На мой взгляд, основание, на котором Рикер склонен видеть в противостоянии позиций Гегеля и Декарта чуть ли не исток психоаналитической критики «философии сознания», не выглядит убедительно — во всяком случае, пока не показано, во-первых, что феноменология Гуссерля была теоретическим истоком психоанализа, и, во-вторых, пока не доказано, что переход Гуссерля от начального идеализма к феноменологии был продиктован теми же, или близкими, мотивами, что и переход от картезианского понятия сознания к гегелевскому понятию Идеи. Поэтому имеет смысл оценить этот экскурс не в качестве историко-философской реконструкции, а лишь как пояснительное средство.
Однако вряд ли можно возражать против мысли, что гуссерлевская критика рефлексивного сознания и попытка исследовать дорефлексивный уровень сознания и сферу иррефлексивного, которую сознание,
756
видимо, включает, внесла свой вклад в создание общей интеллектуальной атмосферы, которая облегчила и появление, и распространение психоаналитической модели психики.
Впрочем, по моему мнению, Рикер использует весь этот материал прежде всего для того, чтобы показать стратегию многочисленных попыток онтологического обоснования герменевтики. В самом деле, она может быть безоговорочно принята только в том случае, если суверенность индивидуального сознания (будь то сознание «эмпирического субъекта», человеческого индивида, или «культурный организм» в стиле Шпенглера) предстанет как «автономия». Поэтому и марксистская концепция «практики», и гегелевское понятие «объективного духа», и «жизненный мир» Гуссерля, и «Сверх-Я» Фрейда находят свое место в ряду поисков решения проблемы интерсубъективности.
Конечно, поскольку книга «Конфликт интерпретаций» преследует, прежде всего, позитивную цель, далеко выходящую за рамки истории философии — а именно автор хотел бы осуществить «герменевтический синтез» главных достижений западной философской мысли в исследовании сознания и культуры обращение его к концепциям прошлого или настоящего никогда не имеет целью просто познакомить с ними читателя. Если он вспоминает о мыслителях прошлого, то либо для того, чтобы продемонстрировать далекие истоки герменевтических поисков, либо чтобы использовать известный читателю материал в качестве аналога процесса обновления, которое имеет место в современной философской мысли, включая идеи, которые предлагает он сам. Поэтому главы, посвященные структурализму, психоанализу или феноменологии, на самом-то деле рассказывают не об этих концепциях, не о корпусе их основных идей, а о том их содержании, которое, с точки зрения Рикера, сегодня имеет позитивную ценность для разработки его собственной темы. Поэтому он в процессе изложения легко переходит от одной концепции к другой, выстраивая их содержание согласно логике собственных рассуждений; он сопоставляет разные концепции, дает их оценку, перемежает изложение с интерпретацией и критикой. В итоге складывается такая картина современного состояния дел в философии, которая претендует на объективность. Поэтому моему читателю не следовало бы пытаться использовать историко-философское содержание книги Рикера, чтобы узнать что-нибудь новенькое о феноменологии Гуссерля, «фундаментальной онтологии» Хайдеггера и психоанализе Фрейда (хотя и такие сведения он в большинстве случаев получит). Подобно тому, как любой из нас с помощью слов, которые уже не раз были использованы другими, способен рассказать о том, что думает именно он, он сам, и чего другие еще не знают — Рикер представляет собственное видение герменевтики, используя при этом и материал других концепций.
757
Если нам хочется узнать, что же здесь принадлежит именно ему (а такова, видимо, задача не только биографа, но и историка философии), придется искать какие-то способы реконструкции того, что можно назвать «подходом Рикера» и «вкладом Рикера в решение поставленной проблемы». Таким образом, перед читателем открываются три возможности (которые конечно же никоим образом не являются взаимоисключающими):
1 — получить общую картину положения дел в современной философии (я уже отмечал, что такова цель самого автора, и потому проще всего ее достичь, внимательно прочитав саму книгу и попытавшись понять ее содержание);
2 — выявить тот подход, тот угол зрения, в результате которого и под которым он решает свою задачу;
3 — определить вклад Рикера в современную концепцию герменевтики (и тем самым его место среди современных философов и, возможно, в истории западной философской мысли). Мы сосредоточим внимание на двух последних пунктах.
На мой взгляд, понять подход автора и его угол зрения можно, если обратить внимание на предпочтения, которые он оказывает той или иной концепции или тому или иному философу. Если судить по числу страниц, которые отданы представлению разных авторов и разных концепций, то можно заключить, что на первом месте стоит психоанализ, на втором — структурализм и только на третьем — феноменология, хотя во вступительной части автор объявил своей задачей попытку «привить» феноменологию к герменевтике. Это позволяет, хотя бы в качестве правдоподобного предварительного предположения, сделать вывод, что герменевтика Рикера, прежде всего, опирается на достижения психоанализа. Правда, психоанализ в его изложении сам, и с самого начала, показан уже так, как он выглядит «в феноменологическом освещении» — вопреки распространенному мнению, что психоанализ представляет собой резкую оппозицию не только феноменологии, но и философии вообще. Если внимательно присмотреться к тому, какую задачу ставил перед собою Фрейд, то окажется, что его «метапсихологическая» позиция близка, например, установкам Ницше и Маркса.
«Для современного философа, — пишет Рикер, — Фрейд представляется такой же величиной, что и Ницше, и Маркс; все они выступают …мыслителями, срывающими маски» [1].
1 Рикер П. Конфликт интерпретаций. С. 152.
758
И в самом деле, разве не Ницше писал: «То, что должно действовать как истинное, не нуждается в том, чтобы быть истинным»? Разве не ему принадлежат слова: «Никакого стремления к познанию и истине, а только к вере в истину»? Разве не объявил он мир «по сути ложным»? Наконец, разве не он был уверен в том, что «если бы человечество действительно действовало согласно своему разуму, то есть на основе своих мнений и знаний, то оно бы давно погибло»? И не была ли одной из важнейших тем для Маркса тема «ложного сознания» и «критика идеологии» как ложного сознания? Что же касается Фрейда, то разве был он психоаналитиком в узком смысле слова, то есть просто терапевтом, «лекарем-психиатром», пусть оригинальным, своего рода диссидентом в психиатрии, чьи установки в глазах его коллег и даже учителей казались скорее архаичными, чем новаторскими: ведь он не редуцировал «душевные болезни» к органическим патологиям, как это было принято авторитетами клиник, а считал психическое чем-то самостоятельным и несводимым к нервным болезням (что было свойственно «донаучной» психологии, причислявшей себя скорее к философии, чем к медицине)? Ведь не только поздние работы Фрейда («Будущее одной иллюзии», «Неудовлетворенность в культуре», «Моисей и монотеистическая религия»), но и множество других начиная с публикаций 1907 г. («Литературное творчество и ожившее сновидение», «Леонардо да Винчи», «Тотем и табу», «Современные суждения о войне и смерти», «По ту сторону принципа удовольствия», «Метапсихология», и пр., и пр.) посвящены если не темам социологии, то уж культурологическим проблемам бесспорно? И не объединяет ли эти его работы то, что он подвергает критике то содержание сознания, как индивидуального, так и социального, которое считалось литературоведами, теоретиками живописи, социологами, которые в своих отраслях знания стремились подражать «опытному» естествознанию, «уровнем фактов», то есть последней, эмпирической базой?
Поэтому, по мнению Рикера, есть достаточно оснований, во-первых, для того, чтобы усмотреть глубокую связь между Марксом, Ницше и Фрейдом, а во-вторых, отдать им должное как мыслителям, внесшим наиболее весомый вклад в образование современной философской мысли.
Но для этого нужно избавить всех троих от ложных толкований, которые получили их взгляды в результате того, что они были поняты современниками через призму предрассудков их эпохи, но еще больше вследствие частично неверной, а частично к тому же предвзятой интерпретации их трудов многочисленными критиками и эпигонами. В результате такой интерпретации, утверждает Рикер, «…Маркс отожде
759
ствляется с марксистским экономизмом и с абсурдной теорией сознания как отражения; Ницше трактуется с точки зрения биологизма, если не апологии насилия; Фрейда ограничивают рамками психиатрии и обряжают в одежды заурядного пансексуалиста» [1].
Избавить их от подобных искажений можно, рассмотрев их совместно, отбросив тем самым расхожее противопоставление их позиций.
Что же получается в итоге такого приема (который, как легко понять, есть не что иное, как попытка применить метод феноменологической редукции)? Если картезианское сомнение внесло свой вклад в победу над наивной верой в бытие «вещей» такими, какими они являю, ся, то Марксу, Ницше и Фрейду европейская философия обязана сомнением в сознании.
Но их критическая, разрушительная работа отнюдь не была поставлена на службу «нигилизму» [2]. Напротив, их критика сознания должна была не ниспровергнуть сознание вообще, и даже не просто заменить ложное сознание истинным, — она была моментом в работе по «расширению сознания».
«Маркс хотел, — пишет Рикер, — освободить праксис путем познания необходимости, но такое освобождение неотделимо от «сознания», которое наносит ответный удар по мистификациям ложного сознания. Ницше хотел возвышения человеческих способностей, восстановления его силы; то, что он намеревался сказать своей волей к власти, можно было расшифровать, размышляя над шифрами «сверхчеловека», «вечного возвращения» и «Диониса» (в русском переводе — «Дионисия», что явно неверно. А.З.), без чего эта воля на деле представала насилием. Фрейд хотел, чтобы пациент, присваивая до этого чуждый ему смысл, расширял поле своего сознания, жил бы лучше и шаг за шагом становился более свободным и, если это возможно, более счастливым» [3].
1 Рикер П. Конфликт интерпретаций. С. 230.
2 Напомню, что Ницше называл нигилизм «самым нежеланным из гостей»; Маркс, критикуя «ложное сознание», считал это условием достижения подлинного знания и революционного преобразования мира, который нуждается в иллюзиях; Фрейд как психоаналитик хочет сделать доступным пациенту подлинный смысл, подлинную причину его страданий, и тем самым помочь ему от них избавиться.
3 Там же. С. 234.
Правда, заявка в книге самого Рикера на совместное исследование концепций этих трех мыслителей скорее осталась если уж не декларацией, то эвристической идеей, которая соответствующим образом «организует мысль» читателя: ведь этот раздел книги носит название «Герменевтика и психоанализ», что вполне корректно, поскольку главное внимание здесь уделено именно психоанализу (даже более узко — фрейдовскому варианту психоанализа). Это — то самое авторское
760
предпочтение, которое позволяет нам судить об основании, на котором Рикер возводит здание своей концепции, призванной осуществить, как было отмечено в начале, синтез современной философской мысли.
