которое утверждает, и суждением, которое отрицает. В противном случае будут иметься следующие два отношения:
А есть А
А есть неА
оба проблематичные, т.е. оба — выражение субъективной позиции мысли, которая уже может спрашивать себя, какова истина, еще ее не зная; но, естественно, ни одно из них обоих не сможет принадлежать объективной истине, рассмотренной в самой себе. Истины еще не будет (и, строго говоря, не будет также и мысли).
10. АКТ ИСТИНЫ
Эта абстрактная ситуация преодолевается решением, которое утверждает А = А, поскольку отвергает, чтобы А было не-А, и исключает, чтобы было tertium quid*, благодаря которому А могло бы быть ни А, ни не-А. Без этого решения нет истины, потому что нет действительного тождества бытия с самим собой. И это решение — не то субъективное согласие, о котором говорят метафизические логики, потому что данное согласие чуждо внутреннему процессу истины конструктивному процессу, без которого, в конечном счете, отсутствовала бы и сама истина (которую метафизическим логикам нужно предпосылать согласию, как и всякому другому субъективному акту мысли). Решение там, где есть одна-един-ственная истина, вечная истина, архетип мысли, может быть лишь актом истины. Актом абсолютно свободным, поскольку у него нет ничего внешнего, что могло бы детерминировать его; актом сознательным, поскольку различение между бытием и небытием, которое является единственной основой самодетерминации самого акта, могло бы осуществляться лишь в сознании и благодаря сознанию.
11. ИСТИНА КАК АКТ САМОСОЗНАНИЯ И ЛИЧНОСТЬ
Итак, истина, согласно которой А = А, — сознательный и свободный акт, духовный акт: по-лагание самосознанием самого себя. Последнее не является особенным самосознанием, потому что оно полагает себя, поскольку полагает себя как абсолютную и бесконечную ценность в акте своего самополагания: бытие, которое, противореча небытию, отрицает его, — и в самом деле бесконечно и абсолютно, исключая между собой и своей противоположностью всякий возможный третий член и оставаясь в силу этого единым, бесконечным, абсолютным бытием — не личностью среди личностей, но именно бесконечной и абсолютной Личностью.
12. БОЖЕСТВЕННЫЙ ХАРАКТЕР ИСТИНЫ КАК ЛИЧНОСТИ
Итак, божествен характер истины, и религиозен характер отношения человеческого духа с истиной (которая в силу этого не позволяет себя безнаказанно игнорировать и навязывает себя человеку, и находится перед его духом не как природный закон, который, несмотря на свою грубую и гнетущую силу, оставляет безразличными души, свободные противостоять ему и противиться даже с риском ущерба, коего они сами могут искать и охотно претерпевать как почитаемую отличительную черту деятельности, наиболее достойной свободного воления, — но как повеление лица, от власти которого невозможно ни при каких условиях освободиться тому, кто хотел бы сохранить сущностный характер свободного агента или личности).
Тому, кто хотел бы? А мог бы кто-то не хотеть? Можно ли мыслить, не мысля мыслить истину, и не сообразовываться с ней? Можно ли не мыслить? Ни одна вещь не является возможной, ни другая, поскольку не существует мысли скептика, которая не была бы, в силу такой двойной идеальной необходимости, абсолютным почитанием Истины (являющейся как раз поэтому единственным законом, с которым никогда не случается так, чтобы кто-то пытался от него освободиться); и она остается всегда изначальной и неизбывной силой, которая может увлекать души, даже ленивые и отклонившиеся от высшего света духа; она, которая, в силу этого, влечет людей и побуждает ко всяческому духовному совершенствованию и к той универсальности мышления и воления, в которой заключена самая благотворная любовь и вечный источник всякой наиболее желанной радости и самого действенного утешения в муках мира.
13. АБСТРАКТНОСТЬ БОЖЕСТВЕННОГО ЛОГОСА, ЯВЛЯЮЩЕГОСЯ ТОЖДЕСТВЕННОЙ ИСТИНОЙ
Вот так Бог, бесконечная и абсолютная Личность, возникает из самого понятия истины, как необходимо понимать ее с точки зрения метафизической логики (которая должна быть названа логикой абстрактного логоса — поскольку этот логос, идеал человеческой мысли, замкнутый в своей рефлексивной тождественности, является логосом, который мысль мыслит в себе определенным, коль скоро осуществлено абстрагирование от мысли, которая его мыслит и от которой он не может в действительности оторваться, как предполагают натуралист и интеллектуалист).
И в самом деле, если допустить, что он мог бы, то он должен был бы оторваться, т.е. существовал бы сам по себе — как субстанция (как ее понимал Спиноза), как природа (как ее понимает любой натуралист), должная существовать по ту сторону познающей ее мысли. И если бы существовала сама по себе истина, которую мы мыслим и о которой, найдя ее в нашей мысли, мы спрашиваем себя, что она такое, — она, обусловливая мысль, ограничивала бы ее; и в рамках границ, в которых она вынуждала бы ее замкнуться в себе, она подавляла бы ту ее свободу, которая является ее жизненно важным атрибутом. Итак, тот логос, о котором мы говорили, является просто абстрактным. И уже как абстрактный и фиксированный в качестве чистого объекта, вечного представления для зрителя, вот он ожил, явил сам себя живущим жизнью субъекта — духом, личностью. Вот абстрактное, метафизически постулированное понятие логоса и сняло само себя, благодаря самокритике своей внутренней логики.
Мы уже больше не перед статуей, а перед живым ваятелем, который переливает в нее свою жизнь.
И между тем этот ваятель, это живое существо существует лишь как нечто абстрактное. Но как возможно, чтобы жило и имело внутри себя принцип автономной жизни чисто абстрактное существо?
14. СНЯТИЕ АБСТРАКТНОГО ЛОТОСА
Здесь тот рубеж, где трансцендентальный идеализм Нового времени вмешивается в реализацию этой жизни, образ которой он абстрактно очерчивает себе в помысленном бытии. Ему достаточно отметить, что абстрактный логос, в котором раскрывает себя Бог, имманентен мысли, являющейся конкретным логосом, не поскольку она сама полагает себя как чистую мысль, освобожденную от абстрактного логоса, но поскольку она осуществляется и реализуется; и эта живая истина, которая чувствует себя трепещущей внутри нашей мысли, — не что иное, как реальная и действительная жизнь самой нашей мысли.
Ваятель и есть тот самый человеческий субъект, который в мысли, объективируясь, видит самого себя перед самим собой, трудящимся, в своей объективности, над тем, чтобы изваять свою божественную статую. Раздвоение и рефлексия истины, включающей в себя свою свободу и духовность, — это раздвоение и рефлексия Я, которое осуществляется именно таким образом, отчуждая себя от себя (становясь объектом самого себя) и возвращаясь к самому себе, потому что оно конституируется и реализуется лишь постольку, поскольку ему удается быть единством себя и другого, субъекта и объекта. Личность Бога, в которой невозможно сомневаться, — личность Я, в силу этого не начинающего замыкаться в субъективной реальности и обожествлять свою конечную природу, строя себе иллюзии, что оно владеет Богом, в то время как оно имеет лишь пустой образ самого себя.
Этот личностный характер Истины, которая осуществляется логически в нашей мысли, наделен абсолютной объективностью и действительно придает мысли ту необходимость и универсальность, благодаря которой, мысля согласно истине, человек одолевает свою конечную партику-лярность и парит в бесконечном и вечном.
15. НЕВОЗМОЖНОСТЬ СЧИТАТЬ АБСТРАКТНО СУБЪЕКТИВНЫМ КОНКРЕТНЫЙ ЛОГОС
И вправду, всякая попытка, совершающаяся, чтобы преуменьшить объективность этой истины, которая является нашей истиной, всякое подозрение против этого Бога, который доминирует, так сказать, в дыхании нашей мысли (поскольку последняя возвышается до истины в самом своем имманентном ритме) впадает в абсурд — ибо, если бы не была объективной, т.е. достоверной, истина, которая зреет в нашей мысли, последняя оставалась бы обреченной на абсолютный скептицизм, т.е. на абсурдную попытку мыслить в качестве истины эту истину, находиться вне всякой истины. И всякая попытка, которая, с другой стороны, делается, чтобы дать, как бы там ни было, нашей мысли извне не ее истину, разбивается о то, что должно предполагать в реципиенте некую разумную способность отличать истинное от ложного и постигать таким образом истину, — способность, являющуюся неким предварительным светом истины.
Впрочем, или мысль и истина совпадают — или за пределами истины нет мысли (и, стало быть, нет также и способа говорить об истине и выявить ее). Ведь атеизм — не мнимый, а реальный — не атеизм того, кто отрицает Бога, но атеизм того, кто отрицает человека (который, коль скоро он существует, обретает раньше или позже своего Бога; но если его однажды подвергли отрицанию, он увлекает с собой в ничто всякую возможность благоговения перед Богом).
16. ЕДИНСТВО МЫСЛИ И ИСТИНЫ
Но не говорить о Боге, об истине невозможно, как невозможно не мыслить, поскольку, дабы обойтись без них, мыслят. И поэтому нужно спасать мысль не меньше, чем истину, которая имеет это свойство, как было указано, полагать себя как все, бесконечное, абсолютное. И кто бы ни пытался мыслить, ему не удается на самом деле, сколь бы ни была смиренной его воля, сколь бы ни был ограниченным и узким его ум, мыслить ничего, что в мыслящем себя акте не было бы всем — всем мыслимым благодаря этой мысли. Поэтому абстрактный логос по праву символизируют посредством замкнутого круга, внутри которого он сжимается (синтеза двух моментов, первый из которых отсылают ко второму так же, как и второй отсылают к первому) и из которого нет выхода. Таково суждение, такова система мысли в ее сущностном единстве, таковы сонет или поэма — таков любой объект, в котором определяется мыслящая деятельность. Круговое движение означает тотальность, бесконечность; дефект его — изъян мысли (неопределенность мыслей и образов со смутными очертаниями, со все время разомкнутыми и в каждой точке колеблющимися линиями — изъян, который является горем духа и наказанием). Истина, когда ее улавливают, наполняет всю душу, и ее постигают как целое. Отсюда необходимость не допускать одновременно с ней и помимо нее чего-то другого (пусть даже это будет сама мысль, чье сохранившееся наличие явилось бы ее ограничением, а значит, и уничтожением). Поэтому Платон увещевал, что истину должно любить всей душой, потому что если бы одна ее часть примыкала к помыслен-ному и отождествлялась с ним, то другая мутила бы истину в мысли познающего — и затемняла ее; и, более того, сотрясала бы ее и уничтожала. И является обычным опыт того, что при чтении интересующего нас произведения, при прослушивании захватывающей нас музыки, при созерцании притягивающей нас к себе и чарующей картины человек полностью переносится в объект мысли и в нем предается забвению; точно так же постоянен опыт мистиков, чувствующих себя растворенными и уничтоженными в Боге.
И действительно, без этой внутренней и совершенной отливки субъекта в объекте нет для субъекта истины, которая была бы на самом деле таковой. И,
