сути отказ от традиционной философской оппозиции, «дуализма» субъективного и объективного [1]. Это стало чуть ли не общим местом во всей современной философии после феноменологии Гуссерля. Поэтому тот, кто хочет увидеть и понять общие тенденции развития западной философии XX века, не должен игнорировать Маркса только потому, что сегодня в стране, где совсем еще недавно марксизм был официальной идеологией, Маркс стал мыслителем «немодным».
1 Об этом, кстати, писал сам Маркс в «Тезисах о Фейербахе»: «Главный недостаток всего предшествующего материализма — включая и фейербаховский заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, в не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно». (Маркс К., ЭнгельсФ. Соч. Т. 3.С. 1). Не правда ли, странно звучит для слуха материалиста, привыкшего к устойчивому словосочетанию «объективная действительность»?
Позитивизм — философская парадигма индустриального общества. «Первый позитивизм»
В тот же исторический период, когда Маркс, Кьеркегор и Фейербах сводили счеты с абстрактной философской системой Гегеля, рассуждая о земном содержании категорий «субъект», «объект», «сущ
50
ность» и «действительность», синхронно с развитием промышленного производства развивалось и естествознание, поставившее себя на службу этому производству. Во времена Маркса было уже тривиальностью рассматривать технику как «овеществленную силу науки». Соответственно, преобразования в социальной жизни все в большей мере ставили политику и право на службу реальным — теперь уже в первую очередь экономическим — интересам новообразованных и преобразованных социальных групп, получивших название «классов», «сословий» и «социальных слоев». Понятие «интерес» становится центральным не только в экономической науке (которая быстро превращается в политэкономию) и правоведении, но и в философии (вспомним Кьеркегора). На смену феодальному государству в Европе практически повсеместно пришло государство буржуазное — то сравнительно мирно, «по-английски», то под аккомпанемент ружейных выстрелов, «по-французски». Здесь, после сравнительно недолгого правления реставрированных Бурбонов (которые, по словам современников, «ничего не забыли и ничему не научились»), к власти очень скоро пришли банкиры, в лице Луи Бонапарта, «маленького племянника великого дяди»; везде буквально вышли на поверхность социальные интересы, и Маркс в своих филиппиках по поводу господства «буржуазного чистогана» и торговли водкой и шерстью, практикуемых высокородными британскими дворянами [1], просто констатировал факт: государство, становясь «правовым», вместе с тем и на самом деле превращалось в средство регулирования социальных (в основе своей экономических) конфликтов и защитника классовых (опять же экономических в их основе) интересов. Поэтому рассуждения о правосознании как инобытии мирового или народного духа, и о государстве как осуществлении этого духа в образованном обществе пользовались все меньшим доверием. А уж представление о государе как «помазаннике Божием» стало выглядеть совершеннейшим архаизмом.
1 См.: Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 1. «Манифест Коммунистической партии».
Соответственно, как природу, превращенную из «храма» в «мастерскую», должны изучать не натурфилософы, стремящиеся проникнуть в тайны бытия, а практически мыслящие естествоиспытатели, желающие получить полезный результат, так же точно и обществом — этой машиной общественного управления — должны заниматься столь же практичные люди «позитивной» науки например, политэкономы, правоведы или социологи. Не случайно этот последний термин был изобретен в ту же эпоху, когда рождался научный исторический материализм К.Маркса, и чуть ли не общепринятым стало представление,
51
что европейскому человеку следует либо отряхнуть со своих ног философию — эту «пыль пройденных дорог», либо так ее изменить, чтобы она годилась для обслуживания полезных, практических, позитивных наук; либо, наконец, превратить и ее в науку (например, в науку о познавательном процессе — теорию познания или методологию).
Соответственно тому, как позитивные науки — в отличие от прежнего спекулятивного знания — должны опираться на факты наблюдения и эксперимента (в том числе и науки социальные — они ведь тоже должны опираться на факты или свидетельства о фактах: «изучение источников» — специально для истории), «полезная» философия, видимо, должна заняться изучением реального знания и реального процесса познания, как они осуществляются в добропорядочных науках.
Именно такой была общая установка позитивизма — философского направления, начало которому было положено французским философом и социологом О.Контом (1798-1857) и его английским последователем и другом Дж. Ст. Миллем (1806-1873).
Огюст Конт
Показателен тот факт, что Конт, признанный «отец позитивизма», начинал свою карьеру как секретарь Сен-Симона, одного из редакторов знаменитой французской Энциклопедии, выход которой в свет знаменовал существенную перестройку ценностных ориентиров знания: ведь ее авторы и издатели ставили задачу собрать воедино и так или иначе упорядочить все без исключения знания обо всех без исключения вещах. Энциклопедия не проводила принципиальных различий между науками, искусствами и ремеслами и предоставила особое место всем людям, которые считались сведущими в своих областях знания. Алфавитное распределение сведений, конечно же, было в этом отношении самой подходящей, весьма «демократической», и к тому же весьма удобной для практического пользования формой представления знания — хотя отнюдь не оптимальной в смысле систематизации сведений по предметным областям. Отсюда то внимание к проблеме классификации знаний и наук, которое было свойственно практически всем философам этого периода — мы либо прямо находим классификации (таковы были «первые позитивисты» — Конт, Милль и Спенсер — их основные труды просто-напросто были вариациями на «энциклопедическую тему»), либо обнаруживаем косвенно, через изучение методов и предметов разных наук (наиболее яркий пример — неокантианство).
Конечно же, именно позитивистов следует считать наиболее радикальными противниками прежней философии — философии как «ме
52
тафизики», как учения о скрытых причинах и недоступных взору непосвященных первоосновах мироздания. Под таким углом зрения они предстают как наследники философского агностицизма (который и был, так сказать, изначальным врагом метафизиков). Но если «классический» агностицизм, так или иначе, расценивал результаты своих изысканий с известной грустью — как констатацию несовершенства человека, ограниченности его познавательных способностей (и потому его естественным следствием была кантианская позиция, разделение мира на сферы «вещей-в-себе» и «вещей-для-нас») — «классический позитивизм» склонялся к феноменализму, то есть к представлению, что мир чувственных вещей и отношений между ними и сам по себе достаточно хорош, чтобы в нем жить и им заниматься. Что же касается «сущностей», то они для практической жизни никакого значения не имеют, и потому — не более чем фикции. Подлинная действительность — это именно явления, факты — без всякой «метафизической подпорки» (букв, «субстанции»); явления эти определенным образом соотносятся друг с другом в пространстве и времени (то есть скоординированы друг с другом и следуют друг за другом). Как писал однажды, вполне в духе позитивизма, Энгельс (со ссылкой на практическую мудрость англичан, придумавших эту пословицу): «Лучшее испытание пудинга в том, что его съедают». Вот этими-то фактами и отношениями между ними и должна заниматься особая наука, философия, наводя порядок в наших знаниях о мире явлений.
Под таким углом зрения устанавливаемые наукой законы — только устойчивые отношения подобия и следования. Если ученый выходит за эти пределы (конечно, лишь в своем воображении) — он перестает быть позитивным ученым и тонет в болоте негативной метафизики. Позитивный философ, соответственно, прежде всего критик метафизики — он слуга науки и воспитатель ученых — он пестует позитивное мышление, позволяющее ученому быть осмотрительным при выдвижении гипотез — если уж без них нельзя обойтись вообще. После критического разбора, которому позитивный философ подвергает научные достижения, все они превращаются в систему позитивного знания, в которой не остается ничего, кроме фактов и их отношений. Факты могут быть как единичными, так и обладать различной степенью общности. Факт — это и отдельное наблюдение, и основанное на многих наблюдениях понятие (которое обобщает материал наблюдений), и научный закон. Факты могут быть как конкретными (таковы наблюдения и законы частных наук), так и абстрактными таковы факты математики.
53
Понятно, что и подлинное знание относительно нас самих тоже может и должно быть только позитивным — его, по мнению Конта, дает социология. В основании социологии лежат явления, относящиеся к нашему, человеческому, телесному и общественному положению. Психологию, которая основывалась бы на самонаблюдении, Конт не признает не то, что базисной, но даже вообще позитивной наукой.
Следует иметь в виду, что понимание базисной науки у Конта тесным образом связано с его общей позитивистской установкой, с отвержением метафизической иерархии явления и сущностей. Поэтому базисных наук столько же, сколько самостоятельных областей явлений. Иначе говоря, Конт, признавая единство научного знания, считает его возможным только в форме энциклопедии (здесь нетрудно увидеть преемственность с предшествовавшим этапом ценностного переворота в культуре, когда Европу буквально захлестнула эпидемия коллекционирования и классификаторства — чуть ли не все мало-мальски образованные и обеспеченные люди, начиная с купцов и кончая королями, коллекционировали не только произведения искусства, рукописи и книги, но также растения, бабочек, минералы и минеральные воды; отсюда выросли разного рода классификации — растений, животных и минералов Бюффона, Линнея, Вернера. При этом Конт был противником редукционизма — его понимание единства научного знания не предполагало никакой онтологической метафизической — подпорки, вроде тезиса о материальном единстве мира. Более того, его подход был и антисистематическим — несмотря на то что с современной точки зрения классификация любого рода уже есть систематизация. Но не стоит забывать, что в тогдашнем образованном сознании слово «система» было прочно связано с идеалистической — прежде всего гегелевской метафизикой, и даже стало чем-то вроде философского ругательства (например, одно из самых крепких слов, которыми Энгельс «обложил» Дюринга в своей, совсем недавно такой знаменитой в нашей стране, книге «Анти-Дюринг» — это «системосозидающий Дюринг»). Если же речь идет об упорядочении фактического материала, чем вынужден заниматься любой ученый, то в этой работе он использует вовсе не «систему», а метод; в его исконном значении это слово означает «путь»; метод вносит в поиски и результаты поисков порядок, но здесь отсутствует важнейшее качество «системы» в традиционном смысле замкнутость, завершенный характер абсолютной и окончательной истины. Поэтому в глазах приверженцев позитивизма и теория тоже выглядела скорее как классификация фактов, область которых неопределенна. По той же причине они (в отличие, например, от Ньютона) не видели большой разницы между теорией и гипотезой — ведь для любой научной деятельности, когда приходится обрабатывать множество фактов, нужна руководящая идея, то есть метод, функцией которого является упорядочение материала. Поэтому столь
54
распространенный упрек в адрес позитивистов, что они-де «безмозглые эмпирики», несправедлив — и показать это можно не только с помощью
