посвященной этой теме. Первый из них — парадокс регресса. Суть его в том, что акт обозначения предполагает, что смысл уже понят, что он «налицо»: «Смысл всегда предпо

720

лагается, как только я начинаю говорить» [1]. Поэтому смысл в обозначающем предложении и не проговаривается эксплицитно. Однако смысл высказанного предложения может стать, и на этот раз вполне явно, объектом следующего предложения, которое, однако (точно так же, как и первое), предполагает неявно то, что является уже его собственным смыслом! Так возникает регресс подразумеваемого в бесконечность. Эта ситуация имеет место конечно же в составе языка: «…всесилие языка состоит в том, чтобы говорить о словах» [2]. Математикам (и логикам) эта ситуация известна как «парадокс Фреге».

Другой парадокс — «стерильного раздвоения». Он возникает при попытке избежать бесконечного регресса. Смысл можно «выделить из предложения» (этого конкретного, какого угодно, только «замороженного» на любой стадии процесса говорения) и рассматривать его как нечто самостоятельное. Но тогда оказывается, что его бытийный статус необычен: «Как атрибут положения вещей смысл сверх-бытиен». [3] Проще говоря, будучи выделенным, смысл не выражает ни определенного положения вещей, ни его отрицания — он безразличен по отношению к тому и другому. В грамматике этому соответствует глагол — он, так сказать, движение без движущегося, пламя свечи без свечи, улыбка чеширского кота, обретшая автономию от улыбчивого кота.

Третий парадокс смысла — «парадокс нейтральности». Смысл «как таковой» безразличен к тому, утверждает ли предложение нечто или отрицает это: «… предложения «Бог есть» и «Бога нет» должны иметь один и тот же смысл благодаря автономии последнего по отношению к существованию денотата» [4].

Вот как звучит у Делеза общий итог его рассуждений о бытийном статусе смысла: «Смысл безразличен к универсальному и единичному, общему и частному, личному и коллективному, а также к утверждению и отрицанию, и так далее. Короче, он безразличен ко всем оппозициям, потому что последние — только модусы предложения, взятые в отношении денотации и сигнификации, а не аспекты смысла, выражаемого предложением» [5].

1 Делез Ж. Логика смысла. С. 45.

2 Там же.

3 Там же. С. 49.

4 Там же. С. 50.

5 Там же. С. 52.

И скорее в качестве дополнительной детали появляется еще один парадокс: «парадокс абсурда, или невозможных объектов». Если принять вышесказанное, то имеют смысл также и предложения, обозначающие несовместимые объекты. Но ведь это значит, что существуют предложения, для которых ни операция денотации, ни операция сигни

721

фикации невыполнима! Получается, что «эти объекты существуют без значения, то есть они абсурдны» [1]. Примеры таких объектов: непротяженная материя, квадратный круг, гора без долины. Это, как пишет Делез, «чистые, идеальные события, не реализуемые в положении вещей» [2].

1 Делез Ж. Логика смысла. С. 53.

2 Там же.

Отсюда следует важное «онтологическое» заключение: есть бытие реального (материал денотаций), бытие возможного (форма значений) и «сверх-бытие» то, что оказывается общим в реальном, возможном и невозможном. Признак этого последнего — на него не распространяется «юрисдикция» логического закона противоречия.

Так множества предложений группируются в разнородные «серии»: серию событий и серию вещей, где эти события либо осуществляются, либо нет; серию обозначающих предложений и обозначаемых вещей; серию глаголов и серию существительных с прилагательными; серию выражений со смыслами и серию денотаций с денотатами. Из двух одновременных серий одна относится к означающему, другая — к означаемому. И между ними существует «зазор»: означающая серия всегда богаче означаемой. Несоответствие между ними источник «беспокойства», а субъект этого беспокойства — человек, поскольку он обладает языком как средством обозначения.

И тогда получается вот что: человек, так сказать, обречен на то, чтобы быть «революционером»: к этому принуждает его «устройство» языка, его природная незавершенность. Поэтому безнадежно дело «тоталитаризма», который стремится к тому, чтобы любая ситуация была полностью «означена» как данность, представлена как идеал и потому законсервирована «раз и навсегда»: такая надежда и эти стремления противоречат природе языка. Столь же безнадежно и дело реформизма, который надеется жить в ситуации перманентных мелких усовершенствований. Вполне логично, что Делез сближает (фактически отождествляет) ситуации в сфере экономики и политики с ситуациями в сфере науки: ученый-естествоиспытатель, коль скоро он пользуется языком, тоже создает «означающие серии» научных понятий и законов, которые всегда более богатых, чем означаемое, с которым он имеет дело в опыте.

Отсюда две равно ошибочных стратегии: «тоталитаристское» стремление подогнать эмпирические факты по мерке научных законов (некая аналогия прокрустовой операции «вытягивания» путников по мерке его ложа) или «реформистское» стремление постоянно изменять научную модель, сделав из нее что-то вроде безразмерных колготок.

722

Более адекватна позиция «революционера», который выступает как враг всякого существующего порядка: его мечта о «перманентной революции» есть само революционное действие, «сама реальность». Но, повторяю, корень, исток, база этой реальности, как считает Делез, — в языке, «революционер» (как в сфере политики, так и в сфере науки) в себе самом несет всепожирающий огонь неудовлетворенности любым «порядком», любым наличным состоянием; при этом силу ему дает уверенность, что его мечта осуществима наяву.

Таков, по Делезу, и источник любого искусства, поэзии, мифологии и пр. [1], а также любых операций символизации, которая включает в себя такие «странные» слова-термины, как «это» (или как нуль в математике).

Отношение между такими взаимосвязанными разнородными «сериями» предстает как основание образования структуры: для того чтобы образовалась структура, необходимо отношение означающего к означаемому. В составе означающего должно быть в наличии некоторое множество обозначающих терминов, которым соответствует некоторое множество терминов в означаемой серии. Каждый термин одной серии задается отношением к соответствующему термину в другой серии. Конфигурация терминов и образует структуру, но только потому, что отношениям между терминами в связанных сериях соответствуют особые события, «сингулярности». Структура как таковая, «в чистом виде» — не что иное, как «свод идеальных событий»; структура в ее «наличном виде», в ее «например» — это хотя бы специфические звуковые характеристики данного языка.

Связывает же серии между собой, заставляя их постоянно меняться, «парадоксальный элемент», «различитель», который принадлежит сразу им обоим. Но в одной он выступает как неистощимый «избыток», а в другой — как неистребимый «недостаток» (вроде кочующего «пассажира без места» в одной «серии» и аналогичного «места без пассажира» в другой). Этот парадоксальный элемент — сразу и эзотерическое слово, и эзотерический объект, благодаря которому осуществляется нескончаемый процесс «наделения смыслом как означающей, так и означаемой серий» [2].

1 Так, кстати, Делез интерпретирует и концепцию «структурной антропологии» К. Леви-Строса.

2 Делез Ж. Логика смысла. С. 72.

Что же такое «идеальное событие», совокупность которых (и отношений между которыми) лежит в основании структуры? Вот ответ Де-леза: «Это сингулярность, или, скорее, совокупность сингулярностей, сингулярных точек, характеризующих математическую кривую,

723

физическое положение вещей, психологическую или нравственную личность. Это — поворотные пункты и точки сгибов; узкие места, углы, преддверия и центры; точки плавления, конденсации и кипения; точки слез и смеха, болезни и здоровья, надежды и уныния, точки чувствительности» [1].

Короче, можно сказать, что это — характерные моменты в развитии любого объекта, когда он способен измениться, причем так, чтобы это изменение не было простым продолжением его прежнего состояния. Поэтому есть тонкость, касающаяся способа его бытия и отличающая его от любого «положения вещей» и никоим образом не сводимая к различию между «вещами» или «положениями вещей»: «…такие сингулярности не следует смешивать ни с личностью того, кто выражает себя в дискурсе, ни с индивидуальностью положения вещей, обозначаемого предложением, ни с обобщенностью или универсальностью понятия, означаемого фигурой или кривой. Сингулярность пребывает в ином измерении, а не в измерении обозначения, манифестации или сигнификации. Она существенным образом доиндивидуальна, нелична, аконцептуальна. Она совершенно безразлична к индивидуальному и коллективному, личному и безличному, частному и общему и к их противоположностям. Сингулярность нейтральна. С другой стороны, она не «нечто обыкновенное»: сингулярная точка противоположна обыкновенному» [2].

В точке сингулярности существующее «положение вещей» может преобразоваться в совершенно иное (например, вода может стать паром или наоборот; человек разрыдаться или успокоиться); его можно характеризовать как критическое состояние, или состояние неустойчивого равновесия. После того как эта точка пройдена, образуется то или иное «нормальное» состояние. Событие только потому событие, что с него начинается нечто новое. В идеальном («чистом») событии как бы свернуты разные варианты. Его форма в языке — инфинитив. Поэтому «модус события — проблематическое» [3]. Проблемная ситуация, по Делезу, вовсе не субъективное состояние неуверенности, возникающее как следствие недостатка информации; она совершенно объективный вид бытия, бытие «сингулярной точки», характеризующееся объективными же условиями.

1 Делез Ж. Логика смысла. С. 73.

2 Там же.

3 Там же. С. 75.

Коль скоро речь идет о человеческих проблемах (других, разумеется, не бывает — превращение воды в пар не является для воды проблемой [4]), то в человеческом мире проблема — это «место вопроса». Воп

724

рос придает проблеме тот или иной смысл (даже в том случае, если вопрос остается без ответа, а проблема — без решения). В самой общей форме вопрос должен быть задан с использованием «пустого слова» (например, «что это такое?»); он остается вопросом как таковым», поскольку в нем не содержится и не может содержаться, пусть неявно, тот или иной определенный ответ. Тогда вопрос предстает как «парадоксальный элемент», обладающий «минимумом бытия».

4 Соответственно точка кипения или конденсации для самой воды — не события.

Человек, способный вопрошать, тем самым стоит «у истоков бытия»: он, и только он, способен разыграть ту или иную «партию» бытия! Но условием реализации любой из таких «партий» является объективная возможность всякой «игры». Это «чистая возможность». Ее тоже можно определить как игру — но без правил, без цели, без выигрыша или проигрыша; здесь нет никакого распределения шансов, никаких различий между ходами, что можно было бы выразить в понятиях «удачного» или «неудачного» хода. Эта «вырожденная» игра целиком развертывается в пространстве «чистых сингулярностей», и поэтому место «смысла» здесь занимает «нонсенс», бессмыслица. Например, «пустое слово», парадоксальный элемент, с равным успехом может быть и «словом», и «вещью», и даже вообще