дискурса вполне сознательно «выводится за скобки». Как пишет Фуко, «…мы хотим, хорошо это или дурно, обойтись без всяких вещей, «депрезентифицировать» их. …Нам необходимо заменить сокровенные сокровища вещей дискурсом, регулярной формацией объектов, которые очерчиваются только в нем, необходимо определить эти объекты без каких-либо отсылок к сути вещей, увязав их, вместо этого, с совокупностью правил, которые позволят им формироваться в качестве объекта дискурса, чтобы таким образом констатируя условия их исторического появления, создать историю дискурсивных объектов, которая не погружала бы их в глубины первоначальной почвы, а использовала связь регулярностей, упорядочивающей их рассеяние» [1].
Он, правда, тут же оговаривается, что вовсе не против темы «вещи как таковой», но просто не интересуется ею, поскольку она «необходимым образом не связана с лингвистическим анализом значений. Когда мы описываем установление объектов дискурса, наша задача состоит в том, чтобы установить отношения, характеризующие дискурсивную практику; мы не определяем ни лексическую организацию, ни членения семантического поля, не исследуем смысл, который та или иная эпоха вкладывала в понятия «меланхолия» или «тихое помешательство», не противопоставляем содержание «психоза» и «невроза», и все такое прочее. Мы не делаем этого не потому, что подобного рода анализ рассматривается как незаконченный или невозможный, он просто кажется нам излишним. …Анализ лексического содержания определяется либо элементами значения, которыми может располагать говорящий субъект данной эпохи, либо семантической структурой, которая выявляется на поверхности уже произнесенного дискурса; такой анализ не имеет отношения к дискурсивным практикам как к месту, где формируется или распадается и стирается одновременно артикулированная и лакунарная множественность переплетенных объектов» [2].
1 Фуко М. Археология знания. С. 48.
2 Там же. С. 49.
654
Это значит — никакой «полноты жизненного опыта», никаких «вещей» и никаких «слов»! Дискурс как таковой — не совокупность знаков, так или иначе связанных со значениями, а очищенная от всего этого «практика, систематически формирующая значения, о которых они (дискурсы) говорят» [1].
1 Фуко М. Археология знания. С. 50.
Теперь закономерный вопрос: можно ли все-таки вообще, в конечном счете, поставить и вопрос о том, кто такую практику практикует? Или, другими словами, если даже нельзя говорить об индивидуальном субъекте, то остается ли в такой концепции место для субъекта «практического» (или, точнее, «практикующего»)? Или его тоже следует «вынести за скобки», объявив это понятие если не остатком «метафизики», то уж, во всяком случае, пережитком традиционной субъектно-объектной оппозиции? Фуко, как это ни странно, все-таки сохранил субъекта в пространстве дискурса. Чтобы понять, почему и в каком смысле он это сделал, полезно вспомнить историю превращений субъекта, которые он претерпел после краха прежней метафизики. Если в системе Гегеля субъектом, то есть основой всего сущего, был Абсолютный дух, то после «приземления» духа роль субъекта переходит к тому или иному виду «человеческой духовности». Соответственно и сущее превращается в предметный мир человека, или «мир культуры». Субъект тем самым становится центром предметного мира, во многом сходным с кантовским трансцендентальным субъектом, которому коррелирован мир «вещей для нас». Субъект в такой трактовке, понятно, вовсе не конкретное живое, «природное» существо, обладающее неким набором свойственных ему индивидуальных характеристик — он сам формируется вместе с его предметным миром, а в отдельных людях, так сказать, только воплощается случайным образом. Если речь идет о теоретико-познавательных и методологических концепциях, то здесь субъектом является гносеологический субъект, который возникает только в пространстве познавательной активности, вместе с субъектно-объектным отношением. Эмпириокритики говорят о «принципиальной координации» субъекта и объекта, вне которой о субъекте говорить нельзя. Маркс своего социального, или «практического», субъекта, трактуемого как «сущность человека», определяет как совокупность всех общественных отношений. Понятно, что такого субъекта до и вне общественных отношений тоже быть не может: он сам не что иное, как «пересечение» или «сплетение» отношений. Субъект в феноменологии Гуссерля, естественно, коррелирован с тем, что является результатом его интенционалъной активности. Если мы все это
655
припомним, то без особых возражений сможем принять то, что Фуко сохраняет субъекта в пространстве дискурса, но отказывается и от объективистской, и от трансценденталистской, и от психологической его трактовки. В его онтологии субъект — это анонимное единообразие, которое навязывает дискурс всем индивидам, участвующим в этом дискурсе.
«При анализе правил формации объекта… нет необходимости ни связывать их с вещами, ни с областью слов; для анализа формации типов высказываний нет нужды связывать их ни с познающим субъектом, ни с индивидуальной психикой. Подобным же образом нет необходимости прибегать ни к допущению горизонта идеальности, ни к эмпирическому движению идей» [1]. Коль скоро речь идет о выявлении принципиальной схемы тех отношений, которые делают дискурс возможным в принципе, то все это мы вправе оставить «за скобками».
1 Фуко М. Археология знания. С. 64.
Онтологическая конструкция Фуко этим не завершается. За уровнем объектов «археологический» анализ дискурсов обнаруживает уровень стратегий. Вопрос можно поставить таким образом: что связывает друг с другом в ту или иную историческую эпоху разные дискурсы — такие, как экономика, медицина, грамматика, биология? Языковедов XX столетия интересует тема праязыка, породившего все остальные; филологов XIX века занимала тема родства индоевропейских языков с некоторыми архаичными диалектами; в XVIII веке ученых интересовала проблема эволюции видов. Эти темы Фуко и называет «стратегиями». Суть вопроса в том, что связывает их друг с другом отношение преемственности или общий источник в виде комплекса идей, теоретических моделей, открытий и пр.? Чтобы ответить на эти вопросы, Фуко предлагает следующий алгоритм: для начала надо определить «точки перелома» дискурса, которые обнаруживаются в несовместимости друг с другом разных понятий, типов высказываний и объектов в пространстве одной и той же формации. Они несовместимы, но вместе с тем эквивалентны, поскольку формируются по одним и тем же правилам и в одних и тех же условиях. Их отношение друг к другу принимает форму альтернативы, и они становятся базой для альтернативных систематизации понятий, объектов и форм высказывания. В рамках каждой альтернативы остается открытой возможность образования и других совокупностей, помимо тех, которые и в самом деле имели место. Если это верно, то можно сформулировать «принцип обусловленности», который разрешает или запрещает появление определенных объектов, своеобразную систему правил предпочтения.
656
Теперь может быть поставлен вопрос о «субдискурсе», строение которого разрешает изменять в том или ином направлении систему правил, коль скоро дискурсы не замыкаются (во всяком случае, не всегда) в нечто похожее на «замкнутые культурные циклы» Шпенглера. Этот уровень культурного бытия Фуко обозначает термином «поле недискурсивных практик». Например, дискурс «общая грамматика» включен в пространство педагогической практики, а дискурс «анализ накоплений» входит в пространство каждодневных практик зарождающегося капитализма, которые не только не освоены теоретически, но и вообще почти не концептуализированы. На этом уровне происходит освоение дискурса современниками и участниками этих практик, а также возможно и формирование дискурсивных альтернатив (например, в рамках экономического дискурса XVII — XVIII веков соперничали друг с другом школы физиократов и утилитаристов).
Этот уровень практик, по мнению Фуко, и оказывается последним в археологическом анализе, поскольку, как он уверен, «не существует никакого идеального дискурса, одновременно и окончательного и вневременного, предпочтения и внешний источник которого были бы искажены, смазаны, деформированы, отброшены, может быть, к весьма отдаленному будущему…» [1]
1 Фуко М. Археология знания. С. 71.
Теперь мы можем обратиться к заключительной части книги Фуко, в которой представлена, как мне кажется, квинтэссенция его концепции. Часть эта носит название «Высказывание и архив». Ее содержание, а также смысл этого названия станут понятны, если мы снова вспомним о структуралистских истоках исследований этого автора. При этом не забудем о том, что Фуко не пошел за структуралистами (во всяком случае, за структурной лингвистикой) в сферу чистых лингвистических образований с их структурами — ведь там «знаниевый аспект» языка был «выведен за скобки». Коль скоро у Фуко речь идет о знании, то и после того, как проведены все мыслимые операции феноменологической редукции, здесь мы имеем дело не с уровнем чистых языковых структур, а с областью дискурса, со сферой знания — этого наследника «духа» в классических философских концепциях. Поэтому «материей» этого «мира» у Фуко и являются высказывания. Их Фуко, естественно, отличает от «пропозиций» логики и от «фраз» грамматики. Хотя, разумеется, пропозициональная структура непременное условие того, чтобы были возможны высказывания, однако это не одно и то же. Для примера Фуко приводит два высказывания, не различимые с логической точки зрения: «Никто не услышал» и «действительно, никто не услышал»: первая — констатация факта, вторая
657
же — фрагмент диалога, за которым стоит вопрос. Аналогично обстоит дело с отношением высказывания и фразы: везде, где есть фраза, имеет место высказывание; однако если фраза состоит из образующих ее лингвистических элементов, то под уровнем высказывания уже ничего нет. Например, классификация Линнея — совокупность высказываний, а не фраз, поскольку «…определить высказывание во всей его целостности грамматическими особенностями фразы не представляется возможным» [1]. Наконец, высказывание нельзя отождествить и с актом формулирования, хотя «каждый акт оформляется в высказывании, а каждое высказывание обживается одним из этих актов» [2]. В самом деле, speech act может содержать несколько высказываний, и этого достаточно, чтобы их не отождествлять. «Кажется, — пишет Фуко, — что вездесущее высказывание наделено более тонкой структурой и менее поддается определению, нежели все эти фигуры, а его характерные черты немногочисленны и легче поддаются объединению. Но в таком случае исключается возможность какого-либо описания, и чем дальше, тем все менее понятно, на какой уровень его поместить и каким образом к нему подступиться. …Приходится окончательно согласиться с тем, что высказывание не может иметь собственных характерных черт и не поддается адекватному определению…»
С точки зрения специфики их бытия высказывания предстают как довольно странная вещь, даже по сравнению с бытием языка: ведь язык всегда «дан вторично и путем описания, объектом которого он является; знаки, являющиеся его элементами, суть формы, предписываемые данным высказываниям и управляющие им изнутри. Если бы не было высказываний, язык бы не существовал; но существование высказывания не обязательно для существования языка (поэтому всегда можно заменить одно высказывание другим, не изменяя язык)» [4]. Таким образом, язык и высказывание относятся к разным «уровням существования»: существование не «структура», а «функция бытия знаков»; эта функция порождает смысл некоей совокупности знаков.
1 Фуко М. Археология знания.
