понимать не род общего мнения, коллективной репрезентации, предписываемой любому индивиду, или великий анонимный голос, говорящий непременно сквозь дискурсы каждого, но совокупность сказанных вещей, отношений и трансформаций, которые в нем могут наблюдаться, — область, некоторые фигуры и пересечения которой указывают единичное место говорящего субъекта и могут получить имя автора. Неважно, кто говорит, но важно, что он говорит, — ведь он не говорит этого в любом месте. Он непременно вступает в игру внешнего» [2].
1 Фуко М. Археология знания.
2 Там же. С. 122 — 123.
Я привел эту длинную цитату потому, что в ней, на мой взгляд, содержится квинтэссенция методологической установки М. Фуко. Да и в самом деле, разве появление новых теорем с определенными правилами их доказательств в евклидовой геометрии определено исключительно (или хотя бы прежде всего) талантом тех, кто эти теоремы придумал? Разве не содержится возможность появления их (равно как и невозможность появления определенного класса других теорем) в самом «корпусе» математического дискурса, который уже образовался как некая «независимая» система, навязывающая свои правила любому математику (в том числе, кстати, и самому Евклиду)? Разве современные разделы математики (например, топология) «накапливают» свои теоремы по тем же правилам, что и планиметрия Евклида? За всеми этими риторическими вопросами — ведь отрицательный ответ на них
663
очевиден — скрыто убеждение, что дискурс под этим углом зрения открывается не как творение его участников, субъектов дискурса, а как позитивность. Только в рамках «поля позитивности», считает Фуко, и можно говорить о тождественности определенных высказываний, устанавливать тематические связи, возможности и правила полемики.
Эти характеристики могут быть выражены в понятии исторического априори. Историческое априори — сразу и условие «законности суждений», и «условие реальности для высказываний». Оно принадлежит не разуму, а самому объекту. У каждого дискурса, который можно фиксировать в ту или иную эпоху, есть собственное априори. Дискурс той или иной эпохи вовсе не обязан быть единственным и всеобъемлющим, чем-то вроде универсального стиля мышления, или всеобщей парадигмы — иначе не было бы особого «математического», или «грамматического», или «медицинского», или «юридического» дискурсов как самостоятельных систем высказываний.
Совокупность таких систем высказываний Фуко называет «архивом». Акцент при этом сделан опять же не на конкретном содержании высказываний, не на том, «что сказано»: поэтому архив в его толковании — не собрание текстов, а скорее «форма» собрания высказываний. Отличие архива от собрания текстов, в общем-то, очевидно: ведь и в обычных архивах хранится вовсе не все, что было написано! Но Фуко использует понятие архива все-таки в довольно непривычном смысле. «Архив, — пишет он, — это прежде всего закон того, что может быть сказано, система, обусловливающая появление высказываний как единичных событий. …Архив — это вовсе не то, что копит пыль высказываний, вновь ставших неподвижными, и позволяет возможное чудо их воскресения; это то, что определяет род высказывания-вещи; это — система его функционирования. …Архив — это то, что различает дискурсы в их множественности и отличает их в собственной длительности» [1].
Что позволяет нам увидеть такой архив? Как пишет Фуко, «Он устанавливает, что мы являемся различием, что наш разум — это различение дискурсов, наша история — различие времен, наше Я — различие масок» [2].
1 Фуко М. Археология знания. С. 130.
2 Там же. С. 132.
Такого рода архив, как гигантское хранилище записей, в принципе не нужно создавать. Он уже существует не как идеальная конструкция, созданная разумом философа, а вполне «натурально», в виде привычных и в принципе доступных государственных архивов, архивов медицинских учреждений, архивов следственных органов, исторических и
664
даже семейных. В этом реальном материале нужно только суметь увидеть нечто иное, чем сам этот материал: подобно тому, как сказанное слово обладает смыслом, любой архив содержит описание дискурсивных формаций «содержит» конечно же как слово содержит смысл, а не так, как хранится в историческом архиве некая бумага — например, донос Кочубея Петру на гетмана Мазепу. Под этим углом зрения исследование архивов и может быть названо «археологией знания».
Автор часто подчеркивает, что это — не только не «история идей», а в определенном смысле даже ее полная противоположность:
Во-первых, «Археология стремится определить не мысли, репрезентации, образы, предметы размышлений, навязчивые идеи, которые скрыты или проявлены в дискурсах; но сами дискурсы — дискурсы в качестве практик, подчиняющихся правилам. …Это не интерпретативная дисциплина: она не ищет «другого дискурса», который скрыт лучше. Она отказывается быть аллегорической» [1].
Во-вторых, она не хочет искать плавных переходов дискурса от того, что ему предшествует, к тому, что за ним следует; она стремится «определить дискурс в самой его специфичности, показать, в чем именно игра правил, которые он использует, несводима к любой другой игре…» [2]
В-третьих, «Инстанция создающего субъекта в качестве причины бытия произведения и принципа его общности археологии чужда» [3].
Наконец, в-четвертых, археология знания не стремится «восстановить то, что было помыслено, испытано, желаемо, имелось в виду людьми, когда они осуществляли дискурс… это систематическое описание дискурса-объекта» [4].
1 Фуко М. Археология знания. С. 139.
2 Там же.
3 Там же.
4 Там же. С. 139 — 140.
В «систематическом описании» дискурса, в самом выявлении его наличия в качестве «индивида» важную роль, понятно, играет поиск противоречий. В конечном счете, противоречие оказывается основой историчности дискурса. Но вовсе не всякое! Среди них Фуко различает два уровня: уровень «случайных противоречий», которые могут быть устранены в рамках самого дискурса и могут быть интерпретированы как погрешности или дефекты рассуждения. От них можно избавиться, например, прояснением терминов или критикой рассуждения «с позиций логики». Но есть и такие, которые устранить нельзя, поскольку они образуют основу иного дискурса, не обязательно сменяющего данный, но и существующего, так сказать, параллельно данному
665
как самостоятельная система. Его можно заметить во взаимоисключающих постулатах, несовместимых предпочтениях, в разрывающих общество политических конфликтах (в отличие, скажем, от борьбы за кресла в правительственных учреждениях). Эта разорванность — не «ошибка дискурса», а условие его существования. Поэтому такие противоречия фундаментальный [1]. Пример противоречие установок креационизма и эволюционизма в биологии одной и той же исторической эпохи.
1 Думается, что, скажем, противоречие между трудом и капиталом Фуко не отнес бы к числу фундаментальных: оно ведь не разделяет «социальный дискурс» капитализма. Кстати, его и все такого рода противоречия сам Фуко определяет как «внутренне присущие». А вот системы, базирующиеся на частной собственности и на ее неприятии, пожалуй, обнаружили бы фундаментальное противоречие, благодаря которому существуют два дискурса.
Коль скоро в рамках археологии знания поставлена задача различить дискурсы, то возникает проблема сопоставительных фактов, в пространстве которых можно провести различающее сравнение и определить специфику каждого дискурса. При этом нужно решить серию задач:
Во-первых, выявить археологический изоморфизм различных формаций, то есть, например, принципиальное сходство концептов «естественной истории» и «экономики».
Во-вторых, определить археологическую модель каждой формации.
В-третьих, обнаружить археологическую изотопию формаций одного дискурса, то есть показать аналогичное положение разных концептов в одном дискурсе, даже если области их приложения, степень формализации и исторические корни различны (например, цена и специфический признак, стоимость и родовой признак в дискурсе экономическом).
В-четвертых, провести регистрацию археологических расхождений, то есть показать, где одно и то же понятие может означать два различных элемента, например понятия происхождения и эволюции в «естественной истории» и во «всеобщей грамматике».
Наконец, в-пятых, показать иерархию или отношения соподчинения в разных реальностях; это задача установления археологических корреляций.
Этим археологическое описание еще не ограничивается, поскольку можно заметить аналогию между «дискурсивными формациями» и недискурсивными областями (такими, как политические события, учреждения, процессы в экономике). Археолог культуры, правда, не озабочен тем, чтобы попытаться каким-либо образом объяснить этот феномен — он удовлетворится его констатацией.
666
Но если принять все это, то как же все-таки быть с проблемой изменений? Не требует ли вообще археологический подход, акцентированный на «разрывы», отказа от диахронического исследования культуры и даже объявления культурной эволюции нонсенсом? Не становится ли даже хронологическая датировка при таком подходе разве что средством зафиксировать «мгновения разрыва»? Не отторгает ли археология знания его развитие во времени?
Такие подозрения Фуко считает неосновательными. В истории, как он ее видит, процесс изменений не пропадает: здесь имеют место периоды «приостановленности временных цепей», которые затем сменяются более быстротечными, в рамках которых происходит «сцепление событий» [1]. К тому же существует и иная связь корпуса дискурсивных формаций: они как бы накладываются друг на друга «внахлест», подобно различным конструкциям строящегося здания; одни из правил образования формаций более общие, нежели другие, которые вытекают из первых. Значит, в знании есть не просто синхронная иерархия, но имеется и диахроническая связь. Например, эволюционная идея вводится с помощью предшествовавшей ей классификации видов по структурным признакам. Единственное, чему противопоставляет Фуко собственный подход, — это жесткий детерминизм, возведение в абсолют идеи эволюции как закономерной связи во времени моментов последовательности событий. Воплощенными случаями такой абсолютизации в его глазах предстают линеарная модель развития языка и модель «потока сознания».
«Дискурс, по крайней мере, дискурс, являющийся предметом анализа археологии, — то есть взятый на уровне позитивности, — это не сознание, которое помещает свой проект во внешнюю форму языка, это не самый язык и тем более не некий субъект, говорящий на нем, но практика, обладающая собственными формами сцепления и собственными же формами последовательности» [2].
1 Здесь правомерно усмотреть аналогию марксистской концепции исторического развития, где эволюционные эпохи сменяются революциями.
2 Фуко М. Археология знания. С. 168.
Ориентация интереса на различия естественным образом дополняется анализом того, что именно препятствует отождествлению культурных формаций, их слиянию в непрерывный и однородный поток. На это направлено разделение дискурса на «уровни»: уровень единичных высказываний; уровень объектов, типов актов высказываний, концептов и стратегий; уровень отклонений в правилах, или деривации новых правил формации на основе уже применяющихся, когда новые правила все же остаются в рамках уже сложившейся «позитивности»; уровень замещения одной формации другой, то есть появления новой
667
«позитивности». Здесь «археология знания» прибегает к
