чему спортсмен стремится, как о чем-то не только «объективном», но и «внешнем», о том, чего он хочет достигнуть, чтобы стать чемпионом или рекордсменом. Артистка и «достигает вершин мастерства», и становится примадонной. Ученый и получает выдающийся результат, и становится талантливым исследователем. «Это значит, в том же синкретизме, Я становится не-Я, и не-Я превращается в Я» [1].
Впрочем, это отношение будет более точно выражено с использованием хайдеггеровской терминологии: «В проекте владения мы встречаем некое Для-себя «unselbststandig» (несамостоятельным), отделенным посредством ничто от возможности, которая существует. Эта возможность есть возможность присвоить себе объект … Таким образом, присвоение становится отношением бытия между неким Для-себя и неким конкретным В-себе, и это отношение будет неотступно сопровождаться (sera hante) идеальной индикацией некоторого конкретного отождествления между этим Для-себя и обладаемым В-себе» [2].
Такое отношение может возникнуть в результате деятельности созидания; но эту деятельность способна символизировать и покупка. «Деньги представляют мою силу; они в меньшей мере то, чем я владею, нежели некий инструмент овладения. … Вот почему деньги — синоним могущества, и не только потому, что они и в самом деле способны доставить нам то, чего мы желаем, но прежде всего потому, что они представляют действенность моего желания в качестве такового» . Они выражают «мою магическую власть» над объектами: «Остановитесь у витрины с деньгами в кармане: выставленные объекты уже более чем наполовину ваши» [4]. Деньги потому символизируют универсальное творение, что они и в самом деле способны сотворить то, чем я владею в виде множества «вещей», которые в результате совершенной покупки станут предметами моего окружения. «Моя лампа — это не только этот электрический пузырек, этот абажур, эта подставка из кованого железа: это некая способность освещать этот кабинет, эти книги, этот стол; это определенная светящаяся деталь моей работы по ночам, связанная с моей привычкой поздно читать
600
или писать; она одушевлена, окрашена, определена тем, как я ее использую; она есть это использование и существует только в силу этого» [1].
Каждый конкретный объект, которым я владею, по мнению Сартра, вместе с тем символизирует обладание всем классом таких объектов (не в этом ли экзистенциальный смысл выражений вроде: «А у меня тоже есть авторучка!»); более того, он даже символизирует обладание «всем миром» («Я ведь тоже когда-нибудь смогу купить автомобиль, как купил авторучку…»). Но важнее то, что, делая себя собственником того-то и того-то или желая приобрести в собственность нечто конкретное, я сам выбираю собственный мир! И поэтому слова известной песни, что «каждый выбирает для себя женщину, религию, дорогу», тоже только символизируют универсальный, свободный выбор мира. Не потому ли следующая строфа этого стихотворения уже расширяет предметную сферу: «дьяволу служить или пророку…».
Отсюда общий вывод, который делает Сартр: «Всякое для-себя есть свободный выбор; каждый из этих актов, от самого ничтожного до самого значительного, проводит этот выбор и проистекает из него; это то, что мы назвали нашей свободой. Теперь мы постигли смысл этого выбора: он есть выбор бытия, будь то прямо, будь то посредством присвоения мира, или скорее и то, и другое сразу. Поэтому моя свобода есть выбор бытия Богом, и все мои акты, все мои проекты проводят этот выбор и отражают его тысячами и тысячами способов, поскольку это есть бесконечность способов быть и способов иметь. Экзистенциальный психоанализ имеет целью обнаружить через эти эмпирические и конкретные проекты изначальный способ, которым каждый ищет свое бытие» [2].
Поэтому-то экзистенциальный анализ и не ограничивается качествами сексуальности — для него любое качество имеет онтологический смысл. Качество — это «проявитель бытия». Поэтому, по мнению Сартра, психоаналитику прежде всего следовало бы обратиться к анализу вещей. В этом плане Сартр весьма благожелательно оценил небольшую книжку своего соотечественника, методолога и историка науки Гастона Башляра «Вода и грезы» («L’eau et les reves»), которая теперь имеется и в русском переводе. Правда, он считает нужным оговориться, что не следует искать за «материей» вещей какие-то образы, которые мы, якобы, на нее в своем воображении проецируем: в этом
601
случае происходит недопустимое для феноменолога смешение восприятия с воображением. Поэтому экзистенциальный психоанализ исследует не продукты воображения, а смыслы, реально принадлежащие вещам. Он не отрицает того, что такие, например, качества, как «липкость» в «человеческом» смысле, тому, что существует само по себе, не принадлежат. Однако «материальные значения» в этом «человеческом» смысле («мягкий», «колючий», вязкий» и пр.) вполне реальны, как и сам мир, они «принадлежат» не воображению, а миру! Впрочем, как, по мнению Сартра, свидетельствует содержание другой книги Г. Башляра «Психоанализ огня» («Psychanalyse du feu»), этот философ на деле применяет свой метод именно к вещам, а не к субъективным образованиям.
«Например, если я хочу определить объективные значения снега, я вижу, к примеру, что он при определенной температуре тает, и что это таяние снега есть его смерть. Здесь речь идет просто об объективной констатации. А если я хочу определить значение этого таяния, нужно, чтобы я сравнил его с другими объектами, расположенными в других регионах существования, но столь же объективными, столь же трансцендентными, идеями, личностями, о которых я также могу сказать, что они тают (деньги тают в моих руках; я могу в них купаться и пр.) … без сомнения, я таким образом обретаю известное отношение, связывающее известные формы бытия с другими известными формами бытия» [1].
Таков источник многих сказок: например, сказки братьев Гримм о портняжке, который, соревнуясь в силе с великаном, выдает сыр в своей руке за камень, из которого он смог выжать воду, а птицу, выпущенную им, за камень, брошенный вверх. Но здесь же источник и вещей более серьезных: возможности превращения множества реальных жидкостей не только в «живую воду», но и в гомогенную универсальную жидкость (вроде «воды» как первоначала мира в онтологии Фалеса), которой противостоят компактные «зерна» или «атомы», обладающие качеством чистого для-себя-бытия, а затем онтологических антиномий дискретного и непрерывного, женского и мужского, вплоть до противоречивого единства волновой и квантовой механики, отрицать реальное содержание которого сегодня вряд ли кто осмелится. Так, уверен Сартр, мы подходим к «расшифровке тайного смысла снега, который есть смысл онтологический» [2].
Нечто аналогичное может быть применено не только к отношениям «объективных структур», в результате чего возникают гипотезы, объединяющие и унифицирующие такие структуры, но и к субъективному. Двигаясь в этом направлении, тот же Башляр размышляет о «материальном поэтическом воображении» таких писателей, как Лотреамон, Рембо или По.
Всякий психоанализ основан на определенных априорных принципах: ведь он уже знает, что именно он должен искать; он исходит из постулатов. Таким постулатом во фрейдовском психоанализе является либидо. Подобный постулат сексуальности использован и Башляром. Могут быть и другие — такие, как воля к власти, страх смерти, родовая травма. А потом делаются попытки доказать эти постулаты результатами. Но все это, по Сартру, все равно, что «вертеть очаг вокруг жаркого». Никакой изначальной природы у человека нет; есть только «выбор бытия, будь то непосредственно, будь то посредством присвоения мира» [1].
Сексуальность, воля к власти и т. п. — феномены уже вторичные. То, что дано непосредственно, ситуационно, «фактично», как раз и раскрывает человеческую реальность. «Желтизна лимона, сказали бы мы, не субъективный способ восприятия лимона: она есть лимон. … лимон полностью распространен на свои качества, каждое из качеств распространено на остальные; это то, что мы в точности называем «это». Любое качество бытия есть все бытие; оно присутствие его абсолютной случайности, оно — его несводимость индифферентности» [2].
Такое «интуитивное проявление бытия» и достигается благодаря экзистенциальному психоанализу. «Каково метафизическое содержание желтого, красного, гладкого, твердого? Каков — вот вопрос, который ставят после этих элементарных вопросов — метафизический коэффициент лимона, воды, масла и т.п.? Здесь столько же проблем, сколько приходится разрешать и психоанализу, если он захочет однажды понять, почему Пьер любит апельсины и боится воды, почему он с удовольствием ест помидоры и отказывается попробовать бобы, почему его тошнит от устриц или крутых яиц» [3].
Напомню, что, по мнению Сартра, чувство вовсе не некая «внутренняя предрасположенность» человека, которая «проецируется» на вещи, придавая им ту или иную «окраску»; напротив, это «объективирующее и трансцендирующее отношение, позволяющее воспринять в
603
качестве своего объекта то, что он есть» [1]. Это значит, что символизация бытийных характеристик «материальными» качествами вещей позволяет выводить во-вне, «трансцендировать» и «объективировать» человеческие отношения. Пример, который Сартр приводит, и в самом деле убедителен: использование европейцем уже упомянутого немного ранее слова «липкий» для выражения моральных и вообще человеческих характеристик: бывают «липкие пальцы», прикосновение которых неприятно; «липкий взгляд»; «липкая улыбка»; «липкие ярлыки», которые так любят «наклеивать» газетчики; мы можем сказать о человеке, что «весь он какой-то липкий», или «слишком прилипчивый», и т. д. и т. п. При этом любопытно то, что все подобные характеристики человека сами характеризуются словом «отталкивающие», в прямой противоположности тому «материальному» качеству, посредством коего они символизируются.
Далее, можно продемонстрировать, как в этом процессе трансцендирования вообще «снимается» противоположность «идеального» и «материального», «физического» и «психического»: клейкость предстает как агония воды, как «феномен в становлении», как момент в смене агрегатных состояний и потому как нечто ускользающее, как то, чем трудно «овладеть». Нечто подобное можно сказать о «мягкости» — она, по выражению Сартра, есть «превращение в ничто, которое остановилось на полпути»; но вместе с тем это качество демонстрирует нам нашу собственную способность к деструкции (а также к продукции) и границы этой способности. Клейкость (или липкость) предстает как компромисс между твердыми телами (которые символизируют жесткость «бытия-в-себе») и жидкими, которые «утекают сквозь пальцы», исчезают на солнце и т. д.; у меня в связи со свойством клейкости возникает впечатление, что я могу овладеть и тем, и другим; она символизирует длительность процесса присвоения, «ядовитое присвоение», в котором «В-себе» абсорбирует «Для-себя».
Какие же общие выводы относительно онтологии (ведь книга Сартра носит подзаголовок «Очерки феноменологической онтологии») можно сделать в заключение?
Прежде всего Сартр убежден, что никакая онтология, кроме феноменологической, не может быть построена на сколько-нибудь солидных основаниях, если исходить из принципов картезианского философствования и признать единственно несомненным фактом существование самого сознания.
604
Анализ бытия позволяет выявить его диалектику: как бытия самого
