состоит в том, что он не обращает внимания на доводы идеализма, то ошибку, и еще более серьезную, совершает также идеалист, который не дает себе отчета о затруднениях своего противника. У последнего также есть свои доводы, поскольку ему все же нужно понять, как можно в чистом виде сделать различие — что все-таки должен предпринять каждый самый убежденный идеалист — между идеей ста талеров и реальными ста талерами.
1 См. известное место у Канта в «Критике чистого разума».
10. ОТВЕТ ИДЕАЛИЗМА РЕАЛИСТАМ
И идеалист действительно давно поставил себе этот вопрос. Классический ответ состоит в том, что идея, которая есть простая ирреальная идея, является абстрактной, тогда как другая, которая есть сама реальность, является конкретной, т.е. первая — идея, рассматриваемая в себе самой, вне тотальной системы опыта (или, лучше, мысли), а вторая — идея, связанная с системой так, что составляет с ней одно целое. Ирреально то, что мыслится с особенной точки зрения — как временная гипотеза, которая затем не находит своего места во всем том, что является, по крайней мере иногда, завершенным и как бы окончательным порядком мысли; тогда как то, что мыслится, потому что можно мыслить все то, что в конечном счете мыслится, не является уже чем-то субъективным и лишь видимым, но имеет устойчивость объективных вещей, ни от одной из которых не дано абстрагироваться мыслящему существу.
В этой системе все коррелятивно, и ничего нельзя назвать, что бы имело особое право рассматриваться как фундаментальная реальность — и, стало быть, как пробный камень всякой другой реальности. Это не эмпиризм и не рационализм. Чувственный опыт, который бы противоречил конститутивным принципам разума, был бы отвергнут и на самом деле отвергается каждым мыслящим, который отказывается ввергать себя в явную абсурдность, где угасает всякий свет мысли. Самое краткое суждение, выведенное из необходимых законов разума (от которых никто не может абстрагироваться, не уничтожая в себе мысль — если наталкивается на чувственный опыт, показывающий себя действительно неопровержимым), не позволяет нам признать объективную реальность, в которой не должно было бы усомниться.
Мысль — это действительно априорный синтез, неразделимое единство опыта и разума, родственных по природе и слившихся друг с другом. И всякий раз, когда выходят за пределы вышеупомянутого единства, блуждают в царстве тьмы, где мысль не объемлет ничего реального, но есть лишь абстрактные идеи (метафизические, как говорили когда-то) или грезы, которые окутывают индивида непроницаемой пеленой иллюзий.
11. ДЕФЕКТ ИДЕАЛИСТИЧЕСКОГО ОТВЕТА И РЕАЛИСТИЧЕСКОЕ ТРЕБОВАНИЕ
И все же этого ответа явно недостаточно. Тотальность мысли не может считаться законом, достаточным для того, чтобы отличить реальную мысль от ирреального. Если бы последнего было достаточно, то грезы были бы реальностью, потому что ни одна греза не являет изнутри грезящему свое своеобразие. И реальность оказалась бы равным образом схваченной и остановленной в каждой метафизической системе в силу самого факта ее систематичности, которая не может не быть тотальностью. Тогда как человек, который живет своими страстями, своими печалями и своими радостями — близкий к жизни, стоящий ногами на земле, реальный человек, — не может ни есть, ни одеваться, ни бороться, ни делать ничего ни внутри самой прекрасной грезы, ни внутри той совершенно прозрачной, совершенно идеальной природы, которая является истинной природой в системе метафизика.
Тотальность — сфера, которая должна иметь собственный устойчивый центр, вокруг коего она могла бы вращаться; она, если угодно, колесо с бесконечными спицами, идущими от центра к периферии; но она не могла бы вращаться, если б не имела неподвижной оси, вокруг которой она вращается. Нужна система, но нужна также и ось системы. И этой оси недостает у конкретности, заставляющей себя состоять в тотальности мысли. Мысли, которая тотальна, полна, но еще абстрактна — и дает нам еще просто возможную, а не действительную устойчивую реальность, в которой возможно не только грезить или мыслить чистые мысли, но и жить — жить в полноте связей, коими всякое живое существо пополняет собственную индивидуальность.
12. ЯДРО ОПЫТА
Вот истинный вопрос, на который должен ответить идеалист: каково то ядро, которое является принципом, порождающим абсолютную конкретность, благодаря которой сама мысль может быть названа реальностью?
За рамками идеализма ответ легок: этот принцип находится в вещи, объекте опыта; в данном, которое дух получает извне; в природе Матери-Природе — которая всегда здесь, перед нами, чтобы развеять все наши иллюзии, опровергнуть все наше высокомерие, исправить все наши предвзятости, — в непогрешимой учительнице, через которую мы пытались мыслить, что говорит и открывает себе более высокий и более подлинный учитель, но которая, как бы то ни было, по крайней мере в порядке опыта, является прямым источником всякого нашего обоснованного познания.
13. «НАША» ПРИРОДА
Легкий ответ, но явно лишенный значимости, коль скоро открыт изначальный и сущностный характер этой природы, которая является внешней только в пространстве, развертывающемся в идеальных отношениях, совершенно внутренних самому нашему сознанию, и которая поэтому является не предпосылкой нашей мыслящей деятельности, а, напротив, берет ее в качестве своей предпосылки: она (природа) не prius*, а скорее posterius**, т.е. одна из спиц колеса, которое желают установить на оси. Сама эта природа — или греза, или система абстрактных идей. Она не может быть спутана с той породившей нас и защищающей истинной, реальной, устойчивой природой, в которой мы живем и которой мы живем, даже чувствуя, даже мысля.
Конечно же, мы нуждаемся в природе, дабы придать устойчивость мысли. Мы, так сказать, нуждаемся в том, чтобы спуститься с вершин мысли, где, кажется, все рассеивается в прозрачных образах, в которых существуют все вещи, и мы не можем воспользоваться ими; в которых существуют наши враги, и мы не можем повергнуть их и даже поразить; в которых существуют наши дети, и мы не можем обнять их, — мы нуждаемся в том, чтобы спуститься с этих вершин, устремляющих ввысь зелень своих ветвей, вниз по ветвям — по стволу древа того нашего бытия, которое расцветает у нас в мысли — до корней, с помощью которых это древо углубляется в почву и, таким образом, связывает себя с землей (и, стало быть, с космосом — с целым, в котором только и живет реальная жизнь).
Вновь спуститься с мысли к ее основе. Но какова эта основа? Лишь в ней будет возможно открыть ядро достоверности того мира, который является нашим миром, и той природы, которая есть наша природа.
14. ОЩУЩАЕМАЯ ПРИРОДА
Наша. Не в этом ли сущностное отличие действительной, существующей природы, в которой обретает место и к которой относится, прямо или косвенно, всякий конститутивный элемент реального мира, от всякой возможной природы чисто идеальной, построенной с помощью фантазии или логически? Не в этом ли изначальном или неустранимом отношении между природой и нами (Я) заключена определяющая черта природы, которую наивный эмпирик считает внешней мысли и источником всякого законного познания — и которую ни один философ не может устранить как не имеющее значения качество из того тотального и конкретного опыта, который один дает нам существующую реальность? Природа, даже просто помысленная абстрактно, даже просто воображенная, если ее помыслили или вообразили последовательно, дала бы место тотальному опыту, но все же оказалась бы ирреальной, потому что не была бы этой природой — природой, которую мы чувствуем, т.е. которая является содержанием нашего чувства, поскольку мы чувствуем, что чувствуем.
Но содержание нашего чувства, безусловно, не является физиологическим стимулом ощущения, как об этом разглагольствуют в эмпирической психологии. Понятие этого стимула грешит двойной абстрактностью: одной, вытекающей из научного построения мысли, которая делает возможным анализ опыта и последующую индивидуализацию — строго говоря, совершенно гипотетическую физиологического антецедента чувства; и другой, вытекающей из разделения, вводимого данной теорией в неразделимый комплекс среды и организма, в котором может действовать любой стимул, с целью изолировать этот стимул и зафиксировать его как действующий самостоятельно. Истина состоит в том, что, даже желая мыслить глаз или зрительный нерв, охваченный определенным движением, не нужно отрывать: ни глаз, ни зрительный нерв от организма; ни движение, которое извне сообщается организму, от физико-химической системы, в состав которой он входит; ни организм от космоса. Все связано и образует единство. Так что лишь абстрактно можно говорить о нашем глазе, не подразумевая, что он глаз нашего тела, а последнее видит себя в действительности лишь на фоне всей системы природных вещей. И как функция любого органа нашего организма является обязательно функцией всего организма, чья общая жизнь собирается вся в этой частной форме — и именно наше тело, например, оказывается раненым, когда поранена наша рука, или наш большой палец, или только его кончик, — так и в наше тело для того, кто не останавливается на простой абстракции, вовлечен макрокосм, природа.
Итак, повторяю, не содержание чувства, поскольку чувствуют, что чувствуют, является стимулом, но всегда тело и, более того, природа. Всегда определенная природа; но, как бы то ни было, природа в ее тотальности. Макрокосм и микрокосм совпадают, потому что последний является определением первого, который в своей идеальной неопределенности сводится к простой абстракции. Конкретность природы — наше особенное тело как зеркало универсума.
16. ТЕЛО КАК СОДЕРЖАНИЕ САМОСОЗНАНИЯ
Так вот: наше тело, можно сказать, является тем ядром, в котором нуждается реальность, чтобы быть в нашей мысли реальностью и выступать как таковая. Но — наше тело, поскольку оно наше, т.е. единственное тело, о котором можно конкретно говорить. Это то, что Спиноза определил как objectum mentis (objectum ideae humanum mentis constituentis)* [1], а наш Розмини глубоко постиг в качестве термина «фундаментальное чувство» — «чувство», как он говорил, «немое, глухое, слепое и совершенно притупленное» [2], которое все же является основой или, если угодно, корнем всей жизни духа. Ведь в основе последней, в явной или в смутной форме (confuse cognoscitur*, говорил о теле Спиноза), всегда находится принцип, в развитии и постепенном возрастании которого состоит вся жизнь духа — Я, самосознания. Последнее есть осознание себя, т.е. отношение себя с самим собой; единство двух составляющих, каждая из которых, отделенная от другой и взятая самостоятельно по сю сторону от единства, в котором реализуется сознание, не сознание, а то, что является содержанием сознания; не ощущающее начало, не душа, говорит Розмини, но ощущаемое начало, тело.
1 Спиноза Б. Этика. Ч. II. С. 13.
2 Здесь я также довольствуюсь тем, что процитирую одно место из «Антропологии» Розмини: «Дабы сформировать себе отчетливо понятие этого
