трактует как «нейтральные элементы мира»; будучи элементами опыта, они не идеальны и не материальны — они нечто изначальное, и потому «третье».
1 Мах Э. Познание и заблуждение. С. 44.
Кстати, к числу «субъективистских наивностей» Мах причислял атомистическую концепцию в физике: приписав «изначальную», до-опытную реальность атомам, этим придуманным теоретиками «сущностям», которые невозможно свести к ощущениям, по его мнению, легко докатиться и до признания, как он писал, «чудовищной вещи-в себе»; для этого достаточно «элементы», означающие в вещах их качества, «извлечь» поодиночке, а «остаток» — репрезентацию «цело
100
го» трактовать как «сущее». Так у философов и появляются «ве-щи-в-себе», то есть вещи без качеств, связь, которая ничего не связывает, поскольку ей нечего связывать. «Вещь-в-себе», согласно Маху, это «мнимое понятие». Устранив ее, мы «теряем» и стабильность мира в философских онтологиях, и его метафизическое «удвоение», обнаруживая подлинную основу — «поток» опыта.
Мах не прочь был признать, за пределами философии, ценность исследований своих «материалистических» коллег — физиков и других естествоиспытателей: он расценивал методы «психологической физиологии» как «физические» и декларировал возможность редукции химии к физике, не считая подобные тезисы противоречащими его основной позиции, поскольку в принципе возможны два пути редукции. Сами по себе восприятия, с его точки зрения, не содержат в себе ничего субъективного — ведь они есть до начала расщепления «потока» на субъективное и объективное. Материалисты выводят субъективные восприятия из объективных процессов; идеалисты, напротив, объекты из субъективных восприятий. И то и другое возможно, коль скоро существует связь между субъективным и объективным благодаря их общему источнику. Став, по его мнению, выше противоположности этих метафизических систем, Мах проводит «расширенную редукцию», экзистенциально универсализируя восприятие. Не будучи, по его мнению, субъективным изначально, восприятие все же может стать таковым при определенных условиях, когда оно выступает как «пережитое содержание» восприятия. Тогда элемент, сам по себе нейтральный, становится «достоянием» субъекта, «психическим».
Поскольку Мах не проводит строгого разграничения между «психическим» и «нейтральным», его «монизм восприятия» оказывается «психомонизмом». В его онтологии элементы первоначала не «разложены» на субъективное и объективное. Только «потом» первичное состояние «мира» («поток») противостоит — как «единство» — вторичному, «расщепленному» состоянию «мира», распавшегося на «мир сознания» и «действительный мир».
В ходе последующих шагов развития жизни первичное состояние деформируется внешними обстоятельствами. Такие деформации, закрепленные памятью, актуализируемые в воспоминаниях, определяют последующие восприятия. Сохраняющиеся следы прошлого (воспоминания) делают жизнь организма кумулятивным процессом. Этот кумулятивный жизненный процесс и есть «опыт», или «интеллект», в котором припоминание оказывается способом, которым сознание осовременивает прошлое. Благодаря процессуальности сознания человек живет не «дискретно», в серии «теперь», сменяющих друг друга, а непрерывно «ретенционно», «временно». Поэтому временность, по мне
101
нию Маха, не от природы дана — она есть создание организма. Только мы, люди, «склеиваем» моменты своей жизни — не природа! Так же мы «склеиваем» из «элементов» «комплексы», а затем обращаемся с ними как с субстанциальными вещами. В самой природе нет никаких «комплексов», как, естественно, нет и стабильности. Нечто стабилизируется (точнее, превращается сознанием в стабильное образование) только тогда, когда становится «затравкой» процесса, напоминающего образование грозди кристаллов каменной соли: когда к этому изначальному «нечто» нами «присоединяется» нечто последующее.
Простейший (и вместе с тем тоже важнейший) способ стабилизировать комплекс «элементов» — это приписывание комплексу «имени». Оно «акустический признак» комплекса, сохраняющий его в памяти, признак самый неизменный и удобный. Вокруг него, как «ядра», нарастают другие признаки. Поэтому имя — не «этикетка» предмета, а скорее его «арматура»: оно функционально, оно «по праву» представляет индивида, к которому относится. И неважно, что оно случайно по происхождению; неважно также то, что все, обозначенное им однажды, может перемениться. Если остается имя вещи — то остается ее «ядро». Имя удобно — с его помощью мы замещаем в сознании целое одним признаком, не утрачивая при этом целостности. Узнавание вещи, как бы оно ни происходило, есть «стабилизация», формирование комплекса ощущений как тождественной вещи, каковая существует через имя. Коль скоро есть имена нет вещей «подобных», есть вещи «тождественные». Они даже скорей «личности», чем «вещи». Но если для начала предпочтительнее слово, то «в перспективе», для развития лучше понятие. Хотя суть их одна: «экономичнее» обходиться с единством так, как если бы оно было тождеством, то есть «одним и тем же».
Ограничение и стабилизация, осуществляемые именем и понятием, согласно концепции Маха, — это формирование комплексов элементов. Понятие «ассимилирует» восприятия, элементы не сами соединяются — их соединяет сознание: понятие есть синтез. Только изначальный мир сразу и «бессубъектен», и «беспредметен», и «непонятен» — потому о нем не может быть воспоминания. Анализ воспоминаний доводит до этого предела, но не дальше, поскольку движение «против течения» накапливающихся «следов» — воспоминаний, против течения прогрессирующего синтеза, заканчивается там, где совершается первый шаг синтеза. За этим пределом из поля рефлексии, разумеется, исчезает и самое Я, поскольку Я — «не изолированная от мира монада, а часть мира в его потоке, из которого она произошла и в которую ее следует диффундировать» [1].
1 Мах Э. Познание и заблуждение. С. 46.
102
Нетрудно видеть, что онтология эмпириокритицизма опять же несет следы «картезианского импульса», которым заряжена вся европейская философия, начиная с Нового времени: ведь эмпириокритицизм — не что иное, как разновидность самоанализа познающего субъекта. Специфика этой концепции биопсихологизм: на место декартова cogito в ней поставлено «триединство» сознания, живого организма и изначальной, «нейтральной» «мировой субстанции». Очевидно также и ее существенное отличие от картезианства: Я в роли «островка бытия», «связующего центра мироздания», который выдержал натиск урагана универсального сомнения, отброшено как метафизический предрассудок; оно растворяется в «чистых восприятиях». Мир перестает быть «внешним миром», коль скоро различия между res cogitans и res extensa размыты, мир «внешний» и «внутренний» в своем истоке слились — или, что то же самое, распались у Маха на несвязные фрагменты. Авенариус, правда, не пошел столь далеко: он остановился перед последним шагом анализа, на ступени «принципиальной координации» Я и мира, тем самым сохранив Я как «центр мира», что значительно ближе классическому картезианству.
Место эмпириокритицизма в истории западной философии
Таковы истоки, генезис и логика эмпириокритицизма. Эмпириокритицизм, наследник картезианской методологической традиции, возник как «теоретико-познавательный идеализм», в общем потоке антиметафизического течения европейской философской мысли, ориентированной на достижения «положительной науки»; поэтому в годы своего наибольшего влияния он предстал как «физический идеализм».
Вместе со «стабилизацией» неклассической физики, в существенной своей части науки теоретической (которая, однако, до такой степени преодолела жесткую оппозицию теории и эксперимента, что большинство ее лидеров, a также многие методологи науки стали относить эксперимент не к эмпирическому, а к теоретическому уровню познания) влияние эмпириокритицизма с его эмпиристской ориентацией упало до минимума. Однако философская история эмпириокритицизма продолжилась — труды Авенариуса оказали немалое влияние на основателя современной феноменологии Эдмунда Гуссерля. Подобно эмпириокритикам, Гуссерль был вдохновлен идеалом «максимальной ясности», самоочевидности. Но в противовес эмпириокритическому растворению сознания в потоке «первоначала» Гуссерль разработал и пытался осуществить программу исследования механизмов продуктивной
103
деятельности сознания, выдвинув идею интенциональности, то есть нацеленности сознания на предмет как конструктивного начала и механизма создания предметности. Подобно эмпириокритикам, феноменологи искали «чистое первоначало» философского рассуждения, освобождаясь, посредством специально разработанного для этой цели метода феноменологической редукции, от всяческих «предрассудков» философских систем. Но в противоположность эмпириокритицизму феноменология трактует принятие «естественной установки», веру в существование мира как «глубочайший предрассудок» научной мысли. В итоге в западной философии место «нейтрального монизма» эмпириокритиков занимает «трансцендентальный идеализм».
В нашей стране ситуация с эмпириокритицизмом сложилась довольно специфично. В силу обстоятельств, достаточно далеких от его философского содержания и внутренней логики развития (которой обладает всякая сколько-нибудь цельная теоретическая концепция), «русский» эмпириокритицизм [1] оказался настолько тесно связанным с российскими политическими событиями, что почти нацело превратился из философского учения в идеологическую конструкцию, не так уж много сохранившую от первоначального содержания. И содержание споров, и форма их ведения были далеко не философскими, а целью их было что угодно, но не установление смысла философских утверждений, и еще менее достижение истины. Самый известный из российских оппонентов эмпириокритицизма, В.И.Ленин, был прежде всего политическим деятелем, а для него самым важным стал как раз политико-идеологический аспект, который приобрел «российский» вариант эмпириокритицизма в силу причин, случайных для философского содержания этой концепции. После смерти В.И.Ленин был превращен идейными наследниками в средоточие всей, в том числе и философской, мудрости; это обстоятельство создало почти непреодолимое препятствие для адекватного представления эмпириокритицизма в учебных курсах. Случай этот — пример идеологической трансформации, которая может происходить с философскими идеями в общественном сознании, после чего философская концепция представляет интерес не столько для философа, сколько для политолога или социального психолога.
1 Он представлен множеством имен, но наиболее значительным и самостоятельным представителем эмпириокритицизма в России был А. Богданов. Его книга «Всеобщая организационная наука (тектология)» не только несколько раз переиздавалась в нашей стране, но была переведена и на другие языки. Изложенные в ней идеи оказались весьма плодотворными для нового направления в науке системных исследований.
104
Прагматизм — американский синтез европейских философских идей
Наше знакомство с современной западной философией второй половины прошлого и начала нашего столетия будет непростительно неполным, если мы не уделим внимания прагматизму — философскому движению, которое было более чем влиятельным в самой динамичной в ту эпоху стране «западного мира» Североамериканских Соединенных Штатах. И не потому, что мы обнаружим в трудах представителей этого течения много интересных идей, до которых не додумались европейские философы — под этим углом зрения прагматизм скорее выглядит эпигонским и эклектичным течением. А также не потому, что «через прагматизм» нам удастся яснее увидеть внутреннюю логику исторического развития культуры (прежде всего, интеллектуальной) европейского типа «западной» культуры, в отличие и даже в противоположность «восточной» несмотря на то что уже в конце прошлого века США быстро становятся лидером «западного» мира, и отнюдь не только в сфере экономики. Но есть два аспекта, и притом немаловажные, которые свойственны американскому варианту западной культуры и американской философии.
Культура США в ее истоках была культурой «с ослабленной наследственностью». Американская нация была молодым социальным организмом, формировавшимся в тесном взаимодействии множества сравнительно небольших групп людей, которые порвали со своей прежней родиной и существенно ослабили или
