Аристотеля много раз рассматривали в истории философии как философа становления, находящегося в оппозиции платоновскому понятию неизменных идей; а значит, и его теорию познания — как критику учения о врожденных идеях и доказательство необходимости, чтобы познание также развивалось (начиная с чувства, дабы дойти до ума). Но когда присматриваются ближе, то чувство присутствует у Аристотеля точно так же, как оно присутствует у Платона. Человек не приобрел бы актуального осознания врожденных идей, если бы они — хотя уже и пребывают в забвении в душе, еще не обладающей божественным (которое она содержит в себе по самой своей сущности) — не были разбужены ощущением, которое в природе дают нам образы, похожие на вечные образцы всех вещей. И у Аристотеля познавательный процесс хотя и начинается с чувства, но завершается в деятельном уме, который является единственным истинным органом ясного познания, и не развивается и не оказывается результатом развития; более того, он является предпосылкой этого развития — и как чистая форма совпадает с единством форм всех вещей; и поэтому он — предпосылка не только развития человеческого духа, но и развития универсальной природы. Познание истины — так же, как и платоновские идеи, поскольку они совпадают с истиной — находится по ту сторону всякого становления и, стало быть, является неосознаваемым объектом, относительно которого, как и согласно Платону, человек посредством чувственного опыта приобретает сознание. Оба учения взаимосогласуются, потому что их фундаментальная интуиция идентична — природное бытие, в котором субъект и, стало быть, действительное познание не имеют места. Это видят академики, и все скептики, и даже неоплатоники в силу тех элементов скептицизма, которые они принимают, дабы открыть себе путь к своему учению о сверхразумном познании.
3. СРЕДНЕВЕКОВЫЙ ИНТЕЛЛЕКТУАЛИЗМ И ДОГМАТИЗМ
Сам средневековый спор между реалистами и номиналистами разворачивается в области, в которой нет места проблеме опыта, хотя в эпоху Нового времени номинализм не раз возрождался под именем эмпиризма — чтобы исключить из познания истины всякий элемент, который бы не оправдывался посредством опыта. Реализм и номинализм дифференцировались и боролись за иную метафизическую интуицию реальности, следствием коей были один и другой. Речь шла о том, чтобы определить природу реальности, а не природу познания. И одни, и другие были равным образом убеждены, что присутствуют при наличии реальности — только реалисты по-платоновски считали, что ее должно понимать как универсальное (как систему универсалий); а номиналисты, напротив, думали, что все является индивидуализированным и особенным, и в силу этого не доверяли уму, блуждающему в области абстрактного — с тем, чтобы полагаться на чувственное восприятие, которое движется в конкретном.
Все они были догматики, хотя их время от времени и одолевало сомнение относительно ценности инструментов, которыми человек, конечное и природное существо, располагает для познания истины. Никому не приходило в голову, что та самая истина, которую стремятся познать, была бы идеалом самого человека. Истина, понимаемая по-разному, уже существует.
Где? Конечно же, не в уме человека. А в себе, в том бытии, которое человек должен познать и которое, если и когда оно познается, раскрывает себя и предстает таким, каково оно есть в себе — с очевидностью, которая переносит человека за свои пределы и заставляет его быть причастным к бытию вещей.
4. КАРТЕЗИАНСКИЙ ДОГМАТИЗМ И СОМНЕНИЕ
Догматизм имеется еще у Картезия — точно так же, как он остается все еще у Локка; и бесспорно, что он останется даже у Канта. Но картезианское сомнение имеет ту ценность, что оно впервые заставило почувствовать мыслящего человека: внутри мысли нужно искать основу всякого знания, которое не было бы простым догматическим знанием (принятым за истинное потому, что оно ясное и отчетливое, как говорит сам Картезий, без чего оно не обладало бы достоверностью). И в самом деле: эта достоверность возможна, лишь если мысль пребывает в себе самой и в себе ищет и находит чистый объект поскольку сомнение возникает относительно внешнего объекта, который не считают обретаемым постепенно.
Истина догматизма не имеет ценности, если она лишена достоверности. Она не имеет ценности для нас; но не мы ли любым способом должны признать за ней какую-то, даже объективную, ценность, которую она может представлять?
5. НАЧАЛО КРИТИКИ ПОЗНАНИЯ
Итак, с одной стороны, мир со своей истиной, а с другой — субъект, для которого эта истина должна иметь ценность и быть достоверной. Уже не только мир, в который остается включенным и абсорбированным субъект, но два элемента, один из которых субъект той природы, которую из него следует вывести, если хотят говорить, на каком-то основании, о другом. Картезианское сомнение помещает мыслящего человека на скалу, которая является точкой в безграничном океане, в бесконечном одиночестве. И имеется даже сомнение в том, что по ту сторону океана существуют земли, которых можно достичь; единственное надежное и прочное место — это скала, на которую взобрался и там находится субъект. Истина беспредельна, а достоверность ограничена лишь одной точкой. Но эта точка стоит больше всей истины, стоит бесконечно больше. И лишь если истина находит свой центр в этой точке, она может развертываться в бесконечную окружность, по которой может блуждать легитимное знание. Легитимное потому, что критическое, оказывающее сопротивление сомнению, которое может распространяться на любую истину в себе, рассматриваемую как абстракция и абстрагированную от всякого ее возможного отношения с постигающим ее субъектом.
Догматизм рушится потому, что возникает субъект, который уверен в себе — т.е. в том, что он мыслит и что объект принадлежит ему, поскольку он его порождает и конструирует. Таков глубокий и изначальный смысл картезианского cogito*. Бытие субъекта — результат (ergo**) его собственного мышления, в котором состоит его сущность. Это — проверенное на опыте бытие, опыт.
6. ДОГМАТИЧЕСКИЙ ОСТАТОК У ДЕКАРТА
Картезий стремился впоследствии вывести из мысли или субъекта Бога и природу; но в действительности то, что было активным субъектом мышления, в данной дедукции превращается в понятие этого субъекта — в понятие, из которого посредством анализа он выводит другие понятия, кои являются и могут быть уже не реальностью, производимой мыслью, а лишь субстанциями и атрибутами субстанций, которые мысль берет в качестве предпосылки и само познание которых в силу этого не может быть ничем иным, как предпосылкой познания данного рода (того, что Картезий открыл в cogito, являющемся принципом, производящим его бытие). Возрождается догматизм — и снова возвращаются к врожденным идеям Платона.
7. ЛОКК И ЕГО КРИТИКА ВРОЖДЕННЫХ ИДЕЙ
Врожденные идеи станут затем мукой Локка, продолжателя Картезия — не важно, полемизирует ли он с Картезием или кембриджскими платониками, поскольку цель, по сути дела, одна и та же.
И в самом деле, бороться с врожденными идеями — значит бороться с тем догматизмом, против которого восстало картезианское сомнение. Врожденные идеи недостоверны, потому что они не являются продуктом деятельности субъекта. Последний может быть уверен только в тех идеях, простых или нет, которые он формирует или посредством ощущения, или посредством рефлексии на основе ощущения.
Ощущение Локка уже не является ни ощущением Протагора, ни ощущением атомистов. Последнее было природным фактом. Новое ощущение, напротив, является субъективным определением того субъекта, которого Картезий поместил на скале посреди океана. Это уже не ощущение, рассматриваемое извне, как все физические факты, которые человек наблюдает, хорошо зная, что он является их простым внешним наблюдателем; но ощущение, как его можно видеть изнутри субъекта, который хочет взглянуть на реальность. Прежнее ощущение было феноменом объекта; новое — свойство и, более того, акт субъекта, а в более точном смысле — сам субъект.
8. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ПОНЯТИЯ ОПЫТА
В этом месте возникает понятие или проблема опыта в современном смысле, четко определенном Кантом. Проблема следующая: посредством опыта преодолеть догматизм старой метафизики. Теперь опыт противостоит догматизму, поскольку он — построение субъекта. Это видит уже Локк; однако Локк может замыслить это построение, лишь постулируя ощущение, которое хотя и является актом субъекта, но актом, несущим в себе минимум активности и, прежде всего, лишенным той свободы, которая является сущностной для истинной деятельности. Ощущение — не истинный и подлинный акт, а состояние субъекта, в котором он оказывается не вследствие своих свойств, а потому, что он детерминирован чем-то, находящимся вне его — внешним миром, остающимся также и для Локка реальностью, которую необходимо познать.
Таким образом, для Локка имеет еще смысл различение первичных и вторичных качеств, основанное на этом допущении мира, внешнего по отношению к ощущающему. И когда данное различение явит себя абсурдным (Беркли), в силу этого не сойдет на нет то различие, которое было его основой, — хотя оно и формируется как различие между конечным и бесконечным духом. Всегда есть какое-то допущение, которое оправдывает ощущение, помещая основу ощущения вне самого ощущения — во что-то, что, находясь вне субъекта, ограничивает его и ограничивает его процесс, конституирующий опыт. Эта граница является основой всего, потому что она — источник всей ценности опыта, т.е. всего познания, которое имеет ценность.
9. ДОГМАТИЗМ, ОСТАВШИЙСЯ КАК ПЕРЕЖИТОК В ПЕРВОНАЧАЛЬНОМ ПОНЯТИИ ОПЫТА
Отсюда двойной лик опыта — который если, с одной стороны, есть деятельность и свобода, то с другой — пассивность и механизм; если, с одной стороны, он субъективность и достоверность, то с другой — объективность, как любят говорить эмпирики (или, скорее, вне-субъективность, или не-субъективность). Таким образом, посмотри на него с одной стороны, и он тебе покажется критическим; а посмотри на него с другой — и он обнаружит себя догматическим. Он запретит тебе метафизику (метафизику сверхчувственного бытия, которое может быть духом), но навяжет тебе другую, более или менее открытую и осознанную (метафизику природы и материализм).
Философы опыта в своих антиметафизических устремлениях четко выражают это критическое требование — требование достоверного познания (а познание может быть таковым, лишь если является построением субъекта — и, стало быть, постулирует идеалистическую концепцию реальности, которая была бы адекватна вышеуказанному способу познания); но из-за трудностей, которые они должны преодолеть (а они действительно с трудом преодолимы), чтобы строго рассмотреть этот принцип опыта как чистую субъективную деятельность, они вновь впадают в старомодную метафизику худшего вида и наиболее контрастирующую с принципом, в котором они черпают свои силы. Ибо, хотя значимость субъекта и подчеркивается, он все же остается изолированным на скале, вокруг которой волнуется тот бесконечный океан, куда он, чтобы жить, тем не менее должен ринуться.
10. ПРОБЛЕМА КРИТИКИ ДОГМАТИЗМА
Преодолеть догматизм возможно, отрицая непосредственность — но уже не пресловутых врожденных идей, а всякой позиции, которая должна была бы иметь ценность для
