игнорировать это наследие, «созидать» на голом месте, делать «все наоборот», фактически оказывается утопистом, если не реакционером. Наш собственный послеоктябрьский исторический опыт показывает, как много бед наносит несохранение таких достижений цивилизации, как общечеловеческие моральные ценности, рынок и товарно-денежные отношения, разделение властей и т.д.
Существует, таким образом, единство законов общественного развития и законов природы, заключающееся в их объективном характере. И так же, как мы не можем отменить закон свободного падения тел или закон Архимеда, мы не вольны отменить закон определяющей роли материального в жизни и развитии социума, закон стоимости и т.д. В то же время в одном существенно важном моменте — механизме своей реализации — законы общественного развития принципиально отличаются от законов природы.
Законы природы реализуются и тогда, когда в их действие не вмешивается человек. В реализации же законов общественного развития обнаруживается своего рода парадокс. Сразу же подчеркнем, что речь идет не о логическом парадоксе, то есть не о противоречии, существующем только в нашей голове. Речь идет о парадоксе реальном, возникающем в ходе исторической практики людей. С одной стороны, законы общественного развития, как уже отмечалось, возникают, действуют и сходят со сцены независимо от воли и сознания людей. С другой же стороны, законы обще
51
ственного развития реализуются только через деятельность людей. И там, где людей нет или они есть, но ведут себя пассивно («сидят сложа руки»), никакие социологические законы реализоваться не могут.
Учитывая и то общее, что есть у законов природы и социологических законов, и то, что их отличает друг от друга, К. Маркс характеризовал общественное развитие как естественно-исторический процесс. С одной стороны, это процесс естественный, то есть столь же закономерный, необходимый и объективный, как и природные процессы. И в то же время это процесс исторический в том смысле, что он представляет собой результат деятельности самих людей. Люди выступают одновременно и авторами и актерами всемирно-исторической драмы, именуемой историей. В этом и заключается парадокс, каждодневно возникающий и также каждодневно разрешаемый в ходе исторической практики людей.
Очень часто в литературе наряду с терминами «социологический закон», «закон общественного развития» встречается понятие «исторического закона», причем употребляется оно в трех значениях: 1) как синоним первых двух понятий; 2) как конкретизация общесоциологических законов применительно к отдельным формациям; 3) как специфические, имеющие особый механизм реализации законы. Правомерность синонимического употребления терминов вряд ли может оспариваться, а вот против второго и третьего варианта использования термина «исторический закон» приходится возражать.
Если исторические законы, как утверждал, например, М. А. Барг, есть форма проявления социологических в данном пространственно-временном континууме , то мы скорей всего получаем не какой-то особый исторический, а частный социологический закон.
1 См.: Барг М. А. Категории и методы исторической науки. М., 1984. С. 183-184.
И, наконец, если специфические исторические законы все же существуют, то в чем может заключаться их особый механизм реализации? Есть мнение, что законы-де социологические реализуются независимо от воли и сознания людей, а действие исторических — прямо обусловлено сознанием и волей людей [2]. Но мы уже выяснили, что все законы общественного развития реализуются через деятельность людей. На наш взгляд, исторические законы суть законы сходных исторических ситуаций. Поясним на примере из истории социальных революций. Опыт свидетельствует, что каждый раз контрреволюция для того, чтобы поколебать и свергнуть революционную власть, поддерживала наиболее близкую к крайней революционной партии оппозицию ей. Так
